Отвесная белесая скала вздымалась вверх неровными квадратами растресканного камня, за ней виднелись островерхие, в проплешинах лугов склоны гор. Чуток левей темнела в скале узкая промоина ручья. Прохода не было. Дороги тоже. Холодный ветер гнал волну, шумел листвой, раскачивал стволы высоких тонких сосен. Все было как всегда – река раздулась паводком, не думая спадать. Вот только не было на ней обычных по весне веселых плотогонов, сплавлявших из верховьев вниз упругий красноватый бук: война.
– Нельзя нам здесь, – сказал Бертольд и заворочался на ветках. Плюнул в воду. – Вишь, течение какое? И камни скользкие. Потонем на хрен. А нет, так турки подстрелят.
– Не каркай.
– А чего?
Жуга молчал. Жевал травинку. Холодный ветер теребил полы его накидки: полушубок травника остался на поляне, взятый турками в трофей, и травник приспособил одеяло на манер плаща, продрав в середке дыру для головы и подпоясавшись веревкой. Шварц поежился в своей рясе.
– И как тебе не холодно?
Жуга с усмешкой покосился на монаха:
– А у тебя, часом, лицо не мерзнет?
– Знамо дело, нет!
– А я вот весь, как твое лицо.
– Хорош болтать, – вмешался Золтан. – Что скажешь, Лис? Здесь попытаем счастья, или дальше пойдем?
– Здесь будем переходить, – рассеяно ответил Жуга, оглядывая скалу на том берегу. – Есть там ложбина, влезем как-нибудь. Выше по течению плес, глубоко. А ниже, на перекате такая сейчас стремнина… Да и турки лагерем стоят – вишь, разьездились. Ночью перейдем.
– Перейдем, и?… – спросил Бертольд. – Дальше-то чего?
– Там видно будет, – уклончиво ответил тот. – Есть у меня одна мыслишка.
– Ладно, – кивнул Золтан. – Ночью, так ночью. Коль так, кто хочет – может спать. Я покараулю.
Бертольд заметно нервничал. Ни Жуга, ни Золтан Хагг не говорили, что задумали, и лишь укладываясь спать, Жуга спросил, доводилось ли Шварцу ходить по горам, и хмыкнул, услышав, что – нет.
– Придется научиться, – буркнул он.
И уснул.
* * *
Всем опасеньям вопреки, три путника счастливо миновали реку и турецкие посты, и через день достигли первой из вершин, лежавших на пути. Отсюда открывался вид на две других, разделенных неширокой седловиной перевала.
– Дибиу, – сказал Жуга, перехватив вопросительный взгляд монаха. – Перевал соленых снегов. Боже, я уже забыл, как вольно дышится в горах… А у вас в городах воздух тяжелей земли.
Он стоял на самом краю обрыва, спокойный, будто бы и не было под ним двухсот локтей отвесной пропасти. Неподалеку тек ручей, срываясь вниз негромким водопадом. Шварц подойти так и не решился – больно уж кружилась голова. С его точки зрения, дышалось здесь отнюдь не легко – прозрачный горный воздух был, конечно, чище городского, но почему-то монаху его все время не хватало. Мешок его, казалось, тяжелел с каждым шагом. Он вздохнул и огляделся окрест.
Отсюда, с высоты, как на ладони было видно реку, лес и дальние луга. Обугленными пятнами темнели разоренные деревни, штук шесть или семь – за туманом трудно было разглядеть, сколько именно. На южном берегу реки расположились турки, на северном дымили костры местного ополчения. Сновали люди, похожие при взгляде с высоты на маленьких букашек. Костров было много, как с той, так и с другой стороны. Людей – тоже.
– Почему они стоят? Ну, в смысле, турки. Почему не нападают?
– Обозов ждут. Нет им сейчас резона реку переходить.
– Куда дальше-то идем? – спросил монах.
– Я думаю, что никуда, – ответил Золтан вместо травника. – Так, Жуга?
– Может, и так.
– А чего ты ждешь?
Тот не ответил.
День разгорался. Воздух медленно теплел. Туман дымящими потоками, клубясь, стекал в низины. Взошедшее солнце позолотило горные вершины, и почти сразу откуда-то с запада донеслось еле слышимое овечье блеянье. Бертольд и Золтан оглянулись, Жуга остался недвижим. Из-за уступа скалы показались бараньи спины, а затем и пастух, шедший не спеша за ними следом. Лохматая овчарка с лаем бросилась чужанам под ноги, остановилась и сдала назад, утробно рыча и поджимая хвост. Овцы сбились в кучу.
– Геть, поганые! – прикрикнул на них пастух – высокий черноволосый парень. Повернулся, смерил взглядом непрошенных гостей. На посохе блеснул топор-валашка. – День добрый, странники.
– Здравствуй, Никуцэ, – Жуга встал и шагнул вперед.
Пастух сощурился, вгляделся травнику в лицо и вдруг попятился.
– Исусе! – Пальцы сжались, и рука его взметнулась, сотворяя крестное знамение. – Ваха! Ваха-рыжий!
