Трапеза закончилась — и повар уверенно предстал перед судьями, скрестив руки на груди.
— Ну, а теперь попробуйте оспорить мое право считаться художником! — с улыбкой провозгласил он.
Толстяка звали Ньюберри, и теперь он был хозяином самой известной в Тревайне таверны. Именно туда и направлялись сейчас Бростек, Варо и Магара — ночная пирушка обещала удаться на славу.
Глава 4
Таверна Ньюберри, стоявшая у самой воды, размещалась в одном из самых больших зданий Тревайна. По вечерам пиршественный зал ярко заливал свет ламп, и над удобными деревянными столиками, воспламеняя воображение посетителей, витали умопомрачительные ароматы, доносящиеся с соседней кухни. Единственным украшением здешнего интерьера служили ряды бутылок и бочонков вдоль одной из стен. Ньюберри редко предоставлял своим гостям возможность выбирать кушанья, заявляя, что его шедевры нравятся всем без исключения. Он руководствовался лишь собственным вкусом, не делая скидок на индивидуальные пристрастия, но тарелки клиентов почти всегда опустошались. По части же напитков Ньюберри вовсе не был диктатором, и каждый посетитель имел полную свободу выбирать то, что ему по вкусу. Ньюберри отвергал теорию, будто под то или иное лакомство следует подавать какой-то определенный напиток, считая, что его стряпня прекрасно подходит к любому питью.
Клиентура Ньюберри была столь же разношерстна, как и население Тревайна. В таверне мирно соседствовали советники, ныряльщики, скалолазы, музыканты — в общем, представители всевозможных профессий. Здесь все были равны, всех влекли сюда изысканные яства, приготовленные хозяином, которому независимо от титула и звания безоговорочно подчинялся каждый, переступающий порог таверны. Закончив колдовать на кухне, Ньюберри, краснолицый и сияющий, присоединялся к своим гостям и наслаждался приятным обществом и всевозможными развлечениями.
Этим вечером трапеза уже завершилась, и грузный хозяин переходил от столика к столику, пожиная лавры в виде щедрых похвал, а прислуга убирала пустые тарелки. Вскоре должен был настать черед музыкантов, ибо одно из незыблемых правил Ньюберри гласило, что музыкой надо наслаждаться, вполне отдаваясь ей, а потому здесь никому не дозволялось одновременно жевать и слушать.
Музыканты сидели за столиком у стены, попивая сухое вино. Бутылки хранились в металлической сетке под водой, и потому вино всегда оставалось холодным. Музыкантов было четверо — все молодые мужчины, одетые с вызывающей небрежностью. Подобно прочим посетителям, они то и дело поглядывали на двоих незнакомцев, скромно сидящих за столиком в дальнем углу. Старший ничего необычного собою не представлял — темноволос, просто одет, глубоко посаженные колючие глаза на костистом лице глядят настороженно. К его стулу прислонена была лютня. Он уже закончил трапезу, но младший его товарищ все еще ковырялся в тарелке. Все лицо юноши было перемазано едой — равно как стол и пол под его стулом. Он ел, словно годовалый ребенок, но, похоже, ни он сам, ни его товарищ не видели в этом ничего странного. Глаза юноши были совершенно бессмысленны, казалось, он просто не замечает происходящего вокруг. Старший сидел неподвижно, потупив глаза, словно избегая любопытных взоров, которыми посетители то и дело одаривали эту странную парочку.
В таверне вовсю судачили, шепотом обсуждая новичков и в особенности слабоумного юнца, однако никто до поры не отваживался подойти и завести разговор напрямую. Но вот из-за стола поднялся один из музыкантов по имени Хьюитт. Его почитали за редкую одаренность и не обращали внимания ни на живописные лохмотья, в которых он с вызовом щеголял, ни на нечесаные, ниже плеч, волнистые темные волосы.
— Ты что, играешь на этой штуке? — спросил он старшего из двоих, указывая на лютню.
— Нет. Музыкант — мой двоюродный братишка, вот он.
Губы Хьюитта искривила сардоническая усмешка.
— Да он же ложку то и дело проносит мимо рта! Как же…
Слабоумный юноша поднял от тарелки глаза, светлые, широко распахнутые.
— Поаккуратнее в выражениях! — тихо, но твердо предупредил темноволосый.
Он сверкнул глазами на Хьюитта, и тот вскинул руки, словно сдаваясь.
— Я вовсе не хотел никого обидеть, — быстро сказал он.
— Но парнишка, похоже, и впрямь не может пальцем достать до кончика собственного носа! — выкрикнул кто-то из присутствующих. — А уж сыграть мелодию на лютне — и подавно…
Все посетители таверны Ньюберри с интересом следили за происходящим. Послышались смешки. Старший из новоприбывших злобно оглядел столики.
