— Мы занимаемся не изобретениями, а открытием того, что есть. А то, о чем я говорю, о связи пола и свободы — ты что-нибудь читала об этом?
— Я нет, но...
— Ну и молчи тогда! Вернемся к тебе, — предложил Сотин Валько, хотя оно не изъявляло такого желания. — У тебя уникальная возможность быть свободным. Я удивляюсь, почему ты ее не используешь?
— Каким образом?
— Элементарно. Я же говорю: всякое действие человека есть половой акт. Это не ново, но и я не утверждаю, что ново, — раздраженно оговорился Сотин, адресуясь к Стелле. И опять Валько: — Например, люди хотят завладеть чужой собственностью точно так же, как они хотят завладеть чужой женщиной или чужим мужчиной. Идя на это, они реализуют свою потенцию. Вор не просто крадет кошелек, он его трахает и получает удовольствие. Чтобы в результате кастрировать себя, но это ладно, пока опустим. В сущности, всем хочется украсть чужой кошелек. Почему не крадут? А потому же, почему не берут всех женщин, которых хотят: страх оказаться несостоятельным! Вдруг не получится, вдруг не удастся? Понимаешь? Боятся ущемления самолюбия — полового в первую очередь! А ты не должен ничего бояться! Ведь не боишься?
— В общем-то нет, — кивнуло Валько.
Почти все, что говорил ему Сотин, показалось Валько бредом, завиральностью, но сквозь это проглядывали какие-то крупицы чего-то такого, что заставляло его внимательно слушать, и что, пожалуй, в самом деле имело отношение к нему.
— Я бы на твоем месте устроил из своей жизни великолепную игру! Ты же запросто можешь быть один день женщиной, другой — мужчиной. Ты можешь позволить себе совершать все, потому что совесть тоже половая категория, так я считаю. Или у тебя все-таки есть совесть?
Валько улыбнулось и ответило уклончиво:
— Более или менее.
— Вот! — воскликнул Сотин, будто Валько не уклонилось, а подтвердило. — Я бы на твоем месте проводил эксперименты и выяснил пределы своей свободы. Мне кажется, у тебя этих пределов нет! Не должно быть!
— А ты бы сам над собой провел эксперимент, — предложила Стелла. При этом не подстрекала, а — видно было — хотела услышать, что ответит Сотин.
— Не могу! Рад бы — пол помешает! Я пробовал, ты же знаешь.
— Ну да. Напиться, прохожих матом ругать и по морде получить — серьезный эксперимент. Его вся мужская часть России каждый день проводит. Да и женская уже тоже, — вздохнула Стелла.
— Не слушай ее, — сказал Сотин Валько. — Я бы на твоем месте экспериментировал и вел дневник.
— А потом отдал бы его тебе?
— Не обязательно. Хотя, я мог бы помочь это даже опубликовать. На Западе. Будет бешеный успех, обещаю. Что смотришь? Счастья ты своего не видишь, вот что я тебе скажу!
— Я буду счастлив, если ты мне чаю предложишь.
— Да пожалуйста!
Сотин посмотрел на Стеллу.
Она пожала плечами.
— В твоем доме гость, хозяйка! — сказал он шутливо, но при этом довольно сердито.
— Твой гость, хозяин! — парировала Стелла.
— Вежливая ты, — попенял Сотин.
— Не меньше тебя. И ты же меня не за это любишь. Тебя же домохозяйки не интересуют, сам говорил. Тебя интересуют парадоксальные люди, правда? Так вот, я парадоксально отказываюсь подавать вам чай. Чтобы ты меня не разлюбил за банальность.
Сотин фыркнул, но, кажется, остался доволен словами Стеллы. И даже глянул, уходя, на Валько с некоторой горделивостью: вот, дескать, какая остроумная жена у меня, оцени!
А Стелла, оставшись с Валько, спросила:
— Вы давно его знаете?
— Десять лет. Даже больше.
— Как он вам кажется?
— В каком смысле?
— Ну, вообще?
Валько пожало плечами.
— То есть — не очень изменился?
— Да не особенно. А что?
— Слишком он увлекся своей научной деятельностью. Раньше его интересовали и нормальные вещи. Практические. Умел одеваться, например, знал в этом вкус. Любил, чтобы хорошие вещи были. До мелочей: бритва, зубная щетка, понимаете? А сейчас как-то махнул на это рукой. Ходит в одних джинсах полгода, даже постирать не дает, усы отпустил, висят...
— Ничего особенного. Человек науки. Они все такие.
— Да нет, тут сложнее. Если бы только теории, у него и в жизни какие-то идеи. Я, например, хочу ребенка. А он говорит: я точно знаю, что от меня родится псих. Мне кажется, у него именно с головой не все в порядке. Как вы думаете?
