.. я приеду к обычному часу, господин
Премьер-министр,- запинаясь, проговорил доктор, которого мадам Бланш приготовилась вывести через туннель.
- Не сюда! - сухо сказал Премьер-министр. - Через парадную дверь, пожалуйста.
- Прошу прощения...
- Ничего.
Он сам подошел к туннелю и позвал:
- Эмиль!
- Да, господин Премьер-министр?
- Поставь машину под окном и сделай, как в прошлый раз. Сможешь?
- Конечно.
- Постарайся, чтоб в семь часов оно работало, если повреждение еще не исправят.
- Я сейчас же займусь этим. В ту же минуту раздался телефонный звонок, и послышался монотонный голос Миллеран:
- Да, Эберг слушает... Кто говорит? Из Елисейского дворца? Одну минуту, пожалуйста... подождите... не кладите трубку...
Он не остерегся и, как всегда, попал в ловушку.
- Слушаю...
Как только он услышал, кто говорит, он все понял, но тем не менее выслушал до конца.
- Это ты, Огюстен? Минутная пауза, как обычно.
- Говорит Ксавье... Пора поторопиться, старина... Не забудь, я поклялся пойти на твои похороны, а сам снова угодил в больницу...
Слабый дребезжащий смех. Молчание. Наконец трубку положили.
Миллеран поняла.
- Простите меня... - пролепетала она виновато и растворилась в полумраке соседней комнаты.
II
Книга "Мемуары Сюлли" * лежала у него на коленях, но он не переворачивал страниц. Следившая за ним Миллеран только что собралась проверить, достаточно ли ему светло, чтобы читать, как он заговорил. Обращаясь к ней, он никогда не повышал голоса. Порой после двухчасового молчания он отдавал ей приказание или задавал какой-нибудь вопрос так, будто она сидела возле него, и был настолько в ней уверен, что не простил бы ей малейшей оплошности.
Герцог де Сюлли (1560- 1641) - министр и ближайший советник короля Генриха Четвертого. (Примеч перев.)
- Спросите на телефонной станции, откуда мне звонили.
- Сейчас, господин Премьер-министр. Все еще глядя в книгу, он слушал, как она говорит по телефону. Вскоре, не вставая с места, она доложила:
- Из Эвре.
- Благодарю.
Он так и думал, хотя последний раз Ксавье Малат позвонил ему два месяца назад из Страсбурга, а задолго до этого - из госпиталя Кошэн в Париже.
За всю свою жизнь Премьер-министр ни к кому не чувствовал настоящей привязанности, и не столько из-за каких-либо принципиальных соображений или черствости сердца, сколько из-за того, что хотел сохранить полную независимость, ценя ее превыше всего. Единственная женщина, на которой он был женат, промелькнула в его жизни незаметно, пробыв с ним всего три года. Она успела родить ему дочь. Но дочь, теперь уже сорокапятилетняя замужняя женщина, мать единственного сына, первокурсника юридического факультета, осталась ему навсегда чужой.
Ему было восемьдесят два года. Он желал лишь покоя - заслуженного, как он считал, покоя. Странно, но единственным, кто цеплялся за него и был способен даже на расстоянии разволновать настолько, что не хотелось читать, был человек, который и теперь, и в прошлом не был для него никем.
Не потому ли Ксавье Малат имел для него такое значение, что из всех более или менее знакомых сверстников только они вдвоем оставались еще в живых?
Малат с твердой уверенностью заявлял, как бы изрекая непреложную истину:
- Я обязательно побываю на твоих похоронах.
Десятки раз Малата отправляли в больницу - в Париже и других городах. Десятки раз доктора заключали, что жить ему остается несколько недель. Но каждый раз он поправлялся, всплывал на поверхность и был тут как тут, не потеряв ни капли уверенности в том, что, конечно, переживет своего старого однокашника.
Однажды давно кто-то сказал о нем:
- Он просто безобидный дурак.
И этот человек был чрезвычайно удивлен, когда вдруг с Премьер-министра слетела вся его приветливость, и он сухо заметил, как если б его задели за живое:
- Безобидных дураков не бывает.- А помолчав, прибавил в некотором замешательстве, точно не решался высказаться до конца: - Дураков вообще не бывает.
Он так и не пояснил своей мысли, которую было бы непросто выразить. За глупостью известного рода ему чудился внушавший страх некий макиавеллизм. Он не желал верить, что она может быть бессознательной.
По какому праву Ксавье Малат вторгался в его жизнь и упорно привлекал к себе внимание? Какие чувства, какие мысли руководили им и подсказывали все новые хитроумные способы вызывать по телефону своего школьного товарища и скрипучим голосом оповещать его о своем зловещем намерении?
