Даже обыкновенные, ничем не примечательные дворняги скоро узнают имена людей, а Бим... Да что там говорить! Мы уже знаем, что это за собака.
Потом, уже в сумерках, пришла и женщина. Эта была одета странно: голова укутана двумя платками, ватник на ней натянут барабаном, штаны такие же, как у той доброй женщины на железной дороге, что забивала костыли. Но от этой пахло землей и свеклой (сладкий такой корень, каким и Бим, бывало, не брезговал). Она вошла в дом, о чем-то там говорила с мужчинами, сразу же протопала через сени во двор с ведром в руках. Теперь Бим установил, не сходя с места: одна дверь из сеней – на улицу, другая – к животным, третья – в дом. Но до них не дотянуться – не пускает веревка. Вот пока и все, что узнал Бим.
Он снова лег.
Пахнет овцами, сильно пахнет, со двора. Что такое овцы – Бим знал давно. Они живут, как думалось раньше, стадом и ходят по полю и ничего не делают, только едят и кричат. А около них, бывало, всегда человек в брезентовом плаще, с длинной палкой с крючком на конце. Один такой как-то подходил к Биму и Ивану Иванычу, когда они отдыхали у стога сена, жал руку хозяину и еще с ним был большой лохматый пес. Бима он встретил воинственно. Сначала бежал на него с разлету и лаял жутко, но Бим тогда лег на спину, подняв лапы вверх, и сказал: «В чем дело? Разве я в чем то виноват?»
Корректность, конечно, победила грубость, а лохматый пес, обнюхав Бима, полизал живот, отошел немного и расписался на камне. Бим сделал то же самое. В общем, это означало: миру – мир. А пока хозяин Бима разговаривал с хозяином лохматого, они поиграли в догонялки и пятнашки, при этом Бим оказался и быстрее, и увертливее настолько, что заслужил нескрываемое уважение нового знакомого. Когда они расставались (надо же было идти за хозяевами!), то понюхали камень и переглянулись так:
«Ты приходи когда нибудь сюда», – сказал Бим и попрыгал дальше.
«Эх, работа...» – Сказал лохматый и поплелся к стаду, опустив голову.
Так было. Вот и теперь пахнет овцами. Бим не мог не вспомнить Ивана Иваныча при этом тревожащем память запахе: в чужих сенях, в чужом доме, в полутемноте сумерек без людей ему стало тоскливо-тоскливо.
Потом он услышал, как о железо ритмично жужжали какие-то струйки: жжих-жжих! Жжих-жжих! Бим не знал, что это такое – жжих-жжих! Незнакомые звуки замолкли, и тотчас со двора, с тем ведром, вошла женщина. А из ведра пахло молоком. Знаменито пахло! Ведро пахло молоком. Знаменито пахло! В городе такого запаха от молока Бим не чуял ни разу, а это – другое, но все же молоко – это точно. В городе молоко не пахнет человеческими руками, разными приятными травами и совсем не пахнет коровой – вот что удивительно. А здесь все это вместе смешалось в восхитительный аромат, поражающий своей обаятельной, какой-то розовой пахучестью. Не будем спорить: уж если человек иногда отличает молоко от «молока», то как же не заметить того нашему Биму, обладающему сверхдальним чутьем, как не поразиться запаху, в котором человеческие руки перемешаны с цветами и травами. Потому-то он и вскочил быстро да и повилял хвостом женщине. Но вряд ли она могла понять восторг Бима.
За долгие четыре года своей жизни он, к сожалению, так ни разу и не видел, как доят коров. А молоко пахнет все-таки коровой. Какая-то неясность так и оставалась у Бима: он кое-чего не знал. Впрочем, мало ли чего не знает любая собака? В этот ничего зазорного нет. А если какой пес и скажет, допустим, что он в_с_е знает, и уверен в том, что может поучать, как и что делать и куда бежать, то даже курица ему не поверит, мало ли что он сильнее курицы – не поверит. А такие собаки бывают, скажу я вам. Например, скоч-терьер, возьмите вы его: он делает вид, что его голова-кирпич набита разными идеями (борода! длинные усы и брови! философ!), а на деле – бестолковый, командует, ругается на хозяина день при дне, как нервнобольной, финтит беспрестанно. А толку? Да никакого! Одна внешность. А внутри пух либо вовсе пустота.
Нет, Бим – другое дело: он искренен и прям сердцем. Если чего не знает, то такой и вид подаст: чего не знаю, того не знаю. Если кого не любит, так и скажет: «Ты – нехороший человек. Иди отсюда! Гав!» И взлает иной раз так, что дай бог!
Женщину же, которая добывает где-то такое божественное молоко, он не мог не уважать. Потому-то он все смотрел и смотрел на ту дверь, в какую она ушла с ведром.
Но кто-то подошел с улицы и решительно распахнул дверь.
«Кто? – однозначно спросил Бим. – Гав!»
Вошедший шарахнулся из сеней обратно. Из дома выскочил папаня, включил в сенях свет и спросил:
– Кто тут?
