Ты смотри, умеет, значит, – и как-то вроде бы недружелюбно посмотрел на тетку. – А еще он умеет чего нибудь?
– Вы садитесь, садитесь, – попросил Иван Иваныч и тетку.
Она села, спрятав руки под фартук. Хозяин поставил стул Биму и скомандовал:
– Бим! На стул!
Биму повторять не требуется. Теперь все сидели на стульях. Тетка прикусила губу. Гость, удовлетворенно покачивал ногой, приговаривал:
– Ладно получается, ладно, ладно.
Хозяин же хитренько прищурил глаза в сторону Бима:
– А ну дай лапу, – и протянул ладонь.
Поздоровались.
– Теперь, дурачок, поздоровайся с гостем, – и указал на того пальцем.
Гость протянул руку:
– Здравствуй, братка, здравствуй, значит.
Бим все сделал элегантно, как и полагается.
– А не укусит? – осторожно спросила тетка.
– Что вы! – изумился Иван Иваныч. – Протяните руку и скажите: «Лапку!»
Та действительно выволокла ладонь из под фартука и протянула Биму.
– Только не укуси, – предупредила она.
Ну, тут же описать невозможно. Что произошло. Бим шарахнулся на лежак, занял немедленно оборонительную позицию, прижавшись задом в угол, и в упор смотрел на хозяина. Иван Иваныч подошел к нему, погладил, взял за ошейник и подвел к жалобщице:
– Дай лапку, дай...
Нет, не подал лапу Бим. Отвернулся и смотрел в пол. Впервые ослушался. И угрюмо поплелся опять в угол, медленно, виновато и удрученно.
Ой, что тут сотворилось! Тетка задребезжала рассохшейся трещоткой.
– Ты ж меня оскорбил! – кричала она на Ивана Иваныча. – Какая-то паршивая собака меня, советскую женщину, ни во что не ставит! – и тыкала пальцем в сторону Бима. – Да я... Да я... Подожди-ка!
– Хватит! – неожиданно рявкнул на нее гость. – Брешешь ты, значит. Не укусила она тебя и не собиралась. Она ж тебя боится, как черт ладана.
– А ты не ори, – попробовала она отбиться.
Тогда гость сказал однозначно:
– Цыть! – и обратился к хозяину: – С такими иначе нельзя. – И снова к тетке: – Ишь ты! «Советская женщина», тоже мне... Иди отсюда! – рыкнул он.
– Еще намутишь раз, опозорю. Иди!
Жалобу он порвал у нее на глазах.
Последнюю речь гостя Бим понял отлично. А тетка шла молча, гордо вскинув голову и ни на кого не глядя, хотя Бим теперь не спускал с нее глаз и даже продолжал смотреть на дверь после того, как она ушла, а шаги ее затихли.
– Очень уж вы с ней... Грубовато, – сказал Иван Иваныч.
– Иначе нельзя, говорю вам: весь двор перемутит, знаю. Раз говорю, значит, знаю. Вот они где мне, эти сплетницы да смутьяны. – Он похлопал себя по загривку. – Делать-то ей нечего, вот она и норовит, кого бы ей укусить. Таких распусти – весь дом пойдет чертокопытом.
Бим все время следил за выражение лица, за жестами, интонацией и понял отлично: гость и хозяин – вовсе никакие не враги, а даже, по всей видимости, уважают друг друга. Наблюдал он еще долго, пока они о чем-то потом беседовали. Но раз уж он установил главное, то остальное его интересовало мало. Он подошел к гостю и улегся у его ног, как бы говоря этим: «извиняюсь».
ЗАПИСКИ ХОЗЯИНА
Сегодня был председатель домкома, разбирал жалобу на собаку.
Победил Бим. Впрочем, гость мой судил как Соломон. Самородок!
