Всклокоченная волокнистая масса, напоминавшая серые конские волосы, у наших ног медленно выползала из перепончатых головок, светлела по краям и – грубо, но вполне определенно – начинала приобретать форму, волокна распрямлялись и выстраивались в нечто отдаленно напоминавшее голову, туловище и крохотные ручки и ножки. Они были столь же примитивны, как та индейская кукла, и столь же безошибочно узнаваемы.
Трудно сказать, как долго мы сидели там, пораженные до глубины души, всматриваясь в то, что происходило перед нашими глазами. Но этого было достаточно, чтобы увидеть, как серое вещество продолжает вытекать, медленно, словно лава, из огромных головок на цемент пола. Этого было достаточно, чтобы увидеть, как серое вещество белеет, соприкасаясь с воздухом. И этого было достаточно, чтобы увидеть, как эти неуклюжие куклоподобные создания, по мере того, как серая шерсть вытекает наружу, увеличиваются и становятся уже не столь неуклюжими.
Мы наблюдали замерев, раскрыв рты; время от времени бурая поверхность огромных головок трескалась – словно разрывали пополам сухой лист – и головки понемногу оседали, медленно расползаясь по мере того, как лавоподобный поток вещества, которым они были заполнены, продолжал изливаться наружу, будто тяжелый вязкий туман. И точно так же, как неподвижные тучки в тихом небе незаметно меняют форму, эти кукольные создания на полу становились уже не куклами более. Вскоре они сделались величиной с грудного ребенка, а головки, где находилось вещество, из которого они сформировались, рассыпались на мелкие кусочки. Почти незаметный ткацкий процесс в белеющем волокне продолжался: теперь на лицах этих созданий появились намеки на глазные впадины, начали вырисовываться носы, прорезались рты, а на концах согнутых в локтях рук стали образовываться крохотные подобия кистей с неподвижными пальчиками.
Мы с Джеком посмотрели друг другу в глаза, не зная, что будет дальше.
– Заготовки, – приглушенным шепотом произнес Джек, – вот они откуда они растут!
Мы уже не в состоянии были наблюдать дальше. Мы поднялись на одеревеневшие от сидения ноги и, пошатываясь, вышли в подвал, ощупывая глазами все вокруг в поисках хоть чего-нибудь привычного, нормального. Нам попалась связка старых газет, и мы молча уставились на первую полосу «Сан-Франциско кроникл» в заголовки об убийствах, насилии и коррупции – это были понятные, нормальные, родные вещи, которые так приятно было видеть. Мы закурили и принялись молча мерить шагами подвал, ожидая, пока наши запутанные, растерянные мысли придут в порядок. Наконец, мы снова повернулись к распахнутой дверце чулана.
Невероятный процесс почти завершился. От больших головок на полу остались только обрывки, почти что пыль. На их месте лежали четыре фигуры, каждая величиной со взрослого человека. Толстая пленка волокна, из которого они сформировались, слилась по краям в ровную поверхность, все еще грубую, как брезент; но она постепенно разглаживалась и белела. Четыре заготовки с гладкими невыразительными лицами лежали почти готовые к отделке. Их было по одной для каждого из нас: для меня, Джека, для Теодоры и Бекки.
– Их вес, – пробормотал Джек, пытаясь с помощью слов удержаться в границах здравого смысла. – Они поглощают влагу из воздуха. Человеческая плоть на восемьдесят процентов состоит из воды. Они ее поглощают, вот как это делается.
Я присел возле ближайшей фигуры, поднял неподвижную руку, молча посмотрел на гладкие круглые кончики пальцев без рисунка, и у меня в голове одновременно промелькнули две мысли.
«Они добираются и до нас», – сообразил я, поднимая взгляд, чтобы посмотреть на Джека, и в то же время – «Теперь Бекки должна остаться здесь».
Глава 10
Было 2:21 утра; я только бросил взгляд на свои часы и увидел, что через девять минут должен будить Джека на его смену. Я охранял дом, бесшумно расхаживая вдоль дверей второго этажа в одних носках; сейчас я остановился у двери в комнату Бекки. Я бесшумно приоткрыл ее, вошел и снова, уже в третий раз за свою смену, ощупал каждый сантиметр комнаты лучом фонарика, также, как все остальные помещения. Нагнувшись, я посветил под кровать, потом открыл шкаф и осмотрел его внутри.