– Забудь про Ваху. Я Жуга.
– Тебя же сбросили со скал!
– А я вернулся.
– Ты умер.
– Я живой, – сказал Жуга, протягивая руку. – На, потрогай.
– Так не бывает, – Никуцэ быстро спрятал руки за спину. Пастух уже вполне овладел собой. Румянец возвращался на его лицо. Он покосился на монаха, на Золтана и снова оступил. – Наверное, ты демон… Стой! Не подходи!
Жуга вздохнул.
– Ты мог бы мне очень помочь, Никуцэ. Ты был единственный, кому я доверял. И если не ты…
– Нет! Нет! Изыди, сгинь, бесовское отродье!
– Хватит! – рявкнул Жуга. Провел ладонью по лицу. Овчар примолк. – Молоко от твоих воплей киснет… Что мне сделать, чтоб ты мне поверил? Перекреститься? На. Чего еще?
Никуцэ поколебался.
– Ты был единственный, кто побивал меня на посохе… и если ты в самом деле Жуга…
– О господи, – травник криво усмехнулся. – Всего-то… Ты совсем не изменился, Никуцэ. Хлебом не корми, дай подраться.
– Ну? Так как?
Жуга пожал плечами.
– Я не взял с собой посоха.
Золтан тронул его за плечо. Травник обернулся.
– Чего тебе?
– Возьми Хриз.
– Но…
– Возьми, говорю.
Под браслетом кольнуло, и Жуга предпочел не спорить, молча скинул с плеч котомку и распустил завязки. Нащупал меч. Черная с серебром рукоять была на месте, казалось, даже стала толще. Жуга потянул за нее. Пять вершков, десять, двадцать… Жуга затаил дыханье. Он все тянул, а рукоять все не кончалась, и вскоре в руках у травника оказался посох – черный с серебром, в четыре локтя длиной, с отточенной валашкой на конце. На лезвии, у основанья топора скалил зубы пляшущий лис.
– Однако…
Удивляться не было времени. Никуцэ приподнял посох и шагнул вперед.
– Ты будешь драться, ты, назвавшийся Жугой?
– Да, – тот кивнул. Топор в его руках взметнулся, описав мерцающий полукруг, и замер. – Я побью тебя, Никуцэ.
– Я побью тебя, назвавшийся Жугой.
Маг подтолкнул монаха в сторону.
– Пошли. Не будем им мешать.
Предложение мага подоспело как нельзя вовремя – противники уже описывали круги лицом к лицу, сжав посохи и выжидая; Жуга – чуть припадая на левую ногу, пастух – кошачьим мягким шагом, выставив перед собой топор.
Никуцэ ударил первым. Травник отшатнулся – посох с гулом рассек воздух – и ударил сам. Дерево о дерево, железо о железо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165
– Нельзя нам здесь, – сказал Бертольд и заворочался на ветках. Плюнул в воду. – Вишь, течение какое? И камни скользкие. Потонем на хрен. А нет, так турки подстрелят.
– Не каркай.
– А чего?
Жуга молчал. Жевал травинку. Холодный ветер теребил полы его накидки: полушубок травника остался на поляне, взятый турками в трофей, и травник приспособил одеяло на манер плаща, продрав в середке дыру для головы и подпоясавшись веревкой. Шварц поежился в своей рясе.
– И как тебе не холодно?
Жуга с усмешкой покосился на монаха:
– А у тебя, часом, лицо не мерзнет?
– Знамо дело, нет!
– А я вот весь, как твое лицо.
– Хорош болтать, – вмешался Золтан. – Что скажешь, Лис? Здесь попытаем счастья, или дальше пойдем?
– Здесь будем переходить, – рассеяно ответил Жуга, оглядывая скалу на том берегу. – Есть там ложбина, влезем как-нибудь. Выше по течению плес, глубоко. А ниже, на перекате такая сейчас стремнина… Да и турки лагерем стоят – вишь, разьездились. Ночью перейдем.
– Перейдем, и?… – спросил Бертольд. – Дальше-то чего?
– Там видно будет, – уклончиво ответил тот. – Есть у меня одна мыслишка.
– Ладно, – кивнул Золтан. – Ночью, так ночью. Коль так, кто хочет – может спать. Я покараулю.
Бертольд заметно нервничал. Ни Жуга, ни Золтан Хагг не говорили, что задумали, и лишь укладываясь спать, Жуга спросил, доводилось ли Шварцу ходить по горам, и хмыкнул, услышав, что – нет.
– Придется научиться, – буркнул он.
И уснул.
* * *
Всем опасеньям вопреки, три путника счастливо миновали реку и турецкие посты, и через день достигли первой из вершин, лежавших на пути. Отсюда открывался вид на две других, разделенных неширокой седловиной перевала.
– Дибиу, – сказал Жуга, перехватив вопросительный взгляд монаха. – Перевал соленых снегов. Боже, я уже забыл, как вольно дышится в горах… А у вас в городах воздух тяжелей земли.