– Я, бригадир, – ответил незнакомец.
Затем он вошел в сени, они пожали друг другу руки (значит, друзья – лаять не положено) и подошли к Биму.
Папаня присел на корточки, гладил Бима и говорил:
– А ты молодец, Черноух. Молодец – службу знаешь. Хороший пес. – Отвязал его и впустил в комнату.
Самое важное: в комнате была и хромая курица. Бим прицелился на нее, сделал стойку, приподняв переднюю лапу, но как-то неуверенно, а это означало, что он говорит присутствующим: «Что за птица? Что-то не приходилось...»
– Смотри, бригадир! – воскликнул папаня. – Да он же золотой пес, Черноух, на все руки!
Но поскольку курица – ноль внимания на Бима, то он сел, все-же искоса посматривая на нее, что на собачьем языке означало короткие и много вмещающие слова: «Надо же... Туда же!... Ты еще мне!» И обратился взором к присутствующим.
– И кур не тронет! – восторгался Алеша.
Бим внимательно наблюдал за ним, глядя в лицо.
– А глаза! Маманя, а глаза! Как человечьи, – радовался Алеша. – Черноух, иди ко мне ...
Разве Бим не отзывался на искреннюю радость? Он подошел к Алеше и сел около него.
За столом пошла беседа. Папаня распечатал бутылку, маманя подала еду. Бригадир выпил из стакана все. Папаня – тоже. Маманя – тоже. Алеша почему-то не выпил, а ел ветчину и хлеб. Он бросил кусочек хлеба на середину пола, но Бим не сдвинулся с места (надо же было сказать «возьми!»)
Интеллигент, должно быть, – заметил раскрасневшийся бригадир, – хлеб не кушает.
Курица прихромала и утащила тот кусочек, предназначенный Биму. Все смеялись, а Бим внимательно-внимательно смотрел на Алешу: не до смеха, если нет взаимопонимания даже и в атмосфере дружбы.
– Подожди-ка, Алеша, – сказал папаня. Он положил кусочек хлебца на пол, отогнал курицу и обратился непосредственно к Биму: – Возьми, Черноух. Возьми!
Бим с удовольствием проглотил вкусный кусочек хлеба, хотя и был сыт.
Бригадир тоже положил так же кусочек ветчины.
– Нельзя! – предупредил он.
Бим сидел. Курица бочком бочком подхрамывала к ветчине, но, только только хотела схватить, Бим фыркнул на нее, чуть не толкнув носом. Та закостыляла под кровать. Одним словом, комедия, да и только.
– Черноух, в_о_з_ь_м_и!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Потом, уже в сумерках, пришла и женщина. Эта была одета странно: голова укутана двумя платками, ватник на ней натянут барабаном, штаны такие же, как у той доброй женщины на железной дороге, что забивала костыли. Но от этой пахло землей и свеклой (сладкий такой корень, каким и Бим, бывало, не брезговал). Она вошла в дом, о чем-то там говорила с мужчинами, сразу же протопала через сени во двор с ведром в руках. Теперь Бим установил, не сходя с места: одна дверь из сеней – на улицу, другая – к животным, третья – в дом. Но до них не дотянуться – не пускает веревка. Вот пока и все, что узнал Бим.
Он снова лег.
Пахнет овцами, сильно пахнет, со двора. Что такое овцы – Бим знал давно. Они живут, как думалось раньше, стадом и ходят по полю и ничего не делают, только едят и кричат. А около них, бывало, всегда человек в брезентовом плаще, с длинной палкой с крючком на конце. Один такой как-то подходил к Биму и Ивану Иванычу, когда они отдыхали у стога сена, жал руку хозяину и еще с ним был большой лохматый пес. Бима он встретил воинственно. Сначала бежал на него с разлету и лаял жутко, но Бим тогда лег на спину, подняв лапы вверх, и сказал: «В чем дело? Разве я в чем то виноват?»
Корректность, конечно, победила грубость, а лохматый пес, обнюхав Бима, полизал живот, отошел немного и расписался на камне. Бим сделал то же самое. В общем, это означало: миру – мир. А пока хозяин Бима разговаривал с хозяином лохматого, они поиграли в догонялки и пятнашки, при этом Бим оказался и быстрее, и увертливее настолько, что заслужил нескрываемое уважение нового знакомого. Когда они расставались (надо же было идти за хозяевами!), то понюхали камень и переглянулись так:
«Ты приходи когда нибудь сюда», – сказал Бим и попрыгал дальше.
«Эх, работа...» – Сказал лохматый и поплелся к стаду, опустив голову.
Так было. Вот и теперь пахнет овцами. Бим не мог не вспомнить Ивана Иваныча при этом тревожащем память запахе: в чужих сенях, в чужом доме, в полутемноте сумерек без людей ему стало тоскливо-тоскливо.