Когда бело-голубой круг остановился на стене над головой Бекки, я присмотрелся к ее лицу. Губы ее слегка разомкнулись, она дышала спокойно и ровно, и приятно было видеть, как ее длинные ресницы отдыхают на румяных щеках. Охваченная сном, она была чрезвычайно привлекательной, и я поймал себя на мысли о том, как хорошо было бы прилечь рядом с ней на минутку, увидеть, как она сонно пошевелится, и ощутить совсем близко ее тепло. Вон из этой ловушки, сказал я себе и направился на чердак.
Наверху не было ничего необычного. В луче фонарика я увидел связку старых платьев моей матери, которые выстроились, укрытые от пыли, вдоль железной трубы; рядом на полу стоял пустой комод. Я рассмотрел старый отцовский секретер, на котором все еще были свалены его грамоты и дипломы – их принесли из его кабинета. В этом секретере хранились записи о насморках, порезанных пальцах, переломах, инфарктах, скарлатинах, дифтеритах, о рождениях и смертях большей части жителей Санта-Миры на протяжении двух с лишним поколений. Половина записанных тут пациентов уже умерла, и все, что лечил и выхаживал мой отец, стало тленом.
Я подошел к окошку, у которого мальчишкой любил сидеть с книгой, и посмотрел на Санта-Миру, лежавшую передо мной во тьме. Там, в этой темноте, спали жители города, многие из которых отец помог появиться на свет. Дул прохладный ночной ветерок, и на тротуаре под уличным фонарем беззвучно раскачивалась туда-сюда расплывчатая тень от телеграфных проводов. Отсюда я видел веранду Макнили и темную громаду их дома. Видно мне было и веранду Грисонов; там мы играли с Дотом Грисоном, когда мне было семь лет. Перила веранды немного скособочились, и их стоило бы подкрасить. Удивительно, почему они этого не делают, думал я, ведь они всегда старательно ухаживали за домом. Дальше виднелся белый забор Блейна Смита; весь этот город был полон соседей и знакомых. Я знал их всех, по крайней мере в лицо, со многими здоровался или заговаривал на улице. Я тут вырос, с детства я знал каждую улицу, дом, каждую тропинку, большую часть дворов, все холмы, поля и дороги на много миль кругом.
Но сейчас город был незнакомым. С виду неизменное, все, что я сейчас видел – глазами и умом, – было каким-то чужим. Светлый круг на мостовой внизу, знакомые веранды, темные дома и сам город позади них – все вызывало страх. Сейчас они были враждебны – все эти знакомые вещи и лица; город изменился, превратился во что-то ужасное и обернулся против меня. Он и на меня охотился – это я знал наверняка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Трудно сказать, как долго мы сидели там, пораженные до глубины души, всматриваясь в то, что происходило перед нашими глазами. Но этого было достаточно, чтобы увидеть, как серое вещество продолжает вытекать, медленно, словно лава, из огромных головок на цемент пола. Этого было достаточно, чтобы увидеть, как серое вещество белеет, соприкасаясь с воздухом. И этого было достаточно, чтобы увидеть, как эти неуклюжие куклоподобные создания, по мере того, как серая шерсть вытекает наружу, увеличиваются и становятся уже не столь неуклюжими.
Мы наблюдали замерев, раскрыв рты; время от времени бурая поверхность огромных головок трескалась – словно разрывали пополам сухой лист – и головки понемногу оседали, медленно расползаясь по мере того, как лавоподобный поток вещества, которым они были заполнены, продолжал изливаться наружу, будто тяжелый вязкий туман. И точно так же, как неподвижные тучки в тихом небе незаметно меняют форму, эти кукольные создания на полу становились уже не куклами более. Вскоре они сделались величиной с грудного ребенка, а головки, где находилось вещество, из которого они сформировались, рассыпались на мелкие кусочки. Почти незаметный ткацкий процесс в белеющем волокне продолжался: теперь на лицах этих созданий появились намеки на глазные впадины, начали вырисовываться носы, прорезались рты, а на концах согнутых в локтях рук стали образовываться крохотные подобия кистей с неподвижными пальчиками.
Мы с Джеком посмотрели друг другу в глаза, не зная, что будет дальше.
– Заготовки, – приглушенным шепотом произнес Джек, – вот они откуда они растут!
Мы уже не в состоянии были наблюдать дальше. Мы поднялись на одеревеневшие от сидения ноги и, пошатываясь, вышли в подвал, ощупывая глазами все вокруг в поисках хоть чего-нибудь привычного, нормального. Нам попалась связка старых газет, и мы молча уставились на первую полосу «Сан-Франциско кроникл» в заголовки об убийствах, насилии и коррупции – это были понятные, нормальные, родные вещи, которые так приятно было видеть. Мы закурили и принялись молча мерить шагами подвал, ожидая, пока наши запутанные, растерянные мысли придут в порядок. Наконец, мы снова повернулись к распахнутой дверце чулана.