Валько пожало плечами. Не первый раз ему приходилось удивляться, как легко и женщины и мужчины выдают самые интимные тайны своих партнеров абсолютно постороннему человеку. А Стелла тихо и торопливо рассказала, что и насчет научной работы Сотина она тоже сомневается: что-то пишет, пишет с утра до ночи, вернее, больше ночью, а результатов не видно. Говорит, что три главы написал, а где эти три главы? А основную работу в клинике запустил, хорошо, что папа еще при деле, прикрывает его, а что будет потом?
Говоря это, она прислушивалась к звукам на кухне.
Наконец, все выложив и не дождавшись от Валько какой-либо оценки (возможно, и не ждала), спросила деликатно, осторожно:
— Вам тяжело, наверно?
— Бывает.
— А не хотите что-то сделать? Сначала операция, потом гормональная терапия. У меня отец — хирург, частным порядком практикует, решает проблемы. У женщин бывают такие операции, после которых они становятся мужеподобными, страдают, он помогает им. Сейчас это почти легально.
— Спасибо.
— Могу даже дать его телефон. Хотите?
— Да.
Стелла написала на клочке бумаге телефон, имя, отчество и фамилию своего отца. Валько взяло бумажку, хотя знало, что в ближайшее время обращаться к нему не будет. И не в ближайшее тоже.
41.
Разговор с полубезумным (таким он ему показался в своем псевдонаучном самолюбивом рвении) Сотиным взволновал Валько больше, чем оно того хотело.
Оно поняло, что мысли, внедренные в него Сотиным, давно в нем жили и зрели. Действительно, всю жизнь искавшее, чем определиться, как определиться, в чём определиться (хотя бы внешне), и даже находившее (то вдруг в стихах, то в комсомольской работе, то в отшельничестве), оно вдруг поняло, что его определение — в неопределенности. Сотин прав, ему дано большое преимущество. Другие появляются на свет сразу в более или менее затвердевшей форме, а оно как вода, которая может принять форму любого сосуда, в который ее нальют. Причем, оно само этот сосуд и может сформовать, что ценно.
Это интересно. Это привлекательно. Надо это попробовать.
И — записать. Сотин и в этом прав, может получиться занимательно. Не обязательно для публикации, можно — для самого себя.
42.
21.04.91.
Сегодня я мужчина. Попросил Александру исчезнуть. Она сначала упрашивала оставить ее, потом начала наглеть (это у них семейственное). Пришлось вышвырнуть ее вещи на лестницу. Она попыталась трясти передо мной своими тощими мышцами. Я завернул назад ее руку (насмотрелся, как это делают дружинники и милиционеры), вывел на лестничную площадку и дал пинка под зад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— Я нет, но...
— Ну и молчи тогда! Вернемся к тебе, — предложил Сотин Валько, хотя оно не изъявляло такого желания. — У тебя уникальная возможность быть свободным. Я удивляюсь, почему ты ее не используешь?
— Каким образом?
— Элементарно. Я же говорю: всякое действие человека есть половой акт. Это не ново, но и я не утверждаю, что ново, — раздраженно оговорился Сотин, адресуясь к Стелле. И опять Валько: — Например, люди хотят завладеть чужой собственностью точно так же, как они хотят завладеть чужой женщиной или чужим мужчиной. Идя на это, они реализуют свою потенцию. Вор не просто крадет кошелек, он его трахает и получает удовольствие. Чтобы в результате кастрировать себя, но это ладно, пока опустим. В сущности, всем хочется украсть чужой кошелек. Почему не крадут? А потому же, почему не берут всех женщин, которых хотят: страх оказаться несостоятельным! Вдруг не получится, вдруг не удастся? Понимаешь? Боятся ущемления самолюбия — полового в первую очередь! А ты не должен ничего бояться! Ведь не боишься?
— В общем-то нет, — кивнуло Валько.
Почти все, что говорил ему Сотин, показалось Валько бредом, завиральностью, но сквозь это проглядывали какие-то крупицы чего-то такого, что заставляло его внимательно слушать, и что, пожалуй, в самом деле имело отношение к нему.
— Я бы на твоем месте устроил из своей жизни великолепную игру! Ты же запросто можешь быть один день женщиной, другой — мужчиной. Ты можешь позволить себе совершать все, потому что совесть тоже половая категория, так я считаю. Или у тебя все-таки есть совесть?
Валько улыбнулось и ответило уклончиво:
— Более или менее.
— Вот! — воскликнул Сотин, будто Валько не уклонилось, а подтвердило. — Я бы на твоем месте проводил эксперименты и выяснил пределы своей свободы. Мне кажется, у тебя этих пределов нет! Не должно быть!
— А ты бы сам над собой провел эксперимент, — предложила Стелла. При этом не подстрекала, а — видно было — хотела услышать, что ответит Сотин.
— Не могу! Рад бы — пол помешает! Я пробовал, ты же знаешь.
— Ну да. Напиться, прохожих матом ругать и по морде получить — серьезный эксперимент. Его вся мужская часть России каждый день проводит. Да и женская уже тоже, — вздохнула Стелла.