Почему же Бим зарычал на него вначале? А, понял! Я ведь не подал руки, встретил вошедшего сурово (охоту же пришлось отложить), а Бим действовал согласно со своей собачьей натурой: недруг хозяина – мой недруг. И тут должно быть стыдно, мне, но не Биму. Удивительно, какое у него тончайшее восприятие интонации, выражения лица, жестов! Это обязательно надо всегда иметь в виду.
После у нас состоялся интересный разговор с преддомкома. Он окончательно перешел на «ты».
– Ты, – говорит, – только подумай: сто пятьдесят квартир в моем доме! А четыре, пять смутьянок бездельниц могут такое сотворить, что житья никому не будет. И все их знают, и все боятся, а потихоньку клянут. Ведь на дурного жильца даже унитаз урчит. Ей-бо!..
Самый мой страшный враг кто? Да тот, кто не работает. у нас, брат, можно и не работать, а есть от пуза. Тут что-то не так, скажу я тебе по душам. Не так, значит... Можно, можно не работать. Ишь ты! Вот ты, например, чего делаешь?
– Пишу, – отвечаю, хотя я и не понял, шутит он или говорит серьезно (люди с юмором частенько выдают такое).
– Да разве ж это работа! Сидишь – ничего не делаешь, а деньги небось платят?
– Платят, – отвечаю. – Но ведь я мало получаю. – Староват стал, на пенсию живу.
– А до пенсии – кем?
– Журналист я. В газетах работал. А теперь вот помаленьку пишу кое-что дома.
– Пишешь? – снисходительно переспросил он.
– Пишу.
– Ну, валяй, раз уж такое дело... Конечно, ты человек, видать, неплохой, а вот видишь. То-то и оно. Я тоже пенсию получаю, сто рублей, а работаю же преддомкома, бесплатно работаю, учти. Я привык работать, всю жизнь на руководящей, и из номенклатуры не вышибали, и по второму кругу не ходил. Под конец уж затерли: ниже, ниже и ниже. Последнее место – маленький заводик. Там и пенсию назначили. А персональную не дали – закавыка маленькая есть... Работать обязан каждый. Так я думаю.
– Но ведь у меня работа, тоже трудная, – пытался я оправдаться.
– Писать-то? Глупости. Был бы ты молодой – взялся бы я и за тебя. Ну, раз пенсия... А так, если молодые, да не работают, выживаю из дома: иль трудись, иль катись куда подальше.
Он и правда гроза бездельников в доме. Кажется, главная цель его жизни теперь – пилить лодырей, сплетников и тунеядцев, но зато воспитывать – всех без исключения, что он и делает охотно. Доказать же ему, что писать – тоже работа, оказалось невозможным: тут он либо хитрил с подводным юморком, либо был просто снисходителен (пусть, дескать, пока пишут – есть бездельники и похлестче).
Уходил он добрый, отбросив хитринку, погладил Бима и сказал:
– А ты живи, значит. Но с теткой не связывайся. – И ко мне: – Ну бывай. Пиши, видно, куда ж денешься, раз оно такое дело.
Мы пожали друг другу руки. Бим проводил его до дверей, виляя хвостом и заглядывая в лицо. У Бима появился новый знакомый: Павел Титыч Рыдаев, в обыденности – Палтитыч.
Зато у Бима завелся и неприятель: тетка, единственный человек из всех людей, которому он не верит. Собака опознала клеветника.
Но охота сегодня пропала. Так бывает: ждет человек доброго дня, а выходят одни неприятности. Бывает.
4. ЖЕЛТЫЙ ЛИСТ
В один из следующих дней, рано утром, они вдвоем вышли из дому. Сначала ехали трамваем, стоя на площадке. Вагоновожатая оказалась знакомой Ивану Иванычу и Биму. Конечно же, Бим приветствовал ее, когда та выходила перевести стрелку. Вожатая потрепала его за ухо, но Бим руки не лизнул, а просто посеменил лапами сидя и отстучал хвостом соответственно случаю приветствие.
