Затем ее дедушка должен был умудриться не разбить этот бензиновый
раритет за все сто лет его беспощадной эксплуатации, а потом наш седобородый
гигант мысли неимоверными усилиями ума должен был додуматься до счастливой
мысли облагодетельствования своей любимой внучки. Годы спустя, минута в
минуту, секунда в секунду, точно все рассчитав, Одри должна была подкатить
свой лимузин к пересечению Лайсвес и Прамонес и попытаться задавить
ничего не подозревающего К. Малхонски, медленно, но верно спивающегося в
своей добровольной ссылке.
Друзья. если бы все в нашей жизни было случайно, то мы ходили бы по
пустым улицам.
Моя неслучайная знакомая была не просто симпатична, а уже красива. Ее
гордый профиль с небольшим прямым носом, упрямым подбородком, розовой
щечкой, коротко остриженными каштановыми волосами и небольшой родинкой на
веке четко вырисовывались на фоне залепленного снегом стекла и отвлекал меня
от благочестивых мыслей.
В Клайпеду я никогда не ездил, предпочитая полеты, как более быстрый и
безопасный вид передвижения, и теперь мог вовсю насладиться прелестями давно
ушедшего от нас золотого века автомобиля.
За небольшими разрывами в пурге, да и по собственным ощущениям можно
было догадаться, что дорога под колесами машины вполне приличная, несмотря
на ее солидный возраст и полное отсутствие какого-либо ремонта. Машину не
трясло, мы не буксовали в грязи и мне не приходилось выталкивать могутным
плечиком несчастный опель из очередной колдобины. Все мои познания в
автотуризме исчерпывались некогда почерпнутой из классики фразы о том, что в
мире есть две постоянные беды - плохие дороги и дураки, и поэтому, честно
говоря, я побаивался всяческих дорожных коллизий - меня раздражали
бесчисленные повороты шоссе (по пьяному делу дорогу что ли строили? ), из-за
чего мы могли въехать в какую-нибудь трехсотлетнюю сосну, мне надоел дождь и
снег - дороги не было видно, а в умении Одри читать карту я вдруг стал
сомневаться, меня тяготило молчание девушки, раскалявшее воздух в салоне до
взрывоопасной точки.
Дорога петляла по лесу, изредка выбегая на проплешины вблизи моря и
тогда шквальный ветер на какие-то доли секунды сносил густую белую пелену,
открывая вид на занесенное песком шоссе, на угрюмые черные сосны, унылый
пустой пляж кануна Апокалипсиса и замерзшее море. Затем белая завеса
укрывала эти печальные пейзажи и на стекле с новой силой разгорались
разноцветные и, даже, пожалуй уютные огоньки навигационной карты,
транслируемой нам через висящий в зените местный спутник "Витаутас Великий".
Вдруг, по непонятной для меня причине я стал ощущать как мои конечности
коченеют, не согреваемые электроварежками и электроваленками, а зубы, самым
позорным образом начинаю стучать, выбивая замысловатый мотив.
- Холодно, - согласилась с моими зубами вспотевшая Одри и прибавила
тепло, - Мне не вериться, Кирилл, что вы когда-то были Желтым Тигром и
считались самым крутым журналистом во Вселенной, - ядовито добавила она.
Я посмотрел на свое обрюзгшее и начавшее жиреть изображение на стекле и
вздохнул.
- Это все осень, Одри. Осень несчастливое для тигров время года. Летом
я здоров, бодр и весел, желтею и покрываюсь черными полосами и стараюсь не
пропустить ни одной тигрицы.
Через два часа мы въехали в Клайпеду. Одри притормозила на незнакомом
перекрестке с указателем на въезд в Трансконтинентальную Трубу (до сего
времени я попадал в горд сверху, причаливая на посадочной площадке Рыбного
порта и эти места поэтому мне были неизвестны) и вопросительно взглянула на
меня.
Я молча кивнул и альфа-ромео медленно подполз к черному зеву,
уходящему глубоко под город и перегороженному с незапамятных времен железным
агрегатом, предназначенным для сбора мзды с автолюбителей, не желающих на
пороге Вечности расстаться с четырехколесным любимцем. Мне пришлось опустить
стекло, впустив в салон снег, запах города и шум ветра и, примерившись,
ловко забросить в горловину стража серебряное экю. Страж давно отвык от
взяток и поэтому дело у него пошло медленно - он подавился монетой,
закашлял, загудел, задымился, через десять минут замок со скрежетом
отомкнулся и еще через пятнадцать - решетка поползла вверх, пропуская нас.
На полпути в ней что-то замкнуло и нашему многострадальному понтиаку
пришлось протиснуться в эту щель, чуть не исцарапав себе крышу.
Освещение внутри было роскошью и горели только редкие неразбитые
лампочки. На заброшенной стоянке было пусто, не считая остова когда-то
забытого здесь автомобиля трудноразличимой породы и масти. Одри развернула
машину носом к выезду и выключила мотор. Мы посидели молча.
- Будем прощаться?, - поинтересовалась она.
- Нет, не надо, - торопливо ответил я. Расставаться мне с ней не
хотелось, я привязался к девушке, как привязывается одинокий старик к
случайно подобранной на улице маленькой дворняжке с лопоухими ушами. Я
почувствовал, что снова становлюсь одиноким - без дома, без семьи, без
детей. Запретив себе сейчас об этом думать, я мужественно пожал Одри руку,
поцеловал ее в щечку и выбрался в темноту.
Не оглядываясь на все еще стоящую машину, я по направлению к Окнам. Для
этого пришлось спуститься еще глубже - на остановочную платформу, тщательно
изучить указатели и графитти, поплутать по коридорам, обеспокоив уборщиц и
сменных машинистов, и наконец выйти на нужную площадку. Здесь было так же
пустынно.
Я задавал себе, в общем-то, бессмысленный вопрос: почему я живу именно
так, что никто меня в этом мире не ждет домой, никто в этом мире меня не
любит как мужа и отца и никто не гукает, сидя в кроватке и таращась такими
знакомыми серыми глазами. Ответ очевиден - я не нуждаюсь в этом. И я боюсь
этого. Поначалу, как журналист, продирающийся к вершинам этого общества,
расталкивающий длинную очередь таких же безродных бедолаг, кое-где шагая,
как Бэнкей, по головам (но, к счастью, не по трупам), кое-где проезжая особо
трудные участки пути на чьих-то хрупких плечах, я должен был быть
независимым, автономным и самодостаточным. Семья была бы слишком большой
роскошью для меня, а я был не настолько "богат".
Да и не было у меня на этом крестном пути подходящих кандидатур и не
могло быть. Я избегал иметь близких друзей и любимых женщин. Мой мозг точно
высчитывал тех, кто бы мог со временем в них превратиться и я без сожаления
расставался с ними. У меня были только деловые партнеры и деловые же
любовницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80