— Не слушай ее, — сказал Сотин Валько. — Я бы на твоем месте экспериментировал и вел дневник.
— А потом отдал бы его тебе?
— Не обязательно. Хотя, я мог бы помочь это даже опубликовать. На Западе. Будет бешеный успех, обещаю. Что смотришь? Счастья ты своего не видишь, вот что я тебе скажу!
— Я буду счастлив, если ты мне чаю предложишь.
— Да пожалуйста!
Сотин посмотрел на Стеллу.
Она пожала плечами.
— В твоем доме гость, хозяйка! — сказал он шутливо, но при этом довольно сердито.
— Твой гость, хозяин! — парировала Стелла.
— Вежливая ты, — попенял Сотин.
— Не меньше тебя. И ты же меня не за это любишь. Тебя же домохозяйки не интересуют, сам говорил. Тебя интересуют парадоксальные люди, правда? Так вот, я парадоксально отказываюсь подавать вам чай. Чтобы ты меня не разлюбил за банальность.
Сотин фыркнул, но, кажется, остался доволен словами Стеллы. И даже глянул, уходя, на Валько с некоторой горделивостью: вот, дескать, какая остроумная жена у меня, оцени!
А Стелла, оставшись с Валько, спросила:
— Вы давно его знаете?
— Десять лет. Даже больше.
— Как он вам кажется?
— В каком смысле?
— Ну, вообще?
Валько пожало плечами.
— То есть — не очень изменился?
— Да не особенно. А что?
— Слишком он увлекся своей научной деятельностью. Раньше его интересовали и нормальные вещи. Практические. Умел одеваться, например, знал в этом вкус. Любил, чтобы хорошие вещи были. До мелочей: бритва, зубная щетка, понимаете? А сейчас как-то махнул на это рукой. Ходит в одних джинсах полгода, даже постирать не дает, усы отпустил, висят...
— Ничего особенного. Человек науки. Они все такие.
— Да нет, тут сложнее. Если бы только теории, у него и в жизни какие-то идеи. Я, например, хочу ребенка. А он говорит: я точно знаю, что от меня родится псих. Мне кажется, у него именно с головой не все в порядке. Как вы думаете?
Валько пожало плечами. Не первый раз ему приходилось удивляться, как легко и женщины и мужчины выдают самые интимные тайны своих партнеров абсолютно постороннему человеку. А Стелла тихо и торопливо рассказала, что и насчет научной работы Сотина она тоже сомневается: что-то пишет, пишет с утра до ночи, вернее, больше ночью, а результатов не видно. Говорит, что три главы написал, а где эти три главы? А основную работу в клинике запустил, хорошо, что папа еще при деле, прикрывает его, а что будет потом?
Говоря это, она прислушивалась к звукам на кухне.
Наконец, все выложив и не дождавшись от Валько какой-либо оценки (возможно, и не ждала), спросила деликатно, осторожно:
— Вам тяжело, наверно?
— Бывает.
— А не хотите что-то сделать? Сначала операция, потом гормональная терапия. У меня отец — хирург, частным порядком практикует, решает проблемы. У женщин бывают такие операции, после которых они становятся мужеподобными, страдают, он помогает им. Сейчас это почти легально.
— Спасибо.
— Могу даже дать его телефон. Хотите?
— Да.
Стелла написала на клочке бумаге телефон, имя, отчество и фамилию своего отца. Валько взяло бумажку, хотя знало, что в ближайшее время обращаться к нему не будет. И не в ближайшее тоже.
41.
Разговор с полубезумным (таким он ему показался в своем псевдонаучном самолюбивом рвении) Сотиным взволновал Валько больше, чем оно того хотело.
Оно поняло, что мысли, внедренные в него Сотиным, давно в нем жили и зрели. Действительно, всю жизнь искавшее, чем определиться, как определиться, в чём определиться (хотя бы внешне), и даже находившее (то вдруг в стихах, то в комсомольской работе, то в отшельничестве), оно вдруг поняло, что его определение — в неопределенности. Сотин прав, ему дано большое преимущество. Другие появляются на свет сразу в более или менее затвердевшей форме, а оно как вода, которая может принять форму любого сосуда, в который ее нальют. Причем, оно само этот сосуд и может сформовать, что ценно.
Это интересно. Это привлекательно. Надо это попробовать.
И — записать. Сотин и в этом прав, может получиться занимательно. Не обязательно для публикации, можно — для самого себя.
42.
21.04.91.
Сегодня я мужчина. Попросил Александру исчезнуть. Она сначала упрашивала оставить ее, потом начала наглеть (это у них семейственное). Пришлось вышвырнуть ее вещи на лестницу. Она попыталась трясти передо мной своими тощими мышцами. Я завернул назад ее руку (насмотрелся, как это делают дружинники и милиционеры), вывел на лестничную площадку и дал пинка под зад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55