и вот, возвращаться таким вечером домой и уносить в
авоське какой-нибудь, пусть самый захудалый, без спроса присвоенный
"кусочек" завода, конторы или учреждения. Эпидемия вороньего рефлекса...
- Последний держи.
- А все-таки ливень будет. Смотри тучи!
- Да, пожалуй. Успеть бы назад прорваться, пока слякотью поля не
развезло.
... а когда наступает конец лета, то с ужасом убеждаться, что на
садовом участке опять с гулькин нос уродилось, потому что, если честно, и
не доходили до него руки, пусть совсем и не от лени, и, чтобы выйти из
затруднения, приходится подъезжать к забору государственного садоводства,
и перемахивать через него с вместимыми сумками, и обобирать там ничейные,
но чужие и охраняемые деревья: ранета, груш, яблони, облепихи и еще много
чего, и возвращаться нагруженными, избегая сторожей, и опять возвращаться
домой, в общество таких же середнячков, из среды которых чаще выходят
таланты не потому, что есть от чего, а от их невероятной многочисленности;
и опять с тревогой ждать зимы, а зимой - с надеждой ждать лета, и
прожирать тонны еды, и уж совсем редко - ходить в гости к таким же как ты
сам...
- Ой! - ойкнул Миня и упал на мешок, повалив его за собой. Поэт
прыжком отскочил в сторону, а Егор поднял глаза и увидел над собой
откормленную морду племенного быка.
- А я было испугался! - подбадривающе шепнул Поэт.
- Спокойствие, - сказал Миня, успевший подняться. - Хороший, хороший
мой... Не делая резких движений, берем хабар и отступаем.
Бык провернул челюстью и громко замычал. Он так и не понял причину
того, почему Любопытный Объект так быстро скрылся в щекотливых былках
сухостоя, а "Любопытный Объект" показывал пятки и ферме, и морде быка, и
крапиве, а также забрасывал ох ставшие какими тяжелыми мешки в багажник
"черепашки" и трясся словно по стиральной доске, выезжая на прибитую
первыми каплями дождя, но еще пыльную дорогу. Через несколько километров
их накрыл ливень, и елозили они, и буксовали по грязи, и кидало их из
стороны в сторону, и невероятно вымотались они, пока не добрались до дачи,
в тепло и дымные запахи вкусненького.
Глава пятая
- Дождь все идет, - повторила Виола и, отпрянув от стекла, задернула
занавеску.
Когда она отошла, Егор встал на ее место и вгляделся в льющие с неба
потоки воды: капли, больше похожие на жирные струи, хлестали по дрожащему
карнизу и отскакивали дребезгами; из всех щелей дуло и брызжало мелким
веером воды, отчего на подоконнике и на полу под ним уже образовались
округлые лужицы; за окном же стояла сплошная серость и даже соседние дачи
терялись во мгле. Дождь лил третьи сутки.
Но еще вчера, после приезда и ошалелой ночи, когда дороги разбухли и
растекались чмокающей склизью под сапогами, они поняли, что выехать в
Город будет невозможно, потому что они всерьез завязнут на первом же
повороте.
По впитанной с молоком матери привычке, они в любой ситуации
чувствовали себя богами - что им ливень, который обязательно пройдет. Это
даже хорошо, что есть на свете грозы, приносящие хоть какие-то разрушения,
а иначе жизнь казалась бы уж совсем-совсем благоустроенной. В любой
ситуации они знали, придет кто-то и устранит эту досадную неисправность -
разве они не боги, которые сообща знают и могут все, еще их деды успешно
правили миром? В этом они были бесповоротно убеждены от ежедневного
наблюдения что во вселенной осталось одно людское - люди и людское, и что
все, или почти все освоено, оседлано, приручено. Они подозревали, что то
немногое что еще осталось неосвоенным, скрыто - где-то за всеобъемлющим
дымом завода, под многослойным асфальтом, за непоколебимыми стенами
бетонных домов - осадки, насекомые, инфекции, но это не более, чем
недоразумение и щедрость божеская разрешала им это оставить.
- Я кофе сделаю, - сказала Виола, в третий раз за утро включая
кофеварку.
... Первым отказало радио. Атмосферные помехи с легкостью заглушили и
так-то едва принимаемые здесь радиостанции и от веселеньких метеосводок
пришлось отказаться. Телевизор они не взяли, рассчитывая вернуться скоро.