Потом, уже за городом, ехали в автобусе, в котором и было-то всего пять-шесть человек в такое раннее утро. При посадке водитель что-то заворчал, повторяя слово «собака» и «не положено».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Вы садитесь, садитесь, – попросил Иван Иваныч и тетку.
Она села, спрятав руки под фартук. Хозяин поставил стул Биму и скомандовал:
– Бим! На стул!
Биму повторять не требуется. Теперь все сидели на стульях. Тетка прикусила губу. Гость, удовлетворенно покачивал ногой, приговаривал:
– Ладно получается, ладно, ладно.
Хозяин же хитренько прищурил глаза в сторону Бима:
– А ну дай лапу, – и протянул ладонь.
Поздоровались.
– Теперь, дурачок, поздоровайся с гостем, – и указал на того пальцем.
Гость протянул руку:
– Здравствуй, братка, здравствуй, значит.
Бим все сделал элегантно, как и полагается.
– А не укусит? – осторожно спросила тетка.
– Что вы! – изумился Иван Иваныч. – Протяните руку и скажите: «Лапку!»
Та действительно выволокла ладонь из под фартука и протянула Биму.
– Только не укуси, – предупредила она.
Ну, тут же описать невозможно. Что произошло. Бим шарахнулся на лежак, занял немедленно оборонительную позицию, прижавшись задом в угол, и в упор смотрел на хозяина. Иван Иваныч подошел к нему, погладил, взял за ошейник и подвел к жалобщице:
– Дай лапку, дай...
Нет, не подал лапу Бим. Отвернулся и смотрел в пол. Впервые ослушался. И угрюмо поплелся опять в угол, медленно, виновато и удрученно.
Ой, что тут сотворилось! Тетка задребезжала рассохшейся трещоткой.
– Ты ж меня оскорбил! – кричала она на Ивана Иваныча. – Какая-то паршивая собака меня, советскую женщину, ни во что не ставит! – и тыкала пальцем в сторону Бима. – Да я... Да я... Подожди-ка!
– Хватит! – неожиданно рявкнул на нее гость. – Брешешь ты, значит. Не укусила она тебя и не собиралась. Она ж тебя боится, как черт ладана.
– А ты не ори, – попробовала она отбиться.
Тогда гость сказал однозначно:
– Цыть! – и обратился к хозяину: – С такими иначе нельзя. – И снова к тетке: – Ишь ты! «Советская женщина», тоже мне... Иди отсюда! – рыкнул он.
– Еще намутишь раз, опозорю. Иди!
Жалобу он порвал у нее на глазах.
Последнюю речь гостя Бим понял отлично. А тетка шла молча, гордо вскинув голову и ни на кого не глядя, хотя Бим теперь не спускал с нее глаз и даже продолжал смотреть на дверь после того, как она ушла, а шаги ее затихли.
– Очень уж вы с ней... Грубовато, – сказал Иван Иваныч.
– Иначе нельзя, говорю вам: весь двор перемутит, знаю. Раз говорю, значит, знаю. Вот они где мне, эти сплетницы да смутьяны. – Он похлопал себя по загривку. – Делать-то ей нечего, вот она и норовит, кого бы ей укусить. Таких распусти – весь дом пойдет чертокопытом.
Бим все время следил за выражение лица, за жестами, интонацией и понял отлично: гость и хозяин – вовсе никакие не враги, а даже, по всей видимости, уважают друг друга. Наблюдал он еще долго, пока они о чем-то потом беседовали. Но раз уж он установил главное, то остальное его интересовало мало. Он подошел к гостю и улегся у его ног, как бы говоря этим: «извиняюсь».
ЗАПИСКИ ХОЗЯИНА
Сегодня был председатель домкома, разбирал жалобу на собаку.
Победил Бим. Впрочем, гость мой судил как Соломон. Самородок!
Почему же Бим зарычал на него вначале? А, понял! Я ведь не подал руки, встретил вошедшего сурово (охоту же пришлось отложить), а Бим действовал согласно со своей собачьей натурой: недруг хозяина – мой недруг. И тут должно быть стыдно, мне, но не Биму. Удивительно, какое у него тончайшее восприятие интонации, выражения лица, жестов! Это обязательно надо всегда иметь в виду.