Потом он услышал, как о железо ритмично жужжали какие-то струйки: жжих-жжих! Жжих-жжих! Бим не знал, что это такое – жжих-жжих! Незнакомые звуки замолкли, и тотчас со двора, с тем ведром, вошла женщина. А из ведра пахло молоком. Знаменито пахло! Ведро пахло молоком. Знаменито пахло! В городе такого запаха от молока Бим не чуял ни разу, а это – другое, но все же молоко – это точно. В городе молоко не пахнет человеческими руками, разными приятными травами и совсем не пахнет коровой – вот что удивительно. А здесь все это вместе смешалось в восхитительный аромат, поражающий своей обаятельной, какой-то розовой пахучестью. Не будем спорить: уж если человек иногда отличает молоко от «молока», то как же не заметить того нашему Биму, обладающему сверхдальним чутьем, как не поразиться запаху, в котором человеческие руки перемешаны с цветами и травами. Потому-то он и вскочил быстро да и повилял хвостом женщине. Но вряд ли она могла понять восторг Бима.
За долгие четыре года своей жизни он, к сожалению, так ни разу и не видел, как доят коров. А молоко пахнет все-таки коровой. Какая-то неясность так и оставалась у Бима: он кое-чего не знал. Впрочем, мало ли чего не знает любая собака? В этот ничего зазорного нет. А если какой пес и скажет, допустим, что он в_с_е знает, и уверен в том, что может поучать, как и что делать и куда бежать, то даже курица ему не поверит, мало ли что он сильнее курицы – не поверит. А такие собаки бывают, скажу я вам. Например, скоч-терьер, возьмите вы его: он делает вид, что его голова-кирпич набита разными идеями (борода! длинные усы и брови! философ!), а на деле – бестолковый, командует, ругается на хозяина день при дне, как нервнобольной, финтит беспрестанно. А толку? Да никакого! Одна внешность. А внутри пух либо вовсе пустота.
Нет, Бим – другое дело: он искренен и прям сердцем. Если чего не знает, то такой и вид подаст: чего не знаю, того не знаю. Если кого не любит, так и скажет: «Ты – нехороший человек. Иди отсюда! Гав!» И взлает иной раз так, что дай бог!
Женщину же, которая добывает где-то такое божественное молоко, он не мог не уважать. Потому-то он все смотрел и смотрел на ту дверь, в какую она ушла с ведром.
Но кто-то подошел с улицы и решительно распахнул дверь.
«Кто? – однозначно спросил Бим. – Гав!»
Вошедший шарахнулся из сеней обратно. Из дома выскочил папаня, включил в сенях свет и спросил:
– Кто тут?
– Я, бригадир, – ответил незнакомец.
Затем он вошел в сени, они пожали друг другу руки (значит, друзья – лаять не положено) и подошли к Биму.
Папаня присел на корточки, гладил Бима и говорил:
– А ты молодец, Черноух. Молодец – службу знаешь. Хороший пес. – Отвязал его и впустил в комнату.
Самое важное: в комнате была и хромая курица. Бим прицелился на нее, сделал стойку, приподняв переднюю лапу, но как-то неуверенно, а это означало, что он говорит присутствующим: «Что за птица? Что-то не приходилось...»
– Смотри, бригадир! – воскликнул папаня. – Да он же золотой пес, Черноух, на все руки!
Но поскольку курица – ноль внимания на Бима, то он сел, все-же искоса посматривая на нее, что на собачьем языке означало короткие и много вмещающие слова: «Надо же... Туда же!... Ты еще мне!» И обратился взором к присутствующим.
– И кур не тронет! – восторгался Алеша.
Бим внимательно наблюдал за ним, глядя в лицо.
– А глаза! Маманя, а глаза! Как человечьи, – радовался Алеша. – Черноух, иди ко мне ...
Разве Бим не отзывался на искреннюю радость? Он подошел к Алеше и сел около него.
За столом пошла беседа. Папаня распечатал бутылку, маманя подала еду. Бригадир выпил из стакана все. Папаня – тоже. Маманя – тоже. Алеша почему-то не выпил, а ел ветчину и хлеб. Он бросил кусочек хлеба на середину пола, но Бим не сдвинулся с места (надо же было сказать «возьми!»)
Интеллигент, должно быть, – заметил раскрасневшийся бригадир, – хлеб не кушает.
Курица прихромала и утащила тот кусочек, предназначенный Биму. Все смеялись, а Бим внимательно-внимательно смотрел на Алешу: не до смеха, если нет взаимопонимания даже и в атмосфере дружбы.
– Подожди-ка, Алеша, – сказал папаня. Он положил кусочек хлебца на пол, отогнал курицу и обратился непосредственно к Биму: – Возьми, Черноух. Возьми!
Бим с удовольствием проглотил вкусный кусочек хлеба, хотя и был сыт.
Бригадир тоже положил так же кусочек ветчины.
– Нельзя! – предупредил он.
Бим сидел. Курица бочком бочком подхрамывала к ветчине, но, только только хотела схватить, Бим фыркнул на нее, чуть не толкнув носом. Та закостыляла под кровать. Одним словом, комедия, да и только.
– Черноух, в_о_з_ь_м_и!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50