Безразличие, свойственное камню. Инертность. Я вернулся – нет, скорее, вошел в состояние камня, насколько это было возможно.
Через какое-то время Стенсил просветлел и сменил направление:
– Знак. Гребень, туфля, стеклянный глаз. Дети.
– Я не обращал внимания на детей. Я смотрел в основном на вашу V. Я не вглядывался в лица детей и не узнал никого из них. Нет. Возможно, некоторые не дожили до конца войны, а некоторые потом эмигрировали. Можете поискать их в Австралии. Поспрашивайте у ростовщиков и в антикварных магазинах. Но если вы в отчаянии решите дать объявление: «Просьба ко всем, кто участвовал в разборке священника…»
– Перестаньте.
В течение нескольких следующих дней Стенсил изучал описи вещей в антикварных лавках и ломбардах, расспрашивал старьевщиков. Заглянув как-то утром в жилище Мейстраля, он застал там Паолу – она заваривала чай для Профейна, который, закутавшись в одеяло, лежал на кровати.
– У него лихорадка, – сообщила она. – Переусердствовал со спиртным и прочей заразой в Нью-Йорке. Он почти ничего не ел с тех пор, как мы приехали на Мальту. Бог знает, где он питался все эти дни. И какую воду пил.
– Я поправлюсь, – простонал Профейн. – Нам не впервой, Стенсил.
– Он говорит, что ты на него взъелся.
– О, Господи, – сказал Стенсил.
На следующий день удача на мгновение улыбнулась Стенсилу. Лавочник по имени Кассар сказал, что видел стеклянный глаз вроде того, который ему описал Стенсил, у одной девушки здесь, в Валлетте. Ее муж работал механиком в гараже, где Кассар ремонтировал свой «моррис». Чего только не сулил Кассар, чтобы получить глаз, но глупая девчонка ни за что не хотела с ним расставаться. Твердила, что это, мол, ее талисман.
Она жила в многоквартирном доме. Оштукатуренные стены, ряд балконов на верхнем этаже. Дневной свет «сжег» все промежуточные тона между белым и черным, уничтожив размытые контуры, расплывчатые пятна. Белый был слишком белым, черный – слишком черным. От этого контраста у Стенсила заболели глаза. Цвета почти исчезли, перейдя на сторону либо белого, либо черного.
– Я выбросила его в море. – Руки вызывающе уперты в бока.
Стенсил неуверенно улыбнулся. Куда девался заветный талисман Сиднея? Исчез в морской пучине, вернувшись к своему владельцу. Свет, пробившись сквозь окно, упал на вазу с фруктами – апельсинами, лаймами – и выбелил их, и вычернил тени под ними. Какой странный сегодня свет. Стенсил вдруг ощутил усталость, почувствовал, что не может – по крайней мере сейчас – продолжать поиски; ему хотелось лишь одного – уйти. И он ушел.
Призрачно-бледный Профейн сидел в потрепанном цветастом халате Фаусто Мейстраля и мусолил окурок несвежей сигары. Злобно посмотрел на вошедшего Стенсила. Стенсил проигнорировал его взгляд, плюхнулся на кровать и проспал беспробудным сном двенадцать часов.
Он проснулся в четыре утра и пошел сквозь разлитую в воздухе фосфоресценцию моря к Мейстралю. Сквозь полумрак просачивался рассвет, постепенно делая освещение привычным. Несколько шагов по грязной дорожке и двадцать ступенек вверх. В комнате горел свет.
Мейстраль спал, сидя за столом.
– Не преследуйте меня, Стенсил, – раздраженно пробормотал он все еще сонным голосом.
– Стенсил сам чувствует, что его кто-то преследует, и это чувство передается другим. – Стенсил поежился.
Они сели пить чай из кружек с отбитыми краями.
– Она не могла умереть, – сказал Стенсил. Потом почти выкрикнул: – Я чувствую, что она в городе.
– В городе?
– В этом свете. Это как-то связано со светом.
– Душа есть свет, – заметил Мейстраль. – Значит, это присутствие?
– К черту это слово. Его мог бы использовать отец Стенсила, если бы у него было воображение. – Стенсил нахмурил брови, как будто собирался заплакать. Но лишь раздраженно заерзал на стуле, заморгал и принялся шарить по карманам в поисках трубки. Она осталась в комнате. Мейстраль щелчком послал ему через стол пачку «Плейерз».
Стенсил закурил.
– Мейстраль, Стенсил выражается как идиот.
