(Сохраняя лицо, он
добавлял, что если я буду требовать опровержения - а теперь зачем? - то он
"сделает соответствующие шаги".) При моей неспособности вести тяжбу, найти
время - я считаю, что этот конфликт кончился очень благополучно. А мог бы
ещё сколько помотать душу, совсем отрывая от работы.
Этот конфликт я выиграл, можно сказать - по неопытности: я ещё не понимал,
как, от небывалой обретенной свободы, вполне можно сбиться и на суды. Вскоре
за тем получив сведения, что в Италии готовится публикация моих фронтовых
писем к первой жене (они все остались у неё), и даже факсимильная, и не
считаясь, что я жив, - я неосторожно дёрнулся к суду, привёл в движение
адвоката. Но первичный итальянский суд признал, что печатать письма без
разрешения - можно! Адвокаты заманивали меня вести юридический процесс
дальше - но тут я очнулся. В моём положении проще заявить вслух и не
судиться. [15] (От этой публикации отказались ли все издатели, или само КГБ
потом: в моих письмах слишком многое свидетельствовало и в мою пользу, а
гебистам нужен был эффект односторонний.)
Когда же вышло в свет "Стремя "Тихого Дона"" - удивляюсь, почему Шолохов
(Советы) не подал на меня в суд за моё откровенное предисловие к той книге.
Советские - любят такой приём, западные суды открыты для любого иска, и
потянулось бы, и потянулось на много лет (а у КГБ денег хватает).
Конечно, эти все мои колебания между страстью тихого писания и страстью к
политическим выпадам - они в моём темпераменте, без того я не попадал бы на
такие разрывы. И всё же я считаю, что я на Западе справился, не поддался
политическому водовороту. (Впрочем - это скорей по инстинкту, а я тогда ещё
не соразмерял ясно, насколько ничтожны физические силы наши и объём времени
- против всего Несделанного.)
Тем летом утверждался в Берне созданный мною Фонд, всё это шло через Хееба,
я и поселе не имел времени вникнуть в его действия. Сперва - благополучно и
быстро утвердили, и название: "Русский Общественный Фонд". Но вскоре,
видимо, чьи-то чиновничьи души зажал страх: ведь такое название - это не
вызов ли Советскому Союзу? не намёк ли здесь, что русские общественные дела
текут как-то помимо советского правительства? Нет, название недопустимое.
"Фонд помощи политзаключённым", предложили мы. - Ни в коем случае! Слово
"политический" неприемлемо для нейтральной Швейцарии. И потянулась торговля.
Кое-как убедили мы, пусть так: "Русский Общественный Фонд помощи
преследуемым и их семьям". (Название обрезбало культурные и созидательные
задачи Фонда, но в Уставе они есть. Пока сидим за границей - пусть звучит
так, что поделать?)
К осени - всё же потекла у меня работа в Штерненберге. Радость какая, я
больше всего и боялся: а вдруг за границей - да не смогу писать?
Не тут-то было! В сентябре 1974 Владимир Максимов звонит мне тревожно в
Цюрих. Передатный звонок Али застиг меня в Штерненберге в тихий осенний
день, когда так хорошо работается, - просит моего заступничества Сахарову:
Жорес в Стокгольме назвал Сахарова "едва ли не поджигателем войны" и
возражал против Нобелевской премии мира ему. На свой личный бы ответ
Максимов не полагается, а, мол, только мой голос может быть услышан и т. д.
Как всегда в таких поспешных нервных передачах и нервных просьбах
отсутствует прямая достоверность, отсутствует текст, стенограмма - да где и
когда их добудешь? - а вот надо протестовать! помогите! ответьте! за смысл -
мы ручаемся! (А всё вздул стокгольмский член НТС, и вполне возможно, что с
перекосом.)
Ах, как больно отрываться от работы! Но и - кто же защитит Сахарова, правда?
Какой низкий укус! После прежних подножек Сахарову от братьев Медведевых -
сразу верится, что и эта - произошла, так. В действиях этих братьев, правда,
- элементы спектакля. Рой остался в Союзе как полулегальный вождь
"марксистской оппозиции", более умелый в атаке на врагов режима, чем сам
режим; а Жорес, только недавно столь яркий оппозиционер и преследуемый (и
нами всеми защищаемый), - вдруг уехал за границу "в научную командировку"
(вскоре за скандальным таким же отъездом Чалидзе, с того же высшего
одобрения), вослед лишён советского паспорта - и остался тут как независимое
лицо; помогает своему братцу захватывать западное внимание, западный
издательский рынок, издавать с ним общий журнал и свободно проводить на
Западе акции, которые вполне же угодны и советскому правительству. Да братья
Медведевы действовали естественно коммунистично, в искренней верности
идеологии и своему отцу-коммунисту, погибшему в НКВД: от социалистической
секции советского диссидентства выдвинуть аванпост в Европу, иметь тут свой
рупор и искать контактов с подходящими слоями западного коммунизма.
