Младшая сестра ее изображала Титанию, а два-три подчиненных им эльфа избраны были в семьях, обслуживавших целебный источник: убедить родителей оказалось нетрудно, и они позволили своим еще совсем юным детям покрасоваться в изящных костюмах, хотя и покачивали головами как при виде мисс Диггз в одних панталонах, так и в не меньшей степени при взгляде на весьма откровенно выставленную всем напоказ правую ногу леди Бинкс, чем сент-ронанская публика обязана была ее костюму древней амазонки.
Доктору Квеклебену поручили изображать Стену с помощью деревянной кобылы или ширмы, на которых развешивается для просушки белье. Старик стряпчий пригодился для роли Льва. Прочие персонажи драмы, сочиненной Основой, легко нашлись среди безымянных посетителей источника. Теперь, когда отыскалась подходящая пьеса, все весело приступили к репетициям в костюмах и прочим приготовлениям.
Однако даже красноречие доктора не смогло заставить миссис Блоуэр принять участие в этом предприятии, хотя всем очень хотелось, чтобы она выступила в роли Тисбы.
— Правду сказать, — ответила она ему, — не очень-то я люблю все эти представления. Джон Блоуэр, славный мой муженек, — моряки ведь всегда ищут, где бы повеселиться, — повел меня как-то раз поглядеть какую-то миссис Сиддонс так пока мы вошли, я думала, нас до смерти задавят платье, что на мне было, перевернулось сзаду наперед, не говоря уже о том, что влетело это нам в четыре новешеньких шиллинга а потом появились три страшенные старухи с метлами — такие и жену моряка околдуют. Я там достаточно долго сидела, ну и решила убираться подобру-поздорову, и Джон Блоуэр вывел меня оттуда, но пришлось-таки ему поработать локтями. Миледи Пенелопа Пенфитер и другие важные господа пусть думают что хотят, а по мне, доктор Кваклебен, выставляться не в том виде, в каком творец нас создал, — самое настоящее кощунство. Да и менять имя, которое нам дали при крещении, по мне, не лучше самого богопротивного язычества. И хотя Тисби — я думаю, это Тибби, только по-гречески, — может, и хорошее имя, но окрестили меня Маргарет, так я Маргарет и останусь до самой смерти!
— У вас, дорогая миссис Блоуэр, совершенно ошибочный взгляд на эти вещи, — сказал доктор. — Ничего серьезного не будет, это всего-навсего некое laceo — небольшое развлечение с целью повысить настроение публики и тем самым помочь целебному действию вод: веселость — великая возбудительница здоровья.
— Вы уж мне о здоровье не говорите, доктор Киттлпин! Разве бедный Мак-Дарк станет здоровее от того, что будет на манер вывески табачника в морозное утро красоваться в шотландской юбке со своими коленками, несчастными, худосочными, посиневшими, словно васильки? Должна вам сказать, жалкое это зрелище. Или, может быть, кому-нибудь полезно и приятно будет видеть вас самих, доктор, как это вы разгуливаете с деревянной ширмой на спине, окленной бумагой и раскрашенной под оштукатуренную каменную стену? Не стану я и смотреть на весь этот суетный вздор, доктор Киттлкин, и, если не найдется ни одного порядочного человека, чтобы со мной побыть — я ведь не намерена целый вечер сидеть одна, — так я пойду к мистеру Сауербраусту, солодовнику. Он человек приятный и любезный, к тому же весьма положительный, а сестрица его — женщина вполне достойная.
«Будь он проклят, этот Сауербрауст! — подумал доктор. — Знай я, что он станет мне поперек дороги, он бы не так скоро вылечился от своей диспепсии». Дорогая миссис Блоуэр, — продолжал он, но уже вслух, — я сам готов признать эту затею нелепой, но все без исключения элегантные и светские люди, что приехали на воды, решили присутствовать на представлении. Вот уж месяц, как вся округа только о нем и говорит, и еще с год будет говорить. Советую вам, дорогая моя миссис Блоуэр, подумайте, как плохо это будет выглядеть, если вы не появитесь. Ведь тогда никто не поверит, что вам был послан пригласительный билет, никто, даже если вы повесите его себе на шею, как ярлычок на аптечную склянку, миссис Блоуэр.
— Если вы это имели в виду, доктор Кикхербен, — сказала вдова, встревоженная тем, что она может оказаться вне хорошего общества, — так я пойду на представление, как и все. А если дело это постыдное и греховное, то пусть весь стыд падет на голову тех, кто его затеял. Но только я уж ни за что не надену никаких папистских личин — я ведь и девушкой и замужней женщиной прожила в Норт Лите, не знаю уж сколько лет, а характер у меня такой, что я ни святому, ни грешнику не уступлю. Ну, а кто обо мне позаботится, раз вы собираетесь изображать оштукатуренную стену, доктор Кикинбен?
