И он со всех ног бежит к телефону и звонит в "Скорую помощь",
полицию, "Геральд Трибьюн", Рейтер, "Правду" и "Черный поясок". И когда все
заинтересованные лица уже в сборе: щелкают вспышки, записываются показатели
свидетелей и устанавливается система искусственного сердца, санитары бережно
переворачивают тело журналиста-алкоголика, тело открывает глаза и совершенно
трезвым голосом говорит: "Привет, ребята! Нельзя ли меня проводить в туалет?
".
Неудобно, согласитесь. Но со временем я выработал способы борьбы со
своим недугом. Самый простой и примитивный заключался в том, что бы вообще
не пить, или пить очень умеренно. К сожалению, в наше время и в нашей
профессии это практически невозможно. Кто тебя допустит в круг, кто будет
делиться с тобой сокровенным, если ты не докажешь, что ты такой же
рубаха-парень, пьешь горькую наравне со всеми и не будешь строить из себя
подозрительного трезвенника с гомосексуальными наклонностями, проявляющимися
в вежливости речи и неизмятости костюма?
Более изощренный метод - знать свою меру и не превышать ее. Но в
вышеуказанных компаниях (а к ним относились девяносто из ста посещаемых мной
тусовок) мера еще худший грех, чем трезвость. Твои собеседники-собутыльники
просто не могут чувствовать себя спокойно, когда ты, после такого хорошего
начала в поддержку завязавшегося знакомства, втянув новоиспеченных друзей,
которые, в общем-то, проповедуют трезвый образ жизни и в рот спиртное берут
лишь когда в церкви причищаются, но ради такого приятного собеседника как
вы, Кирилл, пошедшие на чудовищное нарушение своих правил, на скользкую
дорожку пития, бросаешь на полпути спаянный и споенный коллектив, предаешь
команду и... кроче, пшел вон, писака!
К тому же, даже зная свою норму, удержаться на этой грани очень трудно
- все-равно, что перестать заниматься любовью за секунду до оргазма.
Последний и наиболее удачный во всех отношениях способ - пей сколько
влезет, но обильно закусывай, и из-за стола до полного отрезвления даже в
туалет не вставай ни в коем случае.
Об этом вскоре тоже пошли легенды - мол, Кирилла никто перепить не
может, а из-за стола он встает всегда последним, трезвым как стеклышко, хотя
остальные, кто от него не отставал в потреблении горячительного, давно ловят
чертей на стенах платного вытрезвителя.
До прихода Одри в "Вешнаге" мы с Гедеминасом выпили не много, но крепко
(стандарт "подснежки" - семьдесят и не градусом меньше), да когда Одри села
еще добавили. В общем, отключения гироскопов еще не произошло, но система
уже начала прецессировать. И когда моя новая подружка столь темпераментно
сдернула меня с насиженного места, я от неожиданности полторы- две сотни
метров пробежал довольно прилично, но на третьем круге сбросил темп, сбил
дыхание и обрушился на подвернувшийся столик. Случилось бы страшное, но меня
подхватили вовремя под белые рученьки и усадили на стул.
В поле зрения появилось озабоченная Одри в строгом черном платье до пят
и цветущей орхидеей на груди, и стала достаточно профессионально выслушивать
мое сердцебиение по методике шиацу - с еле заметными надавливаниями,
содыханием и полным погружением в диагностику.
- Со мной все в порядке, - сказал я и Одри быстро убрала свои пальцы,
похожие на подушечки кошкинах лапок - такие же мягкие и упругие
одновременно.
Она повернулась к суетящемуся рядом Гедеминасу (я с облегчением
заметил, что задний вырез платья превосходит все мои самые смелые ожидания,
доходя чуть ли не до середины аппетитных, черт побери, ягодиц) и сказала:
- Не беспокойтесь, это не сердце. Он просто поскользнулся.
- Действительно, - поддержал я Одри, - поскользнуться человеку нельзя.
Сначала насорят, намусорят, а потом говорят - сердце у человека слабое.
На некоторую несвязность фразы окружающие внимание не обратили, но то,
что я заговорил, на всех произвело не меньшее впечатление, чем поющая
кобыла. Гедеминас стал расталкивать растущую толпу своим толстым брюхом и
орать Римке, что бы тот пошевеливался в смысле музыки. Римка зашевелился и
музыка грянула, все пустились в пляс и мы остались в старом составе - трио
на балалайках.
Я прочно утвердился на спасительном стуле, дама уже расположилась
напротив, а официант находился рядом. Я щелкнул пальцами и небрежно бросил:
- Официант, нам все самое лучшее, что есть в вашей забегаловке.
Гедеминас обиделся и удалился, не менее небрежно бросив напоследок:
- Яичница сейчас будет, сэр.
Я включил "глушилку" и мы отгородились от бушующей вокруг нас
свистопляски, погрузившись в уютный мирок тишины, покоя и полумрака. Голова
у меня еще кружилась, но алкоголь уже начал выветриваться из крови,
разлагаясь и разлагая печень, осаждаясь в мозгах и нагружая почки. Можно
было пить дальше.
Поверхность нашего столика немного шалила и по ней разбегались радужные
узоры, как в детском калейдоскопе, бросая отсветы на наши лица. Одри сидела,
поставив локти на стол и положив подбородок на сплетенные пальцы, и смотрела
на меня. Ее платье предприняло очередную эволюцию, превращаясь в строгий
серый костюм и наблюдать за этим было довольно странно, если не неприятно.
- Очень проголодалась?, - сочувственно спросил я.
- Очень, - согласилась девушка, - и...
Докончить она не успела, так как из стола полезли стаканы, бутылки,
тарелки, соусницы, горшочки, ножи, щипцы, вилки, половники, еда, еда и еда.
Гедеминас не подвел меня и я начал раскаиваться в своем поведении. Не знаю,
как такого специалиста занесло в эту богом забытую Палангу, но это была
настоящая "высокая кухня", как говорят французы, правда с некоторым
привкусом провинциальности и моря. Бал здесь правила рыба.
Мы, как водится, начали с холодных закусок, запивая икру, лососину,
копченого угря, селедку с горячей картошкой и лучком, маринованные грибы,
отварной язык и свиную шейку прекрасным сухим "Кестлем" и редчайшим
новосветским "Брютом".
На Одри приятно было смотреть - она уминала за обе щеки и не
отказывалась от добавок. Я же, прикинув про себя всю предстоящую марафонскую
дистанцию, решил, что с закусками малость переборщил. Поэтому пришлось (мне)
отказаться от рыбной солянки и осетрины в кокильнице в пользу супов.
Среди супов выбор был так же обширен и я остановился на борще, а Одри
начала с мясной солянки и кончила крем-супом из шампиньонов.
- Удивительная вещь - это наслаждение. Ни с чем так усиленно не
боролась человеческая цивилизация, ни что так не хотела поставить под
контроль, как возможность, способность и желание человека наслаждаться, -
сказал я перед первой переменой блюд, откинувшись на спинку стула и стараясь
как можно незаметнее распустить ремень и освободить дремлющие резервы своего
организма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80