Роя я почти не знал, видел дважды мельком: при поразительном его внешнем
сходстве с братом он, однако, был несимпатичен, а Жорес весьма симпатичен,
да совсем и не такой фанатик идеологии, она если и гнездилась в нём, то
оклубливалась либерализмом. Летом 1964 я прочёл самиздатские его очерки по
генетике (история разгула Лысенки) и был восхищён. Тогда напечатали против
него грозную газетную статью - я написал письмо ему в поддержку, убеждал и
"Новый мир" отважиться печатать его очерки. При знакомстве он произвёл самое
приятное впечатление; тут же он помог мне восстановить связь с
Тимофеевым-Ресовским, моим бутырским сокамерником; ему - Жорес помогал
достойно получить заграничную генетическую медаль; моим рязанским знакомым
для их безнадёжно больной девочки - с изощрённой находчивостью добыл новое
редкое западное лекарство, чем расположил меня очень; он же любезно пытался
помочь мне переехать в Обнинск; он же свёл меня с западными корреспондентами
- сперва с норвежцем Хегге, потом с американцами Смитом и Кайзером (одолжая,
впрочем, обе стороны сразу). И уже настолько я ему доверял, что давал на
пересъёмку чуть ли не "Круг-96", правда, в моём присутствии. И всё же не
настолько доверял, и в момент провала моего архива отклонил его горячие
предложения помогать что-нибудь прятать. Ещё больше я его полюбил после
того, как он ни за что пострадал в психушке*. Защищал и он меня статьёй в
"Нью-Йорк таймс" по поводу моего бракоразводного процесса, заторможенного
КГБ. А когда, перед отъездом за границу, он показал мне свою новонаписанную
книгу "10 лет "Ивана Денисовича"", он вёз её печатать в Европу, - то, хотя
книга не была ценна, кроме как ему самому, - я не имел твёрдости запретить
ему её. (Вероятно, допускаю, я тут сказал ему какое-то резкое слово о
Зильберберге, что знать его не знал, и не поручусь, чтбо это за личность, -
Жорес грубо вывел его в книге так, что Зильберберг будто сам навёл на мой
архив и тем заработал отъезд за границу, я никогда такого не предполагал, -
но затем Жоресу пришлось в Англии выдержать стычки с Зильбербергом, смягчать
текст, а пожалуй всем тем - и подтолкнуть Зильберберга на его пакостное
сочинение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
добавлял, что если я буду требовать опровержения - а теперь зачем? - то он
"сделает соответствующие шаги".) При моей неспособности вести тяжбу, найти
время - я считаю, что этот конфликт кончился очень благополучно. А мог бы
ещё сколько помотать душу, совсем отрывая от работы.
Этот конфликт я выиграл, можно сказать - по неопытности: я ещё не понимал,
как, от небывалой обретенной свободы, вполне можно сбиться и на суды. Вскоре
за тем получив сведения, что в Италии готовится публикация моих фронтовых
писем к первой жене (они все остались у неё), и даже факсимильная, и не
считаясь, что я жив, - я неосторожно дёрнулся к суду, привёл в движение
адвоката. Но первичный итальянский суд признал, что печатать письма без
разрешения - можно! Адвокаты заманивали меня вести юридический процесс
дальше - но тут я очнулся. В моём положении проще заявить вслух и не
судиться. [15] (От этой публикации отказались ли все издатели, или само КГБ
потом: в моих письмах слишком многое свидетельствовало и в мою пользу, а
гебистам нужен был эффект односторонний.)
Когда же вышло в свет "Стремя "Тихого Дона"" - удивляюсь, почему Шолохов
(Советы) не подал на меня в суд за моё откровенное предисловие к той книге.
Советские - любят такой приём, западные суды открыты для любого иска, и
потянулось бы, и потянулось на много лет (а у КГБ денег хватает).
Конечно, эти все мои колебания между страстью тихого писания и страстью к
политическим выпадам - они в моём темпераменте, без того я не попадал бы на
такие разрывы. И всё же я считаю, что я на Западе справился, не поддался
политическому водовороту. (Впрочем - это скорей по инстинкту, а я тогда ещё
не соразмерял ясно, насколько ничтожны физические силы наши и объём времени
- против всего Несделанного.)
Тем летом утверждался в Берне созданный мною Фонд, всё это шло через Хееба,
я и поселе не имел времени вникнуть в его действия. Сперва - благополучно и
быстро утвердили, и название: "Русский Общественный Фонд". Но вскоре,
видимо, чьи-то чиновничьи души зажал страх: ведь такое название - это не
вызов ли Советскому Союзу? не намёк ли здесь, что русские общественные дела
текут как-то помимо советского правительства? Нет, название недопустимое.
"Фонд помощи политзаключённым", предложили мы. - Ни в коем случае! Слово
"политический" неприемлемо для нейтральной Швейцарии. И потянулась торговля.