— Дорогая моя миссис Блоуэр, если таково ваше твердое решение, я не стану разыгрывать роль стены. Ее милость должна будет принять во внимание мою профессию она, наверно, поймет, что первое дело для меня и гораздо более важное, чем все спектакли в мире, — оберегать своих пациентов, а если речь идет о том, чтобы позаботиться о такой больной, как вы, миссис Блоуэр, то мой долг пожертвовать всей драматургией, от Шекспира до О'Кифи.
Сердце вдовы ликовало, когда она выслушала столь великодушное решение. Ведь и правда, не откажись доктор от намерения, которому она выразила столь крайнее неодобрение, она усмотрела бы в его упорстве самое меньшее признак полного нарушения верности. Поэтому по взаимному между ними уговору решено было, что доктор доставит свою милую вдову в Шоуз-касл без маски и плаща и что размалеванная ширма вместо спины доктора Квеклебена будет водружена на широкие плечи некоего захудалого адвоката, вполне подходящего для роли Стены, ибо череп его по твердости мог поспорить с известкой и камнем самого добросовестного строителя.
Нам незачем распространяться о том, как много физических и духовных сил затрачено было всем обществом в промежутке между разработкой столь замечательного плана и приведением его в исполнение. Не станем мы и пытаться рассказывать, как богачи в поисках восточных украшений засыпали письмами эдинбургский «Модный пассаж» и посылали туда комиссионеров как те, кому бриллианты были не по карману, заменяли их стекляшками или бристольскими подделками как местных лавочников выводили из себя требования на товары, о которых они до того и понятия не имели и, наконец, как трудолюбивые пальчики наиболее бережливых девиц и дам скручивали тюрбаны из носовых платков, превращали нижние юбки в шальвары, пороли и шили, кроили и резали и портили множество вполне приличных платьев и юбок, стараясь изготовить нечто напоминающее древнегреческие одеяния. Кто опишет чудеса, которые неутомимые иголки и ножницы с помощью наперстков и ниток создавали из серебристого газа и узорчатой кисеи? И кто достойным образом покажет, как нимфы источника, которым, может быть, и не вполне удалось уподобиться греческим язычницам, достигли, во всяком случае, того, что утратили даже малейшее сходство с добропорядочными христианками?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
Доктору Квеклебену поручили изображать Стену с помощью деревянной кобылы или ширмы, на которых развешивается для просушки белье. Старик стряпчий пригодился для роли Льва. Прочие персонажи драмы, сочиненной Основой, легко нашлись среди безымянных посетителей источника. Теперь, когда отыскалась подходящая пьеса, все весело приступили к репетициям в костюмах и прочим приготовлениям.
Однако даже красноречие доктора не смогло заставить миссис Блоуэр принять участие в этом предприятии, хотя всем очень хотелось, чтобы она выступила в роли Тисбы.
— Правду сказать, — ответила она ему, — не очень-то я люблю все эти представления. Джон Блоуэр, славный мой муженек, — моряки ведь всегда ищут, где бы повеселиться, — повел меня как-то раз поглядеть какую-то миссис Сиддонс так пока мы вошли, я думала, нас до смерти задавят платье, что на мне было, перевернулось сзаду наперед, не говоря уже о том, что влетело это нам в четыре новешеньких шиллинга а потом появились три страшенные старухи с метлами — такие и жену моряка околдуют. Я там достаточно долго сидела, ну и решила убираться подобру-поздорову, и Джон Блоуэр вывел меня оттуда, но пришлось-таки ему поработать локтями. Миледи Пенелопа Пенфитер и другие важные господа пусть думают что хотят, а по мне, доктор Кваклебен, выставляться не в том виде, в каком творец нас создал, — самое настоящее кощунство. Да и менять имя, которое нам дали при крещении, по мне, не лучше самого богопротивного язычества. И хотя Тисби — я думаю, это Тибби, только по-гречески, — может, и хорошее имя, но окрестили меня Маргарет, так я Маргарет и останусь до самой смерти!
— У вас, дорогая миссис Блоуэр, совершенно ошибочный взгляд на эти вещи, — сказал доктор. — Ничего серьезного не будет, это всего-навсего некое laceo — небольшое развлечение с целью повысить настроение публики и тем самым помочь целебному действию вод: веселость — великая возбудительница здоровья.