Премьер-министр хорошо знал больницу в Эвре на улице Сен-Луи, откуда ему позвонили. Больница находилась как раз на перекрестке, в двух шагах от дома, где когда-то была типография папаши Малата.
Он и Ксавье учились вместе в городской школе, были одноклассниками. Помнится, та история случилась, когда они были в седьмом классе, и им, вероятно, было около тринадцати лет.
Позднее Малат утверждал, что зачинщиком явился тот, кто потом столько раз бывал министром и председателем Совета министров. Возможно, пожалуй, хотя вряд ли это действительно было так. Премьер-министр не помнил, чтобы затея принадлежала ему, уж очень она была не в его духе.
Тем не менее он тоже участвовал в заговоре. Английский язык в их классе преподавал человек, чью фамилию - несмотря на то, что в течение четырех лет человек этот играл в его жизни известную роль - он забыл, как забыл фамилии доброй половины своих однокашников.
Однако он хорошо помнил, как выглядел этот учитель: маленький, бедно одетый, всегда в просторном поношенном сюртуке, в котелке, из-под которого выбивались пряди седых волос. Его можно было принять за священника. Он был холостяком и постоянно читал похожий на молитвенник томик Шекспира в черном переплете.
Учитель казался им очень старым; на самом деле ему, вероятно, было лет пятьдесят пять-шестьдесят; мать его была еще жива, и каждую неделю он ездил к ней в Руан, оставаясь там с субботнего вечера до понедельника.
Ученики считали его глупым, может быть, потому, что на уроках он высокомерно не замечал их и, по-видимому, питал к ним полное презрение, если не явное отвращение. Правда, когда кто-нибудь из них начинал шалить, он довольствовался тем, что в наказание заставлял провинившегося учить наизусть двести строк скучного текста.
Узнать же, каким он был в действительности и чем жил, теперь поздно.
Для того, чтобы привести их затею в исполнение, потребовалось некоторое время. Успех зависел от тщательной подготовки. С помощью старого рабочего из типографии отца Ксавье Малат взял на себя осуществление самой трудной задачи: составить и отпечатать штук пятьдесят извещений о смерти учителя английского языка.
Извещения в черной рамке разослали почтой в субботу вечером, с тем чтобы они были получены в воскресенье утром (в те времена почту еще доставляли по воскресеньям).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Премьер-министр,- запинаясь, проговорил доктор, которого мадам Бланш приготовилась вывести через туннель.
- Не сюда! - сухо сказал Премьер-министр. - Через парадную дверь, пожалуйста.
- Прошу прощения...
- Ничего.
Он сам подошел к туннелю и позвал:
- Эмиль!
- Да, господин Премьер-министр?
- Поставь машину под окном и сделай, как в прошлый раз. Сможешь?
- Конечно.
- Постарайся, чтоб в семь часов оно работало, если повреждение еще не исправят.
- Я сейчас же займусь этим. В ту же минуту раздался телефонный звонок, и послышался монотонный голос Миллеран:
- Да, Эберг слушает... Кто говорит? Из Елисейского дворца? Одну минуту, пожалуйста... подождите... не кладите трубку...
Он не остерегся и, как всегда, попал в ловушку.
- Слушаю...
Как только он услышал, кто говорит, он все понял, но тем не менее выслушал до конца.
- Это ты, Огюстен? Минутная пауза, как обычно.
- Говорит Ксавье... Пора поторопиться, старина... Не забудь, я поклялся пойти на твои похороны, а сам снова угодил в больницу...
Слабый дребезжащий смех. Молчание. Наконец трубку положили.
Миллеран поняла.
- Простите меня... - пролепетала она виновато и растворилась в полумраке соседней комнаты.
II
Книга "Мемуары Сюлли" * лежала у него на коленях, но он не переворачивал страниц. Следившая за ним Миллеран только что собралась проверить, достаточно ли ему светло, чтобы читать, как он заговорил. Обращаясь к ней, он никогда не повышал голоса. Порой после двухчасового молчания он отдавал ей приказание или задавал какой-нибудь вопрос так, будто она сидела возле него, и был настолько в ней уверен, что не простил бы ей малейшей оплошности.
Герцог де Сюлли (1560- 1641) - министр и ближайший советник короля Генриха Четвертого. (Примеч перев.)
- Спросите на телефонной станции, откуда мне звонили.
- Сейчас, господин Премьер-министр. Все еще глядя в книгу, он слушал, как она говорит по телефону. Вскоре, не вставая с места, она доложила:
- Из Эвре.
- Благодарю.
