Она нарочито долго ищет его, потом:
— Ага, вот ты где?!
Валько радостно взвизгивает, а она обнимает его, целует, приговаривая:
— Волшебник ты мой! Умничка ты мой, спасибо!
Или задаст мама урок: выучить вступление к поэме «Руслан и Людмила». «У Лукоморья дуб зеленый» и так далее. Валько вдруг решает выучить всю поэму. Учит старательно, торопится, хочет побыстрее, а вступление пока не отвечает, говорит, что еще не совсем выучил. Мама даже начинает слегка удивляться и сердиться: сколько можно? И вот наступает момент, Валько объявляет, что готов. Читает начало, а потом сразу же, не останавливаясь, дальше. И все дальше и дальше — без запинки. Мама смеется, грозит пальцем:
— Ах ты!
А он все читает.
Мама потрясена:
— Неужели до конца?
— Да, — скромно говорит Валько. — Можешь проверить.
— И так верю, — говорит мама.
Но Валько все же дочитывает до конца — и мама, нисколько не устав, слушает со слезами на глазах.
И Валько счастлив, что она рада.
3.
...Маша хранила и оберегала тайну долго, до двенадцатилетия Валько. А в двенадцать лет он задал вопрос, который, возможно, созрел в нем намного раньше:
— Мама, я мальчик или кто?
— Мальчик, конечно! — похолодев, ответила Маша.
Она ведь и одевала, и воспитывала его как мальчика, при этом изощряясь ничем не касаться того, что могло бы вызвать у Валько сомнения, смутно при этом представляя будущее, которое грозило ловушками не только в окружающей жизни, но и в безобидных — для всех прочих людей — учебниках. Одна «Анатомия и физиология человека» чего стоит!
— А почему ты меня прячешь тогда? — задал Валько второй страшный вопрос.
— Я прячу? Я не прячу. Просто у тебя... Особенности. Узнают, будут смеяться.
— Какие особенности? — последовал новый вопрос, и Маша по глазам Валько увидела, что он давно уже о многом догадался, но стеснялся спрашивать, а теперь, решившись, готов выяснять до конца.
— Неважно, — беспомощно ответила Маша. — Главное — все пройдет. Надо подождать, и все исправится.
— Что?
— Вот пристал! — сердито крикнула Маша.
Валько понял, что маме неприятно, он захотел ее успокоить и утешить:
— Да ты не думай, — сказал он, — мне и так хорошо. Мне только скучно иногда бывает... И разве вообще обязательно быть мальчиком или девочкой?
Маша промолчала.
Она поняла, что все было напрасно, что все эти годы она каким-то образом умудрялась прятать не только от других, но и от самой себя смысл несчастья, которое теперь, после заданных Валько вопросов, стало окончательно непоправимым. До этого она будто надеялась, что вследствие ее заботы и усилий с Валько что-то произойдет, он выправится, он станет таким, как все — мальчиком или девочкой, неважно. Надежда исчезла, прожитые годы показались сплошным сумасшествием. Весь вечер она просидела у торшера с книгой, не перелистывая страниц. Потом велела Валько умыться и почистить зубы, как всегда. Уложила его, спела ему на ночь что-то веселое, он смеялся и подпевал, как всегда. Дождалась, когда он заснет, открыла духовку газовой плиты и до отказа повернула все ручки.
Запах почувствовал завхоз, живший в соседней квартире: он возвращался за полночь из гостей. Начал стучать, кричать. Позвал на помощь. Взломали дверь. Машу и Валько увезли в больницу. Машу не спасли, Валько остался жить.
В день похорон грузчик Милашенко крепился до последнего, занимал себя делами: наблюдал, хлопотал, привез гроб, а потом ограду, которую сделали ему почти даром, за две бутылки водки, друзья из ремонтно-строительной конторы, красил ее во дворе серебрянкой, отвез на кладбище (кто-то из старух сказал, что нельзя везти ограду вместе с покойницей: плохая примета), вернулся, встречал похоронных гостей, у которых сквозило в глазах любопытство — до них дошли какие-то странные слухи; они жадно всматривались в юное лицо Маши, обнимали, сочувствуя, ее закаменевшую мать, а отец время от времени входил в комнату, где стоял гроб, бросал на дочь рассеянный взгляд и тут же выходил. Валько сидел в углу, терпеливо перенося вой над собой: «Ты ж мое дитятко, как ты теперь?!» и утирая со шек слюни женщин, которые сердобольно целовали сироту. На кладбище он тоже стоял хоть и в первом ряду над могилой, но с краю. Когда зарыли, Милашенко выпил сразу два стакана водки и вдруг, взяв лопату, пошел на внука: «Убью, урод! Из-за тебя!» Женщины заголосили, мужчины бросились на матерого грузчика, отобрали лопату, повалили. Милашенко лежал, распластанный, плакал и грыз зубами землю.
Но все-таки они взяли Валько к себе: люди не поняли бы, если бы сразу в детский дом.
Милашенко запретил называть себя дедом.
— Какой я ему дед? Пусть зовет — Олег Егорович.
Валько покладисто так и называл. А бабушку — бабушкой.
Она к нему быстро привыкла и уговаривала мужа:
— Брось ты. Посмотри, он как мальчик совсем. И так матери теперь нет, — всхлипывала она, — что ж, на помойку его выбросить?
— Надо бы, — отвечал непреклонный Олег Егорович.
4.
Валько отдали в школу по соседству.
Там никто ничего не знал. Деду было поперек души что-то говорить и объяснять, а бабка надеялась: как-нибудь обойдется.
И сначала обходилось.
Валько, раньше не общавшийся со сверстниками, начал учиться быть, как они, вприглядку понимать, что правильно, а что неправильно.
К примеру, если у тебя спрашивают карандаш или ручку, нельзя сразу же дать, да еще с улыбкой (так Валько привык откликаться на любую просьбу матери) — улыбкой удовольствия оттого, что ты понадобился. Когда это произошло в первый раз, просивший ручку Косырев, широкоплечий мальчик с очень прыщавым и всегда хмурым лицом, первый хулиган класса, вместо благодарности спросил:
— Ты чего лыбишься?
— Просто, — пожал плечами Валько.
— Просто! Лыбится он! А я тебе ручку не отдам, понял?
— Ладно, у меня еще есть.
— Ну? Покажь!
Валько показал горсть ручек, которыми его снабдила бабушка.
Косырев сгреб их и сказал:
— Молодец!
Писать стало нечем. Валько тронул спину Косырева. Тот с досадой повел плечом. Валько тронул еще и прошептал:
— Дай одну ручку!
— Отстань ты! — заорал Косырев на весь класс, резко повернулся и ударил Валько в лоб металлической линейкой: согнул и щелкнул. Получилось хлестко и больно. Все засмеялись.
— Косырев! — закричала учительница.
— А чё он лезет? — пожаловался Косырев. — Будет лезть — еще получит!
Так и просидел Валько без ручки, пришлось просить у бабушки еще.
Итак, давать ручку сразу нельзя. Надо (наблюдал Валько) поломаться, сказать:
— А где волшебное слово?
Или:
— Свою надо иметь! — и дать, но с неохотой.
Или вовсе не давать, сделав вид, что лишней нету.
Или не делать вид, а просто:
— Не дам, отвали!
Так — правильно. Так надо себя вести.
Но не успеет Валько выучить или перенять одно, тут же надо соображать что-то другое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55