— Вы уж мне о здоровье не говорите, доктор Киттлпин! Разве бедный Мак-Дарк станет здоровее от того, что будет на манер вывески табачника в морозное утро красоваться в шотландской юбке со своими коленками, несчастными, худосочными, посиневшими, словно васильки? Должна вам сказать, жалкое это зрелище. Или, может быть, кому-нибудь полезно и приятно будет видеть вас самих, доктор, как это вы разгуливаете с деревянной ширмой на спине, окленной бумагой и раскрашенной под оштукатуренную каменную стену? Не стану я и смотреть на весь этот суетный вздор, доктор Киттлкин, и, если не найдется ни одного порядочного человека, чтобы со мной побыть — я ведь не намерена целый вечер сидеть одна, — так я пойду к мистеру Сауербраусту, солодовнику. Он человек приятный и любезный, к тому же весьма положительный, а сестрица его — женщина вполне достойная.
«Будь он проклят, этот Сауербрауст! — подумал доктор. — Знай я, что он станет мне поперек дороги, он бы не так скоро вылечился от своей диспепсии». Дорогая миссис Блоуэр, — продолжал он, но уже вслух, — я сам готов признать эту затею нелепой, но все без исключения элегантные и светские люди, что приехали на воды, решили присутствовать на представлении. Вот уж месяц, как вся округа только о нем и говорит, и еще с год будет говорить. Советую вам, дорогая моя миссис Блоуэр, подумайте, как плохо это будет выглядеть, если вы не появитесь. Ведь тогда никто не поверит, что вам был послан пригласительный билет, никто, даже если вы повесите его себе на шею, как ярлычок на аптечную склянку, миссис Блоуэр.
— Если вы это имели в виду, доктор Кикхербен, — сказала вдова, встревоженная тем, что она может оказаться вне хорошего общества, — так я пойду на представление, как и все. А если дело это постыдное и греховное, то пусть весь стыд падет на голову тех, кто его затеял. Но только я уж ни за что не надену никаких папистских личин — я ведь и девушкой и замужней женщиной прожила в Норт Лите, не знаю уж сколько лет, а характер у меня такой, что я ни святому, ни грешнику не уступлю. Ну, а кто обо мне позаботится, раз вы собираетесь изображать оштукатуренную стену, доктор Кикинбен?
— Дорогая моя миссис Блоуэр, если таково ваше твердое решение, я не стану разыгрывать роль стены. Ее милость должна будет принять во внимание мою профессию она, наверно, поймет, что первое дело для меня и гораздо более важное, чем все спектакли в мире, — оберегать своих пациентов, а если речь идет о том, чтобы позаботиться о такой больной, как вы, миссис Блоуэр, то мой долг пожертвовать всей драматургией, от Шекспира до О'Кифи.
Сердце вдовы ликовало, когда она выслушала столь великодушное решение. Ведь и правда, не откажись доктор от намерения, которому она выразила столь крайнее неодобрение, она усмотрела бы в его упорстве самое меньшее признак полного нарушения верности. Поэтому по взаимному между ними уговору решено было, что доктор доставит свою милую вдову в Шоуз-касл без маски и плаща и что размалеванная ширма вместо спины доктора Квеклебена будет водружена на широкие плечи некоего захудалого адвоката, вполне подходящего для роли Стены, ибо череп его по твердости мог поспорить с известкой и камнем самого добросовестного строителя.
Нам незачем распространяться о том, как много физических и духовных сил затрачено было всем обществом в промежутке между разработкой столь замечательного плана и приведением его в исполнение. Не станем мы и пытаться рассказывать, как богачи в поисках восточных украшений засыпали письмами эдинбургский «Модный пассаж» и посылали туда комиссионеров как те, кому бриллианты были не по карману, заменяли их стекляшками или бристольскими подделками как местных лавочников выводили из себя требования на товары, о которых они до того и понятия не имели и, наконец, как трудолюбивые пальчики наиболее бережливых девиц и дам скручивали тюрбаны из носовых платков, превращали нижние юбки в шальвары, пороли и шили, кроили и резали и портили множество вполне приличных платьев и юбок, стараясь изготовить нечто напоминающее древнегреческие одеяния. Кто опишет чудеса, которые неутомимые иголки и ножницы с помощью наперстков и ниток создавали из серебристого газа и узорчатой кисеи? И кто достойным образом покажет, как нимфы источника, которым, может быть, и не вполне удалось уподобиться греческим язычницам, достигли, во всяком случае, того, что утратили даже малейшее сходство с добропорядочными христианками?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153