Кое-как убедили мы, пусть так: "Русский Общественный Фонд помощи
преследуемым и их семьям". (Название обрезбало культурные и созидательные
задачи Фонда, но в Уставе они есть. Пока сидим за границей - пусть звучит
так, что поделать?)
К осени - всё же потекла у меня работа в Штерненберге. Радость какая, я
больше всего и боялся: а вдруг за границей - да не смогу писать?
Не тут-то было! В сентябре 1974 Владимир Максимов звонит мне тревожно в
Цюрих. Передатный звонок Али застиг меня в Штерненберге в тихий осенний
день, когда так хорошо работается, - просит моего заступничества Сахарову:
Жорес в Стокгольме назвал Сахарова "едва ли не поджигателем войны" и
возражал против Нобелевской премии мира ему. На свой личный бы ответ
Максимов не полагается, а, мол, только мой голос может быть услышан и т. д.
Как всегда в таких поспешных нервных передачах и нервных просьбах
отсутствует прямая достоверность, отсутствует текст, стенограмма - да где и
когда их добудешь? - а вот надо протестовать! помогите! ответьте! за смысл -
мы ручаемся! (А всё вздул стокгольмский член НТС, и вполне возможно, что с
перекосом.)
Ах, как больно отрываться от работы! Но и - кто же защитит Сахарова, правда?
Какой низкий укус! После прежних подножек Сахарову от братьев Медведевых -
сразу верится, что и эта - произошла, так. В действиях этих братьев, правда,
- элементы спектакля. Рой остался в Союзе как полулегальный вождь
"марксистской оппозиции", более умелый в атаке на врагов режима, чем сам
режим; а Жорес, только недавно столь яркий оппозиционер и преследуемый (и
нами всеми защищаемый), - вдруг уехал за границу "в научную командировку"
(вскоре за скандальным таким же отъездом Чалидзе, с того же высшего
одобрения), вослед лишён советского паспорта - и остался тут как независимое
лицо; помогает своему братцу захватывать западное внимание, западный
издательский рынок, издавать с ним общий журнал и свободно проводить на
Западе акции, которые вполне же угодны и советскому правительству. Да братья
Медведевы действовали естественно коммунистично, в искренней верности
идеологии и своему отцу-коммунисту, погибшему в НКВД: от социалистической
секции советского диссидентства выдвинуть аванпост в Европу, иметь тут свой
рупор и искать контактов с подходящими слоями западного коммунизма.
Роя я почти не знал, видел дважды мельком: при поразительном его внешнем
сходстве с братом он, однако, был несимпатичен, а Жорес весьма симпатичен,
да совсем и не такой фанатик идеологии, она если и гнездилась в нём, то
оклубливалась либерализмом. Летом 1964 я прочёл самиздатские его очерки по
генетике (история разгула Лысенки) и был восхищён. Тогда напечатали против
него грозную газетную статью - я написал письмо ему в поддержку, убеждал и
"Новый мир" отважиться печатать его очерки. При знакомстве он произвёл самое
приятное впечатление; тут же он помог мне восстановить связь с
Тимофеевым-Ресовским, моим бутырским сокамерником; ему - Жорес помогал
достойно получить заграничную генетическую медаль; моим рязанским знакомым
для их безнадёжно больной девочки - с изощрённой находчивостью добыл новое
редкое западное лекарство, чем расположил меня очень; он же любезно пытался
помочь мне переехать в Обнинск; он же свёл меня с западными корреспондентами
- сперва с норвежцем Хегге, потом с американцами Смитом и Кайзером (одолжая,
впрочем, обе стороны сразу). И уже настолько я ему доверял, что давал на
пересъёмку чуть ли не "Круг-96", правда, в моём присутствии. И всё же не
настолько доверял, и в момент провала моего архива отклонил его горячие
предложения помогать что-нибудь прятать. Ещё больше я его полюбил после
того, как он ни за что пострадал в психушке*. Защищал и он меня статьёй в
"Нью-Йорк таймс" по поводу моего бракоразводного процесса, заторможенного
КГБ. А когда, перед отъездом за границу, он показал мне свою новонаписанную
книгу "10 лет "Ивана Денисовича"", он вёз её печатать в Европу, - то, хотя
книга не была ценна, кроме как ему самому, - я не имел твёрдости запретить
ему её. (Вероятно, допускаю, я тут сказал ему какое-то резкое слово о
Зильберберге, что знать его не знал, и не поручусь, чтбо это за личность, -
Жорес грубо вывел его в книге так, что Зильберберг будто сам навёл на мой
архив и тем заработал отъезд за границу, я никогда такого не предполагал, -
но затем Жоресу пришлось в Англии выдержать стычки с Зильбербергом, смягчать
текст, а пожалуй всем тем - и подтолкнуть Зильберберга на его пакостное
сочинение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79