– Но мне чрезвычайно интересны ваши поиски.
– Знаете, какую он придумал молитву? Ее нужно произносить, бродя по городу, под ритм шагов. Фортуна, дай Стенсилу достаточно сил, чтобы не застрять среди каких-нибудь развалин, выбранных им наугад или по туманным намекам Мейстраля. Не позволяй ему выходить в готический мрак ночи с фонарем и лопатой, чтобы эксгумировать какое-нибудь видение, ибо власти схватят его, грязного безумца, швыряющего в стороны бессмысленную глину.
– Бросьте, бросьте, – пробормотал Мейстраль. – Я и так неуютно чувствую себя в этом положении.
Стенсил громко втянул воздух.
– Нет, я не собираюсь заново задавать вопросы. Все это в далеком прошлом.
Однако после этого разговора Мейстраль стал пристальнее изучать Стенсила. Но с выводами не спешил. Он был достаточно умудрен опытом, чтобы понимать, что записанная апология будет всего лишь первым шагом в изгнании чувства греха, овладевшего им после сорок третьего года. Но была ли эта история V. чем-то большим, нежели просто ощущением греха?
Мальтийцев почти не затронули ни нарастающий кризис в Суэце, ни события в Венгрии и Польше. Мейстраль, как всякий мальтиец, с недоверием относился к мыльным пузырям мировых новостей и был рад всему, что – наподобие одержимости Стенсила – отвлекало его от газетных заголовков. Впрочем, сам Стенсил, которого, похоже, с каждым днем все меньше интересовали (как выяснилось в ходе дальнейших расспросов) события в других частях света, лишь подтверждал предположение Мейстраля о том, что в конечном счете V. – не более чем наваждение, причем наваждение сродни оранжерее, где всегда постоянная температура, безветрие и буйство красок диковинных цветов.
Вернувшись в меблированные комнаты, Стенсил попал в самый разгар бурного спора между Паолой и Профейном.
– Ну так уходи, – кричал Профейн. Что-то грохнуло в дверь.
– Кто ты такой, чтобы решать за меня? – завопила в ответ Паола.
Стенсил устало толкнул дверь, заглянул внутрь и получил удар подушкой по голове. Окна были занавешены, и Стенсил разглядел только смутные тени: пытающийся увернуться Профейн и преследующая его рука Паолы.
– Что, черт возьми, случилось?
Присевший по-жабьи Профейн швырнул ему газету:
– Здесь стоит мой старый корабль.
Стенсилу были видны лишь белки его глаз. Паола плакала.
– Ясно. – Стенсил наобум двинулся к кровати. Профейн обычно спал на полу. «Ничего, как-нибудь перебьются без кровати», – подумал злобный Стенсил, немного посопел и уснул.
Ему наконец пришло в голову, что стоит поговорить с состарившимся отцом Аваланшем, который, по словам Мейстраля, жил в Валлетте с 1919 года.
Войдя в церковь, Стенсил сразу понял, что удачи ему опять нс видать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163
Через какое-то время Стенсил просветлел и сменил направление:
– Знак. Гребень, туфля, стеклянный глаз. Дети.
– Я не обращал внимания на детей. Я смотрел в основном на вашу V. Я не вглядывался в лица детей и не узнал никого из них. Нет. Возможно, некоторые не дожили до конца войны, а некоторые потом эмигрировали. Можете поискать их в Австралии. Поспрашивайте у ростовщиков и в антикварных магазинах. Но если вы в отчаянии решите дать объявление: «Просьба ко всем, кто участвовал в разборке священника…»
– Перестаньте.
В течение нескольких следующих дней Стенсил изучал описи вещей в антикварных лавках и ломбардах, расспрашивал старьевщиков. Заглянув как-то утром в жилище Мейстраля, он застал там Паолу – она заваривала чай для Профейна, который, закутавшись в одеяло, лежал на кровати.
– У него лихорадка, – сообщила она. – Переусердствовал со спиртным и прочей заразой в Нью-Йорке. Он почти ничего не ел с тех пор, как мы приехали на Мальту. Бог знает, где он питался все эти дни. И какую воду пил.
– Я поправлюсь, – простонал Профейн. – Нам не впервой, Стенсил.
– Он говорит, что ты на него взъелся.
– О, Господи, – сказал Стенсил.
