Настораживала только твердая, все подминающая под себя ухватка, полная уверенность в себе. От этих парней хотелось держаться на расстоянии, и желательно — почтительном.
— Ты куда смотришь, Ольга? Тебе что, скучно живется? Эти и Евгения Павловича прищучат — рад не будет. Что-то он в последнее время слишком открыто работает. А без них нынче шагу здесь не ступишь, — Машенька разрумянилась, помахала ручкой бармену:
— А ну-ка, Сережа, плесни мне еще «конинки». Не ленись, подойди к дамам, а то за стойкой совсем застоялся. Так когда мы с тобой наконец серьезно встречаться начнем?
Последние слова произнесла, понизив голос, так что кроме Оли их услышал только молодой, упитанный бармен. Приблизившись к столику, он чисто по-пионерски засмущался.
— Ну что ты, Машенька? Ты у нас буфетчику не по карману. И не приставай, а то дяди оттуда подумают, что я и вправду доллары трачу на девочек. Потом спрашивать начнут, а я человек слабый, сердце у меня мягкое. Им ведь не объяснишь, что и душой и телом нищ, а миг счастья так короток.
— Придется, Сереженька, ввести для тебя скидку. А хочешь, на абонемент возьмем?
— Ладно, обращусь, как поднакоплю чуток. Все, побежал, а то вон клиенты идут.
В бар входила пожилая чета иностранцев. Оба в больших роговых очках и длинных пестрых бермудах. Белорубашечники в углу допивали сок, перебрасываясь короткими фразами.
— Ты смотри, смотри, как Серега суетится? За «деревянные» небось бы так не прыгал. Скользкий типчик. Полупедик. Вероятно, через него Нинка и наркотики доставала. Стучит, да и все здесь стучат, вся обслуга.
— Только обслуга?
— Остынь, Оля. Не туда тебя повело, так и с трассы слететь недолго. Как Нинка трепалась: «Все они у меня в руках. По гроб жизни платить будут. Сами придут и все принесут». Вот и принесли девку на кладбище... Нет, уж — порхай, пока порхается, да только помни, что у нас тут этих энтомологов как собак нерезанных. Вот и Нинку для коллекции пришпилили. Здесь, думаешь, мы с тобой погоду делаем? Или Женя? Ха! Видала, сколько возле «Континенталя» краль гуляет? Из тех, что с нами и разговаривать не станут. А ведь тоже шлюхи, но со званиями. Всему обучены, все как по нотам разыгрывают. Ну а нас они не трогают, мы им для фона нужны.
— Да что ты все ходишь вокруг да около? Начала, так говори! — зашептала Оля, уже догадываясь, в чем дело.
— Вот-вот, и Нина тоже так выпытывала. Ну, ей-то, понятно, все время деньги нужны были, а тебе эта фигня зачем? Да и платят меньше, вот разве что с «лекарствами» помогут. Но тебе ведь не надо. Или ты опять в девственность поиграть задумала? Собираешься, не снимая юбки, денежку заколачивать? Посмотри на этих — там, за столиком в углу. Хороши работнички?
Разволновавшаяся Машенька перешла на шепот, стараясь, чтобы ее слышала только Оля.
— Ну, Маш, ну не сгущай краски! А то как в старом анекдоте про неуловимого Джо, который потому и неуловим, что никому и на фиг не нужен. Парни как парни, сидят себе, пьют...
— Быстро ты забыла, что нормальных людей сюда и на порог не пускают. И еще напомню: я три года здесь тусуюсь, а ты три недели!
— Все, успокойся, Машенька. Гляди, кажется, клиент идет. Улыбнись.
— А, это все равно твой. Я свое только что отработала.
— Ему виднее. Японец, что ли?
Желтолицый джентльмен зачастил что-то на ломаном английском, с лица его не сходила вежливая улыбка. Машенька зачертила пальцем на столе, японец кивнул и, подтверждая платежеспособность, продемонстрировал две стодолларовые купюры и как бы невзначай извлеченный из кармана белого пиджака брелок с ключами. Там стояла цифра «906».
— Удобный номер. Легко запомнить, как его ни крути. А то я на первых порах в чужие часто попадала. Повезло тебе, японцы — народ ласковый.
Оля засмеялась:
— Уступаю тебе ласкового. Эти парни не в моем вкусе...
— Да ты что, Ольга? Всерьез? Ну, девка, даешь! Ладно, я твой должник, с меня — полсотни.
— Иди уж, не отсвечивай, да таблетку не забудь принять.
— Исчезаю, исчезаю.
И Машенька действительно исчезла, словно ее и вовсе не бывало. Девочки из «Континенталя» таинственно отмалчивались, уходили от разговора. Неохотно касался этой темы и Евгений Павлович. Вел вечером «форд», подвозя Олю, то многословно болтая о пустых мелочах, то неожиданно надолго замолкая. Но когда девушка подступила с расспросами впрямую, Друмеко неожиданно сдался.
— Ну что ты меня терзаешь? Вечно я должен за вашу глупость отдуваться. При чем тут я? Может, она отдыхать уехала или к какому-нибудь фирмачу села на содержание.