И тогда кольцо осады сузилось до предела. Хотя кое-кто из них обрадовался
пленению - и взрослому иногда хочется потеряться, но потом это переросло
рамки вдохновения. В маленьком садовом домике делать было абсолютно
нечего, если на улицу не высунешь носа. Даже когда они пару минут загоняли
"черепашку" под навес - и то вымокли с головы до пят и весь вечер сушились
у камина за игрой в карты. А ночью настал кошмар. Буря швырялась яростными
плевками, молотила по крыше, стеклам дождевыми хлыстами, буря хотела смыть
весь свет и находилась недалеко от цели.
Егор ворочался. В полусне чудилось ему недоброе и под ужасный стук
ставни он пробудился, но тут же накрылся одеялом. За долю секунды взгляд
выхватил колодезную глубину неба в рамке окна, диск луны и постороннее
движение в углу комнаты: жеманилась серебристая ткань занавески, громко
стукнула форточка, впустив хлопок прохладного воздуха, и ткань
превратилась в огромную летучую мышь, взмахнувшую крылами под потолок;
причудливо сгущая вкруг себя мрак. Если бы Егор был уверен в этом мире,
нет сомнения, он смело выглянул бы и убедился в напрасном испуге, что
никого в углу нет, что если там не должно быть никого, то и нет, и
почудилось. Но Егор не был уверен в этом мире. Чем больше он размышлял о
самых глубинах - и пропасть эта звала его, кружила открываемыми
перспективами голову, наполняла сладкими грезами счастья созерцания
гармонии, но всего лишь созерцания, - чем больше грезил, во сто крат
отдаленней находил себя в мыслях от сего мира, становился немыслимо чужим
и единственная и последняя сила, что еще удерживала их друг у друга - то
что мир был один и отвернуться было некуда. Тогда Егор начинал бороться со
своими страхами, он то из любопытства желал подсмотреть за непонятным, то
вдруг отступал и тогда на арене появлялись два Егора, две рваные неравные
половинки, и бились, и снова бились. Обе кричали, что смерть -
противнейшее из состояний, но одна - что отсутствие любопытства, а значит
информации, а значит контроля за окружающим смерть, а другая - что тот,
кто сейчас стоит с топором в углу (а ведь это неудивительно в зверином
мире) может подойти и, используя физическое преимущество потребовать за
продолжение существования чуть больший выкуп, чем ты можешь себе
позволить. И тогда ты начинаешь быстро скатываться с той горы, на которую
с превеликим трудом был вознесен обстоятельствами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
авоське какой-нибудь, пусть самый захудалый, без спроса присвоенный
"кусочек" завода, конторы или учреждения. Эпидемия вороньего рефлекса...
- Последний держи.
- А все-таки ливень будет. Смотри тучи!
- Да, пожалуй. Успеть бы назад прорваться, пока слякотью поля не
развезло.
... а когда наступает конец лета, то с ужасом убеждаться, что на
садовом участке опять с гулькин нос уродилось, потому что, если честно, и
не доходили до него руки, пусть совсем и не от лени, и, чтобы выйти из
затруднения, приходится подъезжать к забору государственного садоводства,
и перемахивать через него с вместимыми сумками, и обобирать там ничейные,
но чужие и охраняемые деревья: ранета, груш, яблони, облепихи и еще много
чего, и возвращаться нагруженными, избегая сторожей, и опять возвращаться
домой, в общество таких же середнячков, из среды которых чаще выходят
таланты не потому, что есть от чего, а от их невероятной многочисленности;
и опять с тревогой ждать зимы, а зимой - с надеждой ждать лета, и
прожирать тонны еды, и уж совсем редко - ходить в гости к таким же как ты
сам...
- Ой! - ойкнул Миня и упал на мешок, повалив его за собой. Поэт
прыжком отскочил в сторону, а Егор поднял глаза и увидел над собой
откормленную морду племенного быка.
- А я было испугался! - подбадривающе шепнул Поэт.
- Спокойствие, - сказал Миня, успевший подняться. - Хороший, хороший
мой... Не делая резких движений, берем хабар и отступаем.
Бык провернул челюстью и громко замычал. Он так и не понял причину
того, почему Любопытный Объект так быстро скрылся в щекотливых былках
сухостоя, а "Любопытный Объект" показывал пятки и ферме, и морде быка, и
крапиве, а также забрасывал ох ставшие какими тяжелыми мешки в багажник
"черепашки" и трясся словно по стиральной доске, выезжая на прибитую
первыми каплями дождя, но еще пыльную дорогу. Через несколько километров
их накрыл ливень, и елозили они, и буксовали по грязи, и кидало их из
стороны в сторону, и невероятно вымотались они, пока не добрались до дачи,
в тепло и дымные запахи вкусненького.