На следующий день удача на мгновение улыбнулась Стенсилу. Лавочник по имени Кассар сказал, что видел стеклянный глаз вроде того, который ему описал Стенсил, у одной девушки здесь, в Валлетте. Ее муж работал механиком в гараже, где Кассар ремонтировал свой «моррис». Чего только не сулил Кассар, чтобы получить глаз, но глупая девчонка ни за что не хотела с ним расставаться. Твердила, что это, мол, ее талисман.
Она жила в многоквартирном доме. Оштукатуренные стены, ряд балконов на верхнем этаже. Дневной свет «сжег» все промежуточные тона между белым и черным, уничтожив размытые контуры, расплывчатые пятна. Белый был слишком белым, черный – слишком черным. От этого контраста у Стенсила заболели глаза. Цвета почти исчезли, перейдя на сторону либо белого, либо черного.
– Я выбросила его в море. – Руки вызывающе уперты в бока.
Стенсил неуверенно улыбнулся. Куда девался заветный талисман Сиднея? Исчез в морской пучине, вернувшись к своему владельцу. Свет, пробившись сквозь окно, упал на вазу с фруктами – апельсинами, лаймами – и выбелил их, и вычернил тени под ними. Какой странный сегодня свет. Стенсил вдруг ощутил усталость, почувствовал, что не может – по крайней мере сейчас – продолжать поиски; ему хотелось лишь одного – уйти. И он ушел.
Призрачно-бледный Профейн сидел в потрепанном цветастом халате Фаусто Мейстраля и мусолил окурок несвежей сигары. Злобно посмотрел на вошедшего Стенсила. Стенсил проигнорировал его взгляд, плюхнулся на кровать и проспал беспробудным сном двенадцать часов.
Он проснулся в четыре утра и пошел сквозь разлитую в воздухе фосфоресценцию моря к Мейстралю. Сквозь полумрак просачивался рассвет, постепенно делая освещение привычным. Несколько шагов по грязной дорожке и двадцать ступенек вверх. В комнате горел свет.
Мейстраль спал, сидя за столом.
– Не преследуйте меня, Стенсил, – раздраженно пробормотал он все еще сонным голосом.
– Стенсил сам чувствует, что его кто-то преследует, и это чувство передается другим. – Стенсил поежился.
Они сели пить чай из кружек с отбитыми краями.
– Она не могла умереть, – сказал Стенсил. Потом почти выкрикнул: – Я чувствую, что она в городе.
– В городе?
– В этом свете. Это как-то связано со светом.
– Душа есть свет, – заметил Мейстраль. – Значит, это присутствие?
– К черту это слово. Его мог бы использовать отец Стенсила, если бы у него было воображение. – Стенсил нахмурил брови, как будто собирался заплакать. Но лишь раздраженно заерзал на стуле, заморгал и принялся шарить по карманам в поисках трубки. Она осталась в комнате. Мейстраль щелчком послал ему через стол пачку «Плейерз».
Стенсил закурил.
– Мейстраль, Стенсил выражается как идиот.
– Но мне чрезвычайно интересны ваши поиски.
– Знаете, какую он придумал молитву? Ее нужно произносить, бродя по городу, под ритм шагов. Фортуна, дай Стенсилу достаточно сил, чтобы не застрять среди каких-нибудь развалин, выбранных им наугад или по туманным намекам Мейстраля. Не позволяй ему выходить в готический мрак ночи с фонарем и лопатой, чтобы эксгумировать какое-нибудь видение, ибо власти схватят его, грязного безумца, швыряющего в стороны бессмысленную глину.
– Бросьте, бросьте, – пробормотал Мейстраль. – Я и так неуютно чувствую себя в этом положении.
Стенсил громко втянул воздух.
– Нет, я не собираюсь заново задавать вопросы. Все это в далеком прошлом.
Однако после этого разговора Мейстраль стал пристальнее изучать Стенсила. Но с выводами не спешил. Он был достаточно умудрен опытом, чтобы понимать, что записанная апология будет всего лишь первым шагом в изгнании чувства греха, овладевшего им после сорок третьего года. Но была ли эта история V. чем-то большим, нежели просто ощущением греха?
Мальтийцев почти не затронули ни нарастающий кризис в Суэце, ни события в Венгрии и Польше. Мейстраль, как всякий мальтиец, с недоверием относился к мыльным пузырям мировых новостей и был рад всему, что – наподобие одержимости Стенсила – отвлекало его от газетных заголовков. Впрочем, сам Стенсил, которого, похоже, с каждым днем все меньше интересовали (как выяснилось в ходе дальнейших