— Женя, Машенька была у меня здесь единственной подругой!
— Перестань, Оля. Кто она тебе, кто ты ей? Случись что с тобой, она бы и не вспомнила о тебе.
— Так все-таки что-то произошло? Или может произойти?
— Нет. С тобой — нет. А Машка просто дура. Нашла, где языком трепать: там микрофоны под каждым столиком. Тебе просили передать совет — вести себя тихо, а подружку твою просто вышвырнули из города, как шкодливого котенка. Все могло быть и хуже... Упросил.
— Ну, спасибо... А что, могли бы и шлепнуть? Автокатастрофа или, чтобы уж наверняка, под трамвай?
— Смеешься... А как насчет папиной партийной карьеры?
Друмеко говорил вполне искренне, с горечью.
— Это шантаж?
— Оленька, детка, успокойся. При чем же здесь я? Дело в том, что у Маши, сказать по правде, были известные обязательства. И она их нарушила. Ты же связана только со мной, а я за тебя костьми лягу. Хочешь не хочешь, а вышло так, что я очень привязался к тебе. У меня ведь, в сущности, никого больше нет.
— Вот как?
— Что поделаешь — жизнь.
— Значит, все правда, о чем Маша говорила: и видеокамеры в номерах, и микрофоны, и шлюхи в погонах?
— Да, много-таки она наболтала. И не только тебе, если ее так быстро прибрали.
— Во всяком случае, о тебе разговора не было.
— Я и не сомневался. Оттого-то мне так больно слышать от тебя все это. Ни перед кем я еще не раскрывался.
— Ну что же, Евгений Павлович, откровенность за откровенность. Притормози где-нибудь, на ходу трудно об этом... И постарайся понять меня.
Через несколько минут, судя по выражению лица Друмеко, можно было решить, что ему пришлось испытать сильный удар. Однако собрался он моментально, только костяшки пальцев, лежащие на руле, побелели.
— Неплохо, ты, детка, меня использовала. А я-то, фраер! Даже не задумался, с какой стати девчонка из такого семейства на панели оказалась, да еще с жуликом спуталась. Снизошла! Век буду благодарен.
— Ты же обещал!
— А... Вот ты о чем... Можешь быть спокойна: я в вашу жизнь вмешиваться не стану. Ты с твоим папашей сами по себе, а я — где-нибудь... в другой плоскости.
— Женя, я люблю этого парня. Кроме меня, ему некому помочь. Придумай что-нибудь, ты умный, ты все можешь. Не мог он людей убить!
— Много ты в этих делах понимаешь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Ты куда смотришь, Ольга? Тебе что, скучно живется? Эти и Евгения Павловича прищучат — рад не будет. Что-то он в последнее время слишком открыто работает. А без них нынче шагу здесь не ступишь, — Машенька разрумянилась, помахала ручкой бармену:
— А ну-ка, Сережа, плесни мне еще «конинки». Не ленись, подойди к дамам, а то за стойкой совсем застоялся. Так когда мы с тобой наконец серьезно встречаться начнем?
Последние слова произнесла, понизив голос, так что кроме Оли их услышал только молодой, упитанный бармен. Приблизившись к столику, он чисто по-пионерски засмущался.
— Ну что ты, Машенька? Ты у нас буфетчику не по карману. И не приставай, а то дяди оттуда подумают, что я и вправду доллары трачу на девочек. Потом спрашивать начнут, а я человек слабый, сердце у меня мягкое. Им ведь не объяснишь, что и душой и телом нищ, а миг счастья так короток.
— Придется, Сереженька, ввести для тебя скидку. А хочешь, на абонемент возьмем?
— Ладно, обращусь, как поднакоплю чуток. Все, побежал, а то вон клиенты идут.
В бар входила пожилая чета иностранцев. Оба в больших роговых очках и длинных пестрых бермудах. Белорубашечники в углу допивали сок, перебрасываясь короткими фразами.
— Ты смотри, смотри, как Серега суетится? За «деревянные» небось бы так не прыгал. Скользкий типчик. Полупедик. Вероятно, через него Нинка и наркотики доставала. Стучит, да и все здесь стучат, вся обслуга.
— Только обслуга?
— Остынь, Оля. Не туда тебя повело, так и с трассы слететь недолго. Как Нинка трепалась: «Все они у меня в руках. По гроб жизни платить будут. Сами придут и все принесут». Вот и принесли девку на кладбище... Нет, уж — порхай, пока порхается, да только помни, что у нас тут этих энтомологов как собак нерезанных. Вот и Нинку для коллекции пришпилили. Здесь, думаешь, мы с тобой погоду делаем? Или Женя? Ха! Видала, сколько возле «Континенталя» краль гуляет? Из тех, что с нами и разговаривать не станут. А ведь тоже шлюхи, но со званиями. Всему обучены, все как по нотам разыгрывают. Ну а нас они не трогают, мы им для фона нужны.
— Да что ты все ходишь вокруг да около? Начала, так говори! — зашептала Оля, уже догадываясь, в чем дело.