Глава пятая
- Дождь все идет, - повторила Виола и, отпрянув от стекла, задернула
занавеску.
Когда она отошла, Егор встал на ее место и вгляделся в льющие с неба
потоки воды: капли, больше похожие на жирные струи, хлестали по дрожащему
карнизу и отскакивали дребезгами; из всех щелей дуло и брызжало мелким
веером воды, отчего на подоконнике и на полу под ним уже образовались
округлые лужицы; за окном же стояла сплошная серость и даже соседние дачи
терялись во мгле. Дождь лил третьи сутки.
Но еще вчера, после приезда и ошалелой ночи, когда дороги разбухли и
растекались чмокающей склизью под сапогами, они поняли, что выехать в
Город будет невозможно, потому что они всерьез завязнут на первом же
повороте.
По впитанной с молоком матери привычке, они в любой ситуации
чувствовали себя богами - что им ливень, который обязательно пройдет. Это
даже хорошо, что есть на свете грозы, приносящие хоть какие-то разрушения,
а иначе жизнь казалась бы уж совсем-совсем благоустроенной. В любой
ситуации они знали, придет кто-то и устранит эту досадную неисправность -
разве они не боги, которые сообща знают и могут все, еще их деды успешно
правили миром? В этом они были бесповоротно убеждены от ежедневного
наблюдения что во вселенной осталось одно людское - люди и людское, и что
все, или почти все освоено, оседлано, приручено. Они подозревали, что то
немногое что еще осталось неосвоенным, скрыто - где-то за всеобъемлющим
дымом завода, под многослойным асфальтом, за непоколебимыми стенами
бетонных домов - осадки, насекомые, инфекции, но это не более, чем
недоразумение и щедрость божеская разрешала им это оставить.
- Я кофе сделаю, - сказала Виола, в третий раз за утро включая
кофеварку.
... Первым отказало радио. Атмосферные помехи с легкостью заглушили и
так-то едва принимаемые здесь радиостанции и от веселеньких метеосводок
пришлось отказаться. Телевизор они не взяли, рассчитывая вернуться скоро.
И тогда кольцо осады сузилось до предела. Хотя кое-кто из них обрадовался
пленению - и взрослому иногда хочется потеряться, но потом это переросло
рамки вдохновения. В маленьком садовом домике делать было абсолютно
нечего, если на улицу не высунешь носа. Даже когда они пару минут загоняли
"черепашку" под навес - и то вымокли с головы до пят и весь вечер сушились
у камина за игрой в карты. А ночью настал кошмар. Буря швырялась яростными
плевками, молотила по крыше, стеклам дождевыми хлыстами, буря хотела смыть
весь свет и находилась недалеко от цели.
Егор ворочался. В полусне чудилось ему недоброе и под ужасный стук
ставни он пробудился, но тут же накрылся одеялом. За долю секунды взгляд
выхватил колодезную глубину неба в рамке окна, диск луны и постороннее
движение в углу комнаты: жеманилась серебристая ткань занавески, громко
стукнула форточка, впустив хлопок прохладного воздуха, и ткань
превратилась в огромную летучую мышь, взмахнувшую крылами под потолок;
причудливо сгущая вкруг себя мрак. Если бы Егор был уверен в этом мире,
нет сомнения, он смело выглянул бы и убедился в напрасном испуге, что
никого в углу нет, что если там не должно быть никого, то и нет, и
почудилось. Но Егор не был уверен в этом мире. Чем больше он размышлял о
самых глубинах - и пропасть эта звала его, кружила открываемыми
перспективами голову, наполняла сладкими грезами счастья созерцания
гармонии, но всего лишь созерцания, - чем больше грезил, во сто крат
отдаленней находил себя в мыслях от сего мира, становился немыслимо чужим
и единственная и последняя сила, что еще удерживала их друг у друга - то
что мир был один и отвернуться было некуда. Тогда Егор начинал бороться со
своими страхами, он то из любопытства желал подсмотреть за непонятным, то
вдруг отступал и тогда на арене появлялись два Егора, две рваные неравные
половинки, и бились, и снова бились. Обе кричали, что смерть -
противнейшее из состояний, но одна - что отсутствие любопытства, а значит
информации, а значит контроля за окружающим смерть, а другая - что тот,
кто сейчас стоит с топором в углу (а ведь это неудивительно в зверином
мире) может подойти и, используя физическое преимущество потребовать за
продолжение существования чуть больший выкуп, чем ты можешь себе
позволить. И тогда ты начинаешь быстро скатываться с той горы, на которую
с превеликим трудом был вознесен обстоятельствами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19