— Я это и говорила, — ответила леди Пенелопа, — и обращалась к этому мерзкому Квеклебену, который, надо сказать, мне кое-чем обязан. Но это гнусное чудовище ответило: «А кто будет платить?» Он что ни день становится все невыносимее, с тех пор как уверился в том, что женится на этой толстой, краснощекой вдове. Не мог же он рассчитывать, что я из своих жалких средств… К тому же, милорд, разве нет такого закона, что власти графства, или приход, или кто-то там еще должны оплачивать лечение неимущих?
— Мы уж изыщем способ добиться помощи доктора, — сказал лорд Этерингтон, — и, по-моему, полезнее всего будет, если я вернусь в гостиницу и пошлю его к больной. Боюсь, что я лично мало чем могу помочь женщине, страдающей родовой горячкой.
— Родильной, милорд, родильной, — поправила леди Пенелопа наставительным тоном.
— Пусть родильной, — согласился лорд Этерингтон. — Чем же я-то могу ей помочь?
— О милорд, вы забыли, что эта Энн Хегги, о которой я вам говорила, явилась сюда с одним ребенком на руках, а с другим.., словом, она собралась вторично стать матерью, — и обосновалась в той жалкой хижине, — о чем я вам тоже толковала. Кое-кто считает, что пастору следовало отправить ее в приход, к которому она принадлежит. Но он очень странный, чудаковатый и вялый человек, не слишком ревностно выполняющий свои обязанности. Как бы то ни было, но она живет здесь, и, надо сказать, милорд, в ней есть что-то, отличающее ее от обычных бедняков, это не какая-нибудь отталкивающая личность, которой, отвернувшись, бросаешь шестипенсовик. Заметно, что она видывала лучшие дни, или, как говорит Шекспир, «многое могла бы порассказать». Правда, я не очень хорошо знаю ее историю. Только сегодня, когда я зашла к ней узнать, как она себя чувствует, и послала свою горничную к ней в хижину, чтобы передать ей кое-какие пустяки, о которых и упоминать не стоит, выяснилось, что ум ее озабочен чем-то, связанным со здешними Моубреями: моя горничная сказала, что бедняжка при смерти и кричит, чтобы к ней привели мистера Моубрея или какое-нибудь должностное лицо, так как она хочет сделать какое-то важное сообщение. Вот я и побеспокоила вас и потащила с собой: нам надо, если это возможно, узнать у несчастной женщины, что она желает сообщить. Надеюсь, что это не убийство, от всего сердца надеюсь, хотя молодой Сент-Ронан был всегда человек странный, неуравновешенный, неистовый, безрассудный… Sgherro iige , как говорят итальянцы. Но вот и ее хижина, милорд. Зайдите, пожалуйста.
Упоминание о сент-ронанских Моубреях и связанной с ними тайне свело на нет уже возникшее у лорда Этерингтона намерение предоставить леди Пенелопе заниматься делами милосердия без его помощи. Теперь он с не меньшим, чем у этой дамы, любопытством остановился у хижины крайне жалкого вида, где до и после своих родов проживала несчастная женщина, чью горестную участь не слишком облегчила показная благотворительность леди Пенелопы. При ней находилась одна бедная старуха из числа получающих пособие от прихода мизерную сумму, которая ей выдавалась еженедельно, пастор несколько увеличил, с тем чтобы старуха имела возможность помочь неизвестной.
Леди Пенелопа подняла щеколду и, после минутного колебания, вошла в хижину: боязнь заразиться боролась в ней с мучительным желанием узнать то неизвестное, чего она не могла отгадать и что, может быть, угрожало благополучию Моубреев. Любопытство, впрочем, скоро одержало верх, и она переступила порог, а следом за ней вошел и лорд Этерингтон. Подобно другим дамам, благотворительствующим в хижинах бедняков, она принялась выговаривать ворчливой старухе за неряшливость и грязь, разбранила приготовленную для больной пищу и особенно старательно расспрашивала, куда девалось вино, которое она принесла, чтобы сварить укрепляющее питье. Но бабка была не настолько ослеплена высоким положением и щедростью леди Пенелопы, чтобы покорно выслушивать ее нарекания.
— Кому приходится зарабатывать себе на хлеб одной рукой, — сказала она, ибо другая, парализованная, беспомощно свисала у нее вдоль тела, — у тех есть дела поважнее, чем мести полы. Ежели ее милости угодно будет прислать сюда свою бездельницу девку с метлой, в доме можно будет навести какую угодно чистоту. Этой дамочке даже полезно будет пошевелиться: по крайней мере она в конце недели сможет сказать, что хоть немного поработала.
— Вы слышите, как разговаривает эта старая ведьма, милорд? — спросила леди Пенелопа. — Вот она, ужасающая неблагодарность бедняков. А вино, сударыня, где вино?
— Вино? Да там его и было-то всего полмачкина. И что это за питье — слабое, безвкусное, жиденькое! Вино-то мы, ясное дело, выпили, не выплескивать же его за спину. А чтоб оно принесло хоть какую-то, пользу, выпили его как оно было, безо всяких ваших Сахаров и приправ. По правде говоря, лучше бы я и не пробовала этой кислятины. Если бы церковный сторож не подлил мне капельку виски, я бы ноги протянула от питья вашей милости, потому что…
Тут лорд Этерингтон прервал ворчливую бабу, сунув ей в ладонь серебряную монету и одновременно велев помолчать. Старая ведьма взвесила полученную крону в руке и поплелась в свой угол за печкой, бормоча себе под нос:
— Ну, это хоть на что-то похоже, хоть на что-то похоже. Это тебе не войти в дом, повертеться и выйти, надавав распоряжений, точно ты невесть какая хозяйка, да в субботу вечером оставить какой-нибудь несчастный шиллинг.
С этими словами она уселась за свою прялку и начала прясть, вооружась своей дочерна прокуренной трубкой, из которой вскоре поплыли облака столь зловонного дыма, что леди Пенелопа обратилась бы в бегство, не будь в ней так сильна решимость услышать признания больной. Что же касается мисс Диггз, то она кашляла, чихала, нетерпеливо топталась на месте и в конце концов выбежала из хижины, заявив, что не может выдержать больше в таком дыму, хотя бы ей предстояло выслушать предсмертные слова двадцати больных женщин, тем более что леди Пенелопа перескажет ей все, если признания эти будут стоить того, чтобы их пересказывать.
Лорд Этерингтон стоял теперь перед убогой кроватью, где на тощем волосяном матраце простерта была несчастная женщина. В эти последние, видимо, минуты жизни ей не давали покоя пронзительные крики старшего ребенка, на которые она отвечала лишь слабыми стонами, время от времени, насколько позволяли ей силы, отвлекаясь от его непрерывного плача и обращая взор на другую сторону своего жалкого одра, где лежало несчастное существо, которое она недавно родила. Его дрожащее тельце было едва прикрыто рваным одеялом, его распухшее свинцово-бледное личико и полуоткрытые глазки, казалось, уже не ощущали, как ужасно положение, в котором оно находится и от которого его, видимо, вскоре должна была избавить смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153