Невероятный процесс почти завершился. От больших головок на полу остались только обрывки, почти что пыль. На их месте лежали четыре фигуры, каждая величиной со взрослого человека. Толстая пленка волокна, из которого они сформировались, слилась по краям в ровную поверхность, все еще грубую, как брезент; но она постепенно разглаживалась и белела. Четыре заготовки с гладкими невыразительными лицами лежали почти готовые к отделке. Их было по одной для каждого из нас: для меня, Джека, для Теодоры и Бекки.
– Их вес, – пробормотал Джек, пытаясь с помощью слов удержаться в границах здравого смысла. – Они поглощают влагу из воздуха. Человеческая плоть на восемьдесят процентов состоит из воды. Они ее поглощают, вот как это делается.
Я присел возле ближайшей фигуры, поднял неподвижную руку, молча посмотрел на гладкие круглые кончики пальцев без рисунка, и у меня в голове одновременно промелькнули две мысли.
«Они добираются и до нас», – сообразил я, поднимая взгляд, чтобы посмотреть на Джека, и в то же время – «Теперь Бекки должна остаться здесь».
Глава 10
Было 2:21 утра; я только бросил взгляд на свои часы и увидел, что через девять минут должен будить Джека на его смену. Я охранял дом, бесшумно расхаживая вдоль дверей второго этажа в одних носках; сейчас я остановился у двери в комнату Бекки. Я бесшумно приоткрыл ее, вошел и снова, уже в третий раз за свою смену, ощупал каждый сантиметр комнаты лучом фонарика, также, как все остальные помещения. Нагнувшись, я посветил под кровать, потом открыл шкаф и осмотрел его внутри.
Когда бело-голубой круг остановился на стене над головой Бекки, я присмотрелся к ее лицу. Губы ее слегка разомкнулись, она дышала спокойно и ровно, и приятно было видеть, как ее длинные ресницы отдыхают на румяных щеках. Охваченная сном, она была чрезвычайно привлекательной, и я поймал себя на мысли о том, как хорошо было бы прилечь рядом с ней на минутку, увидеть, как она сонно пошевелится, и ощутить совсем близко ее тепло. Вон из этой ловушки, сказал я себе и направился на чердак.
Наверху не было ничего необычного. В луче фонарика я увидел связку старых платьев моей матери, которые выстроились, укрытые от пыли, вдоль железной трубы; рядом на полу стоял пустой комод. Я рассмотрел старый отцовский секретер, на котором все еще были свалены его грамоты и дипломы – их принесли из его кабинета. В этом секретере хранились записи о насморках, порезанных пальцах, переломах, инфарктах, скарлатинах, дифтеритах, о рождениях и смертях большей части жителей Санта-Миры на протяжении двух с лишним поколений. Половина записанных тут пациентов уже умерла, и все, что лечил и выхаживал мой отец, стало тленом.
Я подошел к окошку, у которого мальчишкой любил сидеть с книгой, и посмотрел на Санта-Миру, лежавшую передо мной во тьме. Там, в этой темноте, спали жители города, многие из которых отец помог появиться на свет. Дул прохладный ночной ветерок, и на тротуаре под уличным фонарем беззвучно раскачивалась туда-сюда расплывчатая тень от телеграфных проводов. Отсюда я видел веранду Макнили и темную громаду их дома. Видно мне было и веранду Грисонов; там мы играли с Дотом Грисоном, когда мне было семь лет. Перила веранды немного скособочились, и их стоило бы подкрасить. Удивительно, почему они этого не делают, думал я, ведь они всегда старательно ухаживали за домом. Дальше виднелся белый забор Блейна Смита; весь этот город был полон соседей и знакомых. Я знал их всех, по крайней мере в лицо, со многими здоровался или заговаривал на улице. Я тут вырос, с детства я знал каждую улицу, дом, каждую тропинку, большую часть дворов, все холмы, поля и дороги на много миль кругом.
Но сейчас город был незнакомым. С виду неизменное, все, что я сейчас видел – глазами и умом, – было каким-то чужим. Светлый круг на мостовой внизу, знакомые веранды, темные дома и сам город позади них – все вызывало страх. Сейчас они были враждебны – все эти знакомые вещи и лица; город изменился, превратился во что-то ужасное и обернулся против меня. Он и на меня охотился – это я знал наверняка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47