— Ну хорошо, пусть сыграет нам что-нибудь, — примирительно предложил какой-то доброхот.
Яростный взгляд темноволосого блуждал по залу. В нем явственно читался вызов.
— Ну, хоть «Баю-баиньки», — предложил кто-то, имея в виду самую простенькую колыбельную.
Вокруг захохотали. Темноволосый вскочил на ноги.
— Невежество не оправдывает дурных манер! — злобно бросил он. — Если вы чего-то не понимаете, это вовсе не повод для оскорблений!
— Но он, похоже, ничуть не обижен, — мягко заметил Хьюитт, кивком указывая на юношу, который без особого успеха пытался вытереть салфеткой губы, пустыми глазами взирая на музыканта, и спросил: — Так, говоришь, он лютнист?
— Так, говоришь, он лютнист? — повторил мальчик, в совершенстве сымитировав интонацию и голос музыканта.
Однако лицо его по-прежнему оставалось бессмысленным. Он, похоже, совершенно не понимал, что происходит вокруг него.
Хьюитт нахмурился и взглянул на его старшего товарища.
— Он не таков, как ты или я, — угрюмо пояснил темноволосый.
— Ну, это и слепому видно! — крикнул кто-то из завсегдатаев таверны.
Послышались новые, хотя теперь уже несколько смущенные смешки.
Незнакомец шагнул вперед и огляделся, словно ища глазами насмешника.
— Мы пришли сюда потому… — почти прокричал он, заливаясь краской, и запнулся. Похоже было, что волнение душит его. — Мы надеялись, что именно здесь то единственное место на земле, где изжиты отвратительные предрассудки. Мой братишка не менее достоин уважения, чем вы или я!
Он озирался, но все смущенно отводили глаза, пораженные вспышкой его гнева.
— Да, мой братишка не умеет того, что всем вам кажется простым и естественным, — продолжал темноволосый уже тише, но все еще яростно. — Но он обладает способностями, которые выше вашего понимания, и всякий, кто посмеет назвать его идиотом, будет иметь дело со мной!
Он задиристо переводил взгляд с одного лица на другое, но никто не отваживался ему перечить. Прокашлявшись, он собрался было еще что-то сказать, но, видимо, передумал, решив, что и так уже сболтнул лишнее.
— Так у него музыкальный талант? — примирительным тоном спросил Хьюитт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
— Ну, а теперь попробуйте оспорить мое право считаться художником! — с улыбкой провозгласил он.
Толстяка звали Ньюберри, и теперь он был хозяином самой известной в Тревайне таверны. Именно туда и направлялись сейчас Бростек, Варо и Магара — ночная пирушка обещала удаться на славу.
Глава 4
Таверна Ньюберри, стоявшая у самой воды, размещалась в одном из самых больших зданий Тревайна. По вечерам пиршественный зал ярко заливал свет ламп, и над удобными деревянными столиками, воспламеняя воображение посетителей, витали умопомрачительные ароматы, доносящиеся с соседней кухни. Единственным украшением здешнего интерьера служили ряды бутылок и бочонков вдоль одной из стен. Ньюберри редко предоставлял своим гостям возможность выбирать кушанья, заявляя, что его шедевры нравятся всем без исключения. Он руководствовался лишь собственным вкусом, не делая скидок на индивидуальные пристрастия, но тарелки клиентов почти всегда опустошались. По части же напитков Ньюберри вовсе не был диктатором, и каждый посетитель имел полную свободу выбирать то, что ему по вкусу. Ньюберри отвергал теорию, будто под то или иное лакомство следует подавать какой-то определенный напиток, считая, что его стряпня прекрасно подходит к любому питью.
Клиентура Ньюберри была столь же разношерстна, как и население Тревайна. В таверне мирно соседствовали советники, ныряльщики, скалолазы, музыканты — в общем, представители всевозможных профессий. Здесь все были равны, всех влекли сюда изысканные яства, приготовленные хозяином, которому независимо от титула и звания безоговорочно подчинялся каждый, переступающий порог таверны. Закончив колдовать на кухне, Ньюберри, краснолицый и сияющий, присоединялся к своим гостям и наслаждался приятным обществом и всевозможными развлечениями.
Этим вечером трапеза уже завершилась, и грузный хозяин переходил от столика к столику, пожиная лавры в виде щедрых похвал, а прислуга убирала пустые тарелки. Вскоре должен был настать черед музыкантов, ибо одно из незыблемых правил Ньюберри гласило, что музыкой надо наслаждаться, вполне отдаваясь ей, а потому здесь никому не дозволялось одновременно жевать и слушать.
Музыканты сидели за столиком у стены, попивая сухое вино. Бутылки хранились в металлической сетке под водой, и потому вино всегда оставалось холодным. Музыкантов было четверо — все молодые мужчины, одетые с вызывающей небрежностью. Подобно прочим посетителям, они то и дело поглядывали на двоих незнакомцев, скромно сидящих за столиком в дальнем углу. Старший ничего необычного собою не представлял — темноволос, просто одет, глубоко посаженные колючие глаза на костистом лице глядят настороженно. К его стулу прислонена была лютня. Он уже закончил трапезу, но младший его товарищ все еще ковырялся в тарелке. Все лицо юноши было перемазано едой — равно как стол и пол под его стулом. Он ел, словно годовалый ребенок, но, похоже, ни он сам, ни его товарищ не видели в этом ничего странного. Глаза юноши были совершенно бессмысленны, казалось, он просто не замечает происходящего вокруг. Старший сидел неподвижно, потупив глаза, словно избегая любопытных взоров, которыми посетители то и дело одаривали эту странную парочку.
В таверне вовсю судачили, шепотом обсуждая новичков и в особенности слабоумного юнца, однако никто до поры не отваживался подойти и завести разговор напрямую. Но вот из-за стола поднялся один из музыкантов по имени Хьюитт. Его почитали за редкую одаренность и не обращали внимания ни на живописные лохмотья, в которых он с вызовом щеголял, ни на нечесаные, ниже плеч, волнистые темные волосы.
— Ты что, играешь на этой штуке? — спросил он старшего из двоих, указывая на лютню.
— Нет. Музыкант — мой двоюродный братишка, вот он.
Губы Хьюитта искривила сардоническая усмешка.
— Да он же ложку то и дело проносит мимо рта! Как же…
Слабоумный юноша поднял от тарелки глаза, светлые, широко распахнутые.
— Поаккуратнее в выражениях! — тихо, но твердо предупредил темноволосый.
Он сверкнул глазами на Хьюитта, и тот вскинул руки, словно сдаваясь.
— Я вовсе не хотел никого обидеть, — быстро сказал он.
— Но парнишка, похоже, и впрямь не может пальцем достать до кончика собственного носа! — выкрикнул кто-то из присутствующих. — А уж сыграть мелодию на лютне — и подавно…
Все посетители таверны Ньюберри с интересом следили за происходящим. Послышались смешки. Старший из новоприбывших злобно оглядел столики.
— Ну хорошо, пусть сыграет нам что-нибудь, — примирительно предложил какой-то доброхот.
Яростный взгляд темноволосого блуждал по залу. В нем явственно читался вызов.
— Ну, хоть «Баю-баиньки», — предложил кто-то, имея в виду самую простенькую колыбельную.
Вокруг захохотали. Темноволосый вскочил на ноги.
— Невежество не оправдывает дурных манер! — злобно бросил он. — Если вы чего-то не понимаете, это вовсе не повод для оскорблений!
— Но он, похоже, ничуть не обижен, — мягко заметил Хьюитт, кивком указывая на юношу, который без особого успеха пытался вытереть салфеткой губы, пустыми глазами взирая на музыканта, и спросил: — Так, говоришь, он лютнист?
— Так, говоришь, он лютнист? — повторил мальчик, в совершенстве сымитировав интонацию и голос музыканта.
Однако лицо его по-прежнему оставалось бессмысленным. Он, похоже, совершенно не понимал, что происходит вокруг него.
Хьюитт нахмурился и взглянул на его старшего товарища.
— Он не таков, как ты или я, — угрюмо пояснил темноволосый.
— Ну, это и слепому видно! — крикнул кто-то из завсегдатаев таверны.
Послышались новые, хотя теперь уже несколько смущенные смешки.
Незнакомец шагнул вперед и огляделся, словно ища глазами насмешника.
— Мы пришли сюда потому… — почти прокричал он, заливаясь краской, и запнулся. Похоже было, что волнение душит его. — Мы надеялись, что именно здесь то единственное место на земле, где изжиты отвратительные предрассудки. Мой братишка не менее достоин уважения, чем вы или я!
Он озирался, но все смущенно отводили глаза, пораженные вспышкой его гнева.
— Да, мой братишка не умеет того, что всем вам кажется простым и естественным, — продолжал темноволосый уже тише, но все еще яростно. — Но он обладает способностями, которые выше вашего понимания, и всякий, кто посмеет назвать его идиотом, будет иметь дело со мной!
Он задиристо переводил взгляд с одного лица на другое, но никто не отваживался ему перечить. Прокашлявшись, он собрался было еще что-то сказать, но, видимо, передумал, решив, что и так уже сболтнул лишнее.
— Так у него музыкальный талант? — примирительным тоном спросил Хьюитт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94