– Хороший Бим, лучше не надо! – подтвердил Иван Иваныч.
Вот так они поговорили втроем немного, и гость охотник достал из кармана бумагу, разложил ее, стал водить по ней пальцем и говорить:
– Вот тут... Тут, в самой гущине волчьего яра. Сам подвывал... Пятеро откликнулись: три прибылых, два матерых. Одного перевидел. Ну и во-олк!
Бим знал слова хозяина на поиске: «Тут, тут, тут и тут». И насторожился. Но когда было сказано «во-олк!», Он расширил глаза: это тот жуткий запах лесной собаки, запах, которого испугался когда-то Бим, запах, о котором хозяин тогда устрашающе повторял, показывая след: «Волк! Это волк, Бим». Вот теперь и охотник сказал тоже так: «Ну и во-олк!»
Гость ушел, попрощавшись с Бимом.
Иван Иваныч сел заряжать патроны, закладывая крупные горошины свинца и пересыпая их картофельной мукой.
Ночью Бим спал беспокойно.
А задолго до рассвета они вышли с ружьем на улицу и стали на углу. Вскоре подъехал большой автомобиль, загруженный охотниками. Они сидели в крытом кузове на скамейках, сидели тихо и торжественно. Иван Иваныч сначала подсадил Бима, потом и сам влез в шалаш. Вчерашний охотник сказал Ивану Иванычу:
– Э-э, нет! Зачем же Бима с собой!
– Собак не должно быть на облаве. Снять! – строго сказал кто-то. – Голос подаст – и пропала облава.
– Бим не подаст голоса, – будто оправдываясь, говорил Иван Иваныч. – Не гончак же он.
Ему возражали одновременно несколько человек, но кончилось тем, что вчерашний гость сказал:
– Ладно. С Бимом поставлю в запасную. Есть место, Иван Иваныч: было так, что волк прорывался там через флажки, по протоке.
Бим догадался, что его не хотят брать. Он тоже уговаривал соседей, но в темноте этого никто не понял. И все же автомобиль тронулся.
Уже солнце взошло, когда остановились у кордона знакомого лесника. Вышли все тихо, без единого слова, как и Бим. Потом долго шли гуськом вдоль опушки. Никто не курил, не кашлял, не стукнул даже сапогом о сапог, ступая по собачьи: тут все знали – куда, кто и зачем. Не знал только один Бим, но он тоже шел тенью след в след за хозяином. Тот на ходу притронулся к уху Бима: хорошо, дескать, хорошо, Бим.
Впереди всех, главным, шел вчерашний гость охотник. И вот он поднял руку – все остановились. Трое передних ушли в лес еще тише, по кошачьи, и вскоре вернулись. Теперь главный поднял вверх фуражку и отмахнул ею вперед. По этому знаку половина охотников пошла за ним, в том числе, позади прочих, Иван Иваныч и Бим. Так что Бим шел последним тише его никто не мог передвигаться, но, несмотря на это, Иван Иваныч взял его на поводок.
По безмолвной команде главного первый, идущий за ним, стал за куст и замер. Вскоре так же замер у дубняка второй, потом третий, и так поодиночке все заняли свои номера. Остались около главного Иван Иваныч и Бим. Они шли еще осторожнее, чем раньше. Теперь Бим увидел, что сбоку их пути протянут шнур, а на нем не шевелясь висели куски материи, похожей на огонь. Но наконец главный поставил их вдвоем, а сам ушел назад.
Бим чутким ухом все-таки слышал его шаги, хотя людям казалось, что их никто не слышит. Бим уловил, что главный провел и остальных охотников, но так далеко, что, по мере удаления, даже Бим уже не различал шороха.
И наступила тишина. Настороженная, тревожная тишина леса. Бим это чувствовал и по тому, как хозяин замер, как у него дрогнуло колено, как он беззвучно открыл ружье, вложил патроны, закрыл и снова застыл в напряжении.
Они стояли под прикрытием куста орешника сбоку промоины, заросшей густым терником. А кругом был могучий дубовый лес, суровый сейчас, молчаливый. Каждое дерево – богатырь! А между ними густой подлесок еще сильнее подчеркивал необыкновенную мощь вековечного леса.
Бим превратился в сгусток внимания: он сел недвижно и ловил запахи, но пока ничего особенного не примечал, так как воздух неподвижен. И от этого Биму было неспокойно. Когда есть хоть малый ветерок, но всегда знал, что там, впереди, он читал по струям, как по строкам, а в безветрие, да еще в таком лесу, – попробуй-ка быть спокойным, когда к тому же его добрый друг стоит рядом и волнуется.
И вдруг началось.
Сигнальный выстрел разорвал тишину на большие куски: это пророкотало то там, то тут, то где-то вдали. А вслед, как бы в тон лесному рокоту, далеко далеко голос главного:
– Поше-е-ел! О-го-го-го-го-го-о-о!
Иван Иваныч наклонился к уху Бима и еле слышно прошептал:
– Лежать!
Бим лег. И дрожал.
– О-го-го-о-о! – ревели там охотники-загонщики.
Тишина теперь рассыпалась на голоса, незнакомые, неистовые, дикие. Застучали палками о деревья, затрещала трещотка, как сто сорок перед гибелью. Цепь загонщиков приближалась с криком, гомоном и выстрелами вверх.
И вот... Бим зачуял знакомый с юности запах: волк! Он прижался к ноге хозяина, чуть-чуть – совсем чуть-чуть! – привстал на лапы и вытянул хвост. Иван Иваныч все понял.
Они увидели оба: вдоль флажков, вне выстрела, показался волк. Шел он широкими махами, голову опустил, хвост висел поленом. И тут же зверь скрылся. Сразу же, почти тотчас, раздался выстрел в цепи, за ним – второй.
Лес рокотал. Лес почти озлобленно встревожился.
Еще выстрел на номере. Это уже совсем близко. А крики все ближе, ближе и ближе.
Волк, огромный старый волк появился неожиданно. Он пришел промоиной, скрытый терником, а завидев флажки, резко остановился, будто на что-то напоролся. Но здесь, над промоиной, флажки висели выше, чем на всей линии, втрое выше роста зверя. А гомон людей настигал вплотную. Волк как-то не очень решительно и даже вяло прошел под флажками и оказался в пятнадцати метрах от Ивана Иваныча и Бима. Вот он сделал несколько махов, но за это время человек и собака успели рассмотреть, что он был ранен: пятно крови расплылось на боку, рот окаймлен пеной с красноватым налетом.
Иван Иваныч выстрелил.
Волк, подпрыгнув на всех четырех ногах, резко, всем корпусом, не поворачивая шеи, обернулся на выстрел и... Стал. Широкий мощный лоб, налитые кровью глаза, оскаленные зубы, красноватая пена... И все-таки он не был жалок. Он был красив, этот вольный дикарь. О нет, он не хотел падать и сейчас, гордый зверь, но... Рухнул-таки плашмя, медленно перебирая лапами. Потом замер, присмирел, успокоился.
Бим не смог вынести всего этого. Он вскочил и встал на стойку. Но что это была за стойка! Шерсть на спине взъерошилась, на холке она почти стояла торчком, а хвост зажат между ног: озлобленно-трусливая, безобразная стойка на своего брата, на гордого царя собак, уже мертвого и потому безопасного, но страшного духом своим и кровью своей страшного. Бим ненавидел брата своего, Бим верил человеку, волк не верил. Бим боялся брата, волк не боялся его, даже смертельно раненный.
...А крики уже приблизились вплотную. Еще был один выстрел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50