Пользуешься ли ты ключом от его кабинета? И он действительно
хочет, чтобы ты им пользовался, Эдди. Символическая расплата. Джордж
Эллмен, Хэрриет Дэвис... это длинный список, Эдди, все те люди, которым ты
оказывал мелкие услуги. Люди, что живут с ощущением, что должны тебе,
виноваты в том, что не любят тебя и не могут найти этому причину. Я тоже
была в этом списке, Эдди, но больше меня там нет. Я расплатилась с тобой
сполна.
- Ладно, - мрачно произнес он. - Теперь, когда ты разобралась с
окутывавшей меня тайной, что ты скажешь про нее? - Он указал мимо Мэри Бет
на лежавшую на кровати девушку.
- Про это, Эдди, про это. Сначала видео, потом сделать несколько
копий, поместить их в безопасное место и объявить на весь мир. Что
скажешь?
Он пожал плечами.
- Делай, как хочешь.
Она криво улыбнулась и тряхнула головой.
- Забудь обо всем, Эдди. Я заплатила тебе на годы вперед. Слушай, мне
надо вернуться в редакцию. Посижу на телетайпе, вдруг что подвернется, и
как только появится Холмер, мы вернемся. Ты в порядке? Сможешь
продержаться еще пару часов?
- Да, я в порядке. - Он увидел, что она обела плащ и вышел вместе с
ней на крыльцо. - Послушай, Мэри Бет, - сказал он, пока она не уехала. - А
тебе не приходило в голову, что некоторым людям просто нравится помогать
другим? И не из-за каких-то скрытых мотивов или еще чего, а лишь из-за
маленького человеческого уважения к другим?
Она рассмеялась.
- Я подумаю над этим, Эдди. А ты подумай, как усовершенствовать
способ, заставляющий людей оставлять тебя в покое и держаться на
расстоянии. Хорошо? Тогда пока.
Он стоял на крыльце, глубоко вдыхая мягкий воздух; может быть попозже
выглянет и солнце. Отмытый дождем мир пахнул свежестью. Других домов не
было видно. Он позволял кустам и деревьям расти свободно, заслоняя все
вокруг. Как будто я последний человек на земле, внезапно подумал он.
Густые заросли отражали даже шум маленького городка. Если напряженно
вслушиваться, можно услышать шум машин, но ни голоса, ни чью-то музыку,
которую он обычно не выносил, ни чьи-то возгласы и смех.
А Мэри Бет никогда не была уродиной, подумал он. Она неплохо
смотрится даже сейчас, в среднем возрасте, а в молодости, должно быть,
была чуть ли не красавицей. Кстати, подумал он, если кто-нибудь станет ее
дразнить или обзывать, она просто прибьет такого. Это будет ее манера. А я
нашел свою манеру, добавил он, затем порывисто повернулся, вошел в дом и
запер за собой дверь.
Он принес в спальню стул из кухни и уселся рядом с кроватью. Девушка
снова начала дрожать. ОН протянул руку, чтобы поплотнее подоткнуть под нее
одеяла, но вдруг замер и всмотрелся. Черная мантия уже не так плотно
укутывала ее голову. Теперь он был уверен, что она переместилась назад.
Щеки стали более открытыми. Он медленно стянул одеяла и перевернул ее.
Мантия съежилась, покрылась складками в тех местах, где раньше была
натянута. Она резко среагировала на обнаженность и содрогалась долгими
спазматическими приступами.
- Да кто же ты, черт возьми? - прошептал он. - Что с тобой
происходит?
Он сильно протер глаза и уселся, разглядывая ее с нахмуренным лицом.
- Ты ведь знаешь, что с тобой будет, верно? Тебя увезут куда-нибудь,
начнут изучать, попробуют заставить говорить, если ты умеешь, узнать
откуда ты, чего хочешь, где остальные... Они могут причинить тебе вред.
Даже убить.
Он снова вспомнил золотистые лужицы ее глаз, прикосновение ее кожи -
шелка, натянутого на что-то твердое, хрупкость ее тела, легкость, с
которой он ее нес.
- Что нужно тебе здесь? - прошептал он. - Откуда ты?
Несколько минут он молча ее разглядывал, потом встал, отыскал в шкафу
сухие ботинки и обулся. Надел фланелевую рубашку, очень теплую, затем
обернул спящую девушку одеялом, перенес в машину и уложил на заднее
сиденье. Вернулся в дом за вторым одеялом и набросил его сверху.
Он поехал вверх по своей улице, избегая города и направляясь к
окраинной дороге, ведущей все выше и выше в горы. Домик Стюарта Уинкля,
подумал он. Уинкль предлагал ему пользоваться им в любое время. Он ехал
осторожно, медленно проходя повороты, стараясь не болтать ее на заднем
сиденье. Он съехал с шоссе на грунтовую дорогу, вокруг него теснее
сомкнулся лес. Время от времени виднелся океан, потом он опять свернул и
опять потерял океан из виду. Дорога взбиралась на крутой горный склон,
вверх, все время вверх; других машин на ней не было. Лесорубы больше здесь
не работали, теперь это была территория, принадлежащая штату,
неприкосновенная, по крайней мере сейчас. Он остановился в одном из тех
мест, откуда был виден океан, и некоторое время смотрел на вечно катящиеся
волны, неизменные и непостижимые. Потом поехал дальше. Домик находился
высоко в горах. Здесь, на верхотуре, деревья росли мощные, неохватные и
молчаливые, в густой тени под их кронами пробивался невысокий подлесок.
Домик был из грубых досок мамонтова дерева, обогревался дровяной печью, ни
водопровода, ни электричества. Были в нем керосин для лампы, множество
сухих дров под навесом и полная кладовка еды, которой Стюарт Уинкль велел
распоряжаться по собственному усмотрению. В единственной спальне стояли
две двойные кровати, а в жилой комнате - диванчик, который тоже
раскладывался в постель для двоих. Кроме двух комнат в домике была лишь
кухня.
Он внес девушку внутрь и уложил на одну из кроватей; она была
полностью закутана в одеяла и походила на кокон. Он торопливо растопил
печь и принес солидный запас дров. Она совсем как тепличная орхидея,
подумал он, ей нужно много тепла. Когда домик начал прогреваться, он
скинул верхнюю одежду и лег рядом с ней, так, как он это делал раньше, и
как и раньше, она прильнула к его телу, растеклась по нему, впитывая его
тепло. Время от времени он дремал, а в промежутках тихо лежал, вспоминая
свое детство, жару, что обволакивала Индиану, подобно осязаемому
покрывалу, смерчи, прилетавшие иногда - смертоносные воронки, высасывающие
жизнь и крушащие все вокруг. Он дремал, видел сны и просыпался, и
продолжал видеть сны наяву.
Он встал, чтобы подбросить в огонь дров, и бросил в печь пленки, что
дала ему на сохранение Мэри Бет. Сходил на кухню, накачал воды из колонки,
напился, снова улегся рядом с ней. Усталость во всем теле возросла, но она
была приятной. Его слабость была безболезненной, какая-то расплывчатая
неопределенность между сном и явью. Иногда он негромко говорил ей что-то,
но совсем немного, и слова забывались тут же, едва сформировавшись.
1 2 3 4 5 6 7