Он так и думал, хотя последний раз Ксавье Малат позвонил ему два месяца назад из Страсбурга, а задолго до этого - из госпиталя Кошэн в Париже.
За всю свою жизнь Премьер-министр ни к кому не чувствовал настоящей привязанности, и не столько из-за каких-либо принципиальных соображений или черствости сердца, сколько из-за того, что хотел сохранить полную независимость, ценя ее превыше всего. Единственная женщина, на которой он был женат, промелькнула в его жизни незаметно, пробыв с ним всего три года. Она успела родить ему дочь. Но дочь, теперь уже сорокапятилетняя замужняя женщина, мать единственного сына, первокурсника юридического факультета, осталась ему навсегда чужой.
Ему было восемьдесят два года. Он желал лишь покоя - заслуженного, как он считал, покоя. Странно, но единственным, кто цеплялся за него и был способен даже на расстоянии разволновать настолько, что не хотелось читать, был человек, который и теперь, и в прошлом не был для него никем.
Не потому ли Ксавье Малат имел для него такое значение, что из всех более или менее знакомых сверстников только они вдвоем оставались еще в живых?
Малат с твердой уверенностью заявлял, как бы изрекая непреложную истину:
- Я обязательно побываю на твоих похоронах.
Десятки раз Малата отправляли в больницу - в Париже и других городах. Десятки раз доктора заключали, что жить ему остается несколько недель. Но каждый раз он поправлялся, всплывал на поверхность и был тут как тут, не потеряв ни капли уверенности в том, что, конечно, переживет своего старого однокашника.
Однажды давно кто-то сказал о нем:
- Он просто безобидный дурак.
И этот человек был чрезвычайно удивлен, когда вдруг с Премьер-министра слетела вся его приветливость, и он сухо заметил, как если б его задели за живое:
- Безобидных дураков не бывает.- А помолчав, прибавил в некотором замешательстве, точно не решался высказаться до конца: - Дураков вообще не бывает.
Он так и не пояснил своей мысли, которую было бы непросто выразить. За глупостью известного рода ему чудился внушавший страх некий макиавеллизм. Он не желал верить, что она может быть бессознательной.
По какому праву Ксавье Малат вторгался в его жизнь и упорно привлекал к себе внимание? Какие чувства, какие мысли руководили им и подсказывали все новые хитроумные способы вызывать по телефону своего школьного товарища и скрипучим голосом оповещать его о своем зловещем намерении?
Премьер-министр хорошо знал больницу в Эвре на улице Сен-Луи, откуда ему позвонили. Больница находилась как раз на перекрестке, в двух шагах от дома, где когда-то была типография папаши Малата.
Он и Ксавье учились вместе в городской школе, были одноклассниками. Помнится, та история случилась, когда они были в седьмом классе, и им, вероятно, было около тринадцати лет.
Позднее Малат утверждал, что зачинщиком явился тот, кто потом столько раз бывал министром и председателем Совета министров. Возможно, пожалуй, хотя вряд ли это действительно было так. Премьер-министр не помнил, чтобы затея принадлежала ему, уж очень она была не в его духе.
Тем не менее он тоже участвовал в заговоре. Английский язык в их классе преподавал человек, чью фамилию - несмотря на то, что в течение четырех лет человек этот играл в его жизни известную роль - он забыл, как забыл фамилии доброй половины своих однокашников.
Однако он хорошо помнил, как выглядел этот учитель: маленький, бедно одетый, всегда в просторном поношенном сюртуке, в котелке, из-под которого выбивались пряди седых волос. Его можно было принять за священника. Он был холостяком и постоянно читал похожий на молитвенник томик Шекспира в черном переплете.
Учитель казался им очень старым; на самом деле ему, вероятно, было лет пятьдесят пять-шестьдесят; мать его была еще жива, и каждую неделю он ездил к ней в Руан, оставаясь там с субботнего вечера до понедельника.
Ученики считали его глупым, может быть, потому, что на уроках он высокомерно не замечал их и, по-видимому, питал к ним полное презрение, если не явное отвращение. Правда, когда кто-нибудь из них начинал шалить, он довольствовался тем, что в наказание заставлял провинившегося учить наизусть двести строк скучного текста.
Узнать же, каким он был в действительности и чем жил, теперь поздно.
Для того, чтобы привести их затею в исполнение, потребовалось некоторое время. Успех зависел от тщательной подготовки. С помощью старого рабочего из типографии отца Ксавье Малат взял на себя осуществление самой трудной задачи: составить и отпечатать штук пятьдесят извещений о смерти учителя английского языка.
Извещения в черной рамке разослали почтой в субботу вечером, с тем чтобы они были получены в воскресенье утром (в те времена почту еще доставляли по воскресеньям).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35