— Вот-вот, и Нина тоже так выпытывала. Ну, ей-то, понятно, все время деньги нужны были, а тебе эта фигня зачем? Да и платят меньше, вот разве что с «лекарствами» помогут. Но тебе ведь не надо. Или ты опять в девственность поиграть задумала? Собираешься, не снимая юбки, денежку заколачивать? Посмотри на этих — там, за столиком в углу. Хороши работнички?
Разволновавшаяся Машенька перешла на шепот, стараясь, чтобы ее слышала только Оля.
— Ну, Маш, ну не сгущай краски! А то как в старом анекдоте про неуловимого Джо, который потому и неуловим, что никому и на фиг не нужен. Парни как парни, сидят себе, пьют...
— Быстро ты забыла, что нормальных людей сюда и на порог не пускают. И еще напомню: я три года здесь тусуюсь, а ты три недели!
— Все, успокойся, Машенька. Гляди, кажется, клиент идет. Улыбнись.
— А, это все равно твой. Я свое только что отработала.
— Ему виднее. Японец, что ли?
Желтолицый джентльмен зачастил что-то на ломаном английском, с лица его не сходила вежливая улыбка. Машенька зачертила пальцем на столе, японец кивнул и, подтверждая платежеспособность, продемонстрировал две стодолларовые купюры и как бы невзначай извлеченный из кармана белого пиджака брелок с ключами. Там стояла цифра «906».
— Удобный номер. Легко запомнить, как его ни крути. А то я на первых порах в чужие часто попадала. Повезло тебе, японцы — народ ласковый.
Оля засмеялась:
— Уступаю тебе ласкового. Эти парни не в моем вкусе...
— Да ты что, Ольга? Всерьез? Ну, девка, даешь! Ладно, я твой должник, с меня — полсотни.
— Иди уж, не отсвечивай, да таблетку не забудь принять.
— Исчезаю, исчезаю.
И Машенька действительно исчезла, словно ее и вовсе не бывало. Девочки из «Континенталя» таинственно отмалчивались, уходили от разговора. Неохотно касался этой темы и Евгений Павлович. Вел вечером «форд», подвозя Олю, то многословно болтая о пустых мелочах, то неожиданно надолго замолкая. Но когда девушка подступила с расспросами впрямую, Друмеко неожиданно сдался.
— Ну что ты меня терзаешь? Вечно я должен за вашу глупость отдуваться. При чем тут я? Может, она отдыхать уехала или к какому-нибудь фирмачу села на содержание.
— Женя, Машенька была у меня здесь единственной подругой!
— Перестань, Оля. Кто она тебе, кто ты ей? Случись что с тобой, она бы и не вспомнила о тебе.
— Так все-таки что-то произошло? Или может произойти?
— Нет. С тобой — нет. А Машка просто дура. Нашла, где языком трепать: там микрофоны под каждым столиком. Тебе просили передать совет — вести себя тихо, а подружку твою просто вышвырнули из города, как шкодливого котенка. Все могло быть и хуже... Упросил.
— Ну, спасибо... А что, могли бы и шлепнуть? Автокатастрофа или, чтобы уж наверняка, под трамвай?
— Смеешься... А как насчет папиной партийной карьеры?
Друмеко говорил вполне искренне, с горечью.
— Это шантаж?
— Оленька, детка, успокойся. При чем же здесь я? Дело в том, что у Маши, сказать по правде, были известные обязательства. И она их нарушила. Ты же связана только со мной, а я за тебя костьми лягу. Хочешь не хочешь, а вышло так, что я очень привязался к тебе. У меня ведь, в сущности, никого больше нет.
— Вот как?
— Что поделаешь — жизнь.
— Значит, все правда, о чем Маша говорила: и видеокамеры в номерах, и микрофоны, и шлюхи в погонах?
— Да, много-таки она наболтала. И не только тебе, если ее так быстро прибрали.
— Во всяком случае, о тебе разговора не было.
— Я и не сомневался. Оттого-то мне так больно слышать от тебя все это. Ни перед кем я еще не раскрывался.
— Ну что же, Евгений Павлович, откровенность за откровенность. Притормози где-нибудь, на ходу трудно об этом... И постарайся понять меня.
Через несколько минут, судя по выражению лица Друмеко, можно было решить, что ему пришлось испытать сильный удар. Однако собрался он моментально, только костяшки пальцев, лежащие на руле, побелели.
— Неплохо, ты, детка, меня использовала. А я-то, фраер! Даже не задумался, с какой стати девчонка из такого семейства на панели оказалась, да еще с жуликом спуталась. Снизошла! Век буду благодарен.
— Ты же обещал!
— А... Вот ты о чем... Можешь быть спокойна: я в вашу жизнь вмешиваться не стану. Ты с твоим папашей сами по себе, а я — где-нибудь... в другой плоскости.
— Женя, я люблю этого парня. Кроме меня, ему некому помочь. Придумай что-нибудь, ты умный, ты все можешь. Не мог он людей убить!
— Много ты в этих делах понимаешь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32