Он стоял на самом краю обрыва, спокойный, будто бы и не было под ним двухсот локтей отвесной пропасти. Неподалеку тек ручей, срываясь вниз негромким водопадом. Шварц подойти так и не решился – больно уж кружилась голова. С его точки зрения, дышалось здесь отнюдь не легко – прозрачный горный воздух был, конечно, чище городского, но почему-то монаху его все время не хватало. Мешок его, казалось, тяжелел с каждым шагом. Он вздохнул и огляделся окрест.
Отсюда, с высоты, как на ладони было видно реку, лес и дальние луга. Обугленными пятнами темнели разоренные деревни, штук шесть или семь – за туманом трудно было разглядеть, сколько именно. На южном берегу реки расположились турки, на северном дымили костры местного ополчения. Сновали люди, похожие при взгляде с высоты на маленьких букашек. Костров было много, как с той, так и с другой стороны. Людей – тоже.
– Почему они стоят? Ну, в смысле, турки. Почему не нападают?
– Обозов ждут. Нет им сейчас резона реку переходить.
– Куда дальше-то идем? – спросил монах.
– Я думаю, что никуда, – ответил Золтан вместо травника. – Так, Жуга?
– Может, и так.
– А чего ты ждешь?
Тот не ответил.
День разгорался. Воздух медленно теплел. Туман дымящими потоками, клубясь, стекал в низины. Взошедшее солнце позолотило горные вершины, и почти сразу откуда-то с запада донеслось еле слышимое овечье блеянье. Бертольд и Золтан оглянулись, Жуга остался недвижим. Из-за уступа скалы показались бараньи спины, а затем и пастух, шедший не спеша за ними следом. Лохматая овчарка с лаем бросилась чужанам под ноги, остановилась и сдала назад, утробно рыча и поджимая хвост. Овцы сбились в кучу.
– Геть, поганые! – прикрикнул на них пастух – высокий черноволосый парень. Повернулся, смерил взглядом непрошенных гостей. На посохе блеснул топор-валашка. – День добрый, странники.
– Здравствуй, Никуцэ, – Жуга встал и шагнул вперед.
Пастух сощурился, вгляделся травнику в лицо и вдруг попятился.
– Исусе! – Пальцы сжались, и рука его взметнулась, сотворяя крестное знамение. – Ваха! Ваха-рыжий!
– Забудь про Ваху. Я Жуга.
– Тебя же сбросили со скал!
– А я вернулся.
– Ты умер.
– Я живой, – сказал Жуга, протягивая руку. – На, потрогай.
– Так не бывает, – Никуцэ быстро спрятал руки за спину. Пастух уже вполне овладел собой. Румянец возвращался на его лицо. Он покосился на монаха, на Золтана и снова оступил. – Наверное, ты демон… Стой! Не подходи!
Жуга вздохнул.
– Ты мог бы мне очень помочь, Никуцэ. Ты был единственный, кому я доверял. И если не ты…
– Нет! Нет! Изыди, сгинь, бесовское отродье!
– Хватит! – рявкнул Жуга. Провел ладонью по лицу. Овчар примолк. – Молоко от твоих воплей киснет… Что мне сделать, чтоб ты мне поверил? Перекреститься? На. Чего еще?
Никуцэ поколебался.
– Ты был единственный, кто побивал меня на посохе… и если ты в самом деле Жуга…
– О господи, – травник криво усмехнулся. – Всего-то… Ты совсем не изменился, Никуцэ. Хлебом не корми, дай подраться.
– Ну? Так как?
Жуга пожал плечами.
– Я не взял с собой посоха.
Золтан тронул его за плечо. Травник обернулся.
– Чего тебе?
– Возьми Хриз.
– Но…
– Возьми, говорю.
Под браслетом кольнуло, и Жуга предпочел не спорить, молча скинул с плеч котомку и распустил завязки. Нащупал меч. Черная с серебром рукоять была на месте, казалось, даже стала толще. Жуга потянул за нее. Пять вершков, десять, двадцать… Жуга затаил дыханье. Он все тянул, а рукоять все не кончалась, и вскоре в руках у травника оказался посох – черный с серебром, в четыре локтя длиной, с отточенной валашкой на конце. На лезвии, у основанья топора скалил зубы пляшущий лис.
– Однако…
Удивляться не было времени. Никуцэ приподнял посох и шагнул вперед.
– Ты будешь драться, ты, назвавшийся Жугой?
– Да, – тот кивнул. Топор в его руках взметнулся, описав мерцающий полукруг, и замер. – Я побью тебя, Никуцэ.
– Я побью тебя, назвавшийся Жугой.
Маг подтолкнул монаха в сторону.
– Пошли. Не будем им мешать.
Предложение мага подоспело как нельзя вовремя – противники уже описывали круги лицом к лицу, сжав посохи и выжидая; Жуга – чуть припадая на левую ногу, пастух – кошачьим мягким шагом, выставив перед собой топор.
Никуцэ ударил первым. Травник отшатнулся – посох с гулом рассек воздух – и ударил сам. Дерево о дерево, железо о железо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165