После у нас состоялся интересный разговор с преддомкома. Он окончательно перешел на «ты».
– Ты, – говорит, – только подумай: сто пятьдесят квартир в моем доме! А четыре, пять смутьянок бездельниц могут такое сотворить, что житья никому не будет. И все их знают, и все боятся, а потихоньку клянут. Ведь на дурного жильца даже унитаз урчит. Ей-бо!..
Самый мой страшный враг кто? Да тот, кто не работает. у нас, брат, можно и не работать, а есть от пуза. Тут что-то не так, скажу я тебе по душам. Не так, значит... Можно, можно не работать. Ишь ты! Вот ты, например, чего делаешь?
– Пишу, – отвечаю, хотя я и не понял, шутит он или говорит серьезно (люди с юмором частенько выдают такое).
– Да разве ж это работа! Сидишь – ничего не делаешь, а деньги небось платят?
– Платят, – отвечаю. – Но ведь я мало получаю. – Староват стал, на пенсию живу.
– А до пенсии – кем?
– Журналист я. В газетах работал. А теперь вот помаленьку пишу кое-что дома.
– Пишешь? – снисходительно переспросил он.
– Пишу.
– Ну, валяй, раз уж такое дело... Конечно, ты человек, видать, неплохой, а вот видишь. То-то и оно. Я тоже пенсию получаю, сто рублей, а работаю же преддомкома, бесплатно работаю, учти. Я привык работать, всю жизнь на руководящей, и из номенклатуры не вышибали, и по второму кругу не ходил. Под конец уж затерли: ниже, ниже и ниже. Последнее место – маленький заводик. Там и пенсию назначили. А персональную не дали – закавыка маленькая есть... Работать обязан каждый. Так я думаю.
– Но ведь у меня работа, тоже трудная, – пытался я оправдаться.
– Писать-то? Глупости. Был бы ты молодой – взялся бы я и за тебя. Ну, раз пенсия... А так, если молодые, да не работают, выживаю из дома: иль трудись, иль катись куда подальше.
Он и правда гроза бездельников в доме. Кажется, главная цель его жизни теперь – пилить лодырей, сплетников и тунеядцев, но зато воспитывать – всех без исключения, что он и делает охотно. Доказать же ему, что писать – тоже работа, оказалось невозможным: тут он либо хитрил с подводным юморком, либо был просто снисходителен (пусть, дескать, пока пишут – есть бездельники и похлестче).
Уходил он добрый, отбросив хитринку, погладил Бима и сказал:
– А ты живи, значит. Но с теткой не связывайся. – И ко мне: – Ну бывай. Пиши, видно, куда ж денешься, раз оно такое дело.
Мы пожали друг другу руки. Бим проводил его до дверей, виляя хвостом и заглядывая в лицо. У Бима появился новый знакомый: Павел Титыч Рыдаев, в обыденности – Палтитыч.
Зато у Бима завелся и неприятель: тетка, единственный человек из всех людей, которому он не верит. Собака опознала клеветника.
Но охота сегодня пропала. Так бывает: ждет человек доброго дня, а выходят одни неприятности. Бывает.
4. ЖЕЛТЫЙ ЛИСТ
В один из следующих дней, рано утром, они вдвоем вышли из дому. Сначала ехали трамваем, стоя на площадке. Вагоновожатая оказалась знакомой Ивану Иванычу и Биму. Конечно же, Бим приветствовал ее, когда та выходила перевести стрелку. Вожатая потрепала его за ухо, но Бим руки не лизнул, а просто посеменил лапами сидя и отстучал хвостом соответственно случаю приветствие.
Потом, уже за городом, ехали в автобусе, в котором и было-то всего пять-шесть человек в такое раннее утро. При посадке водитель что-то заворчал, повторяя слово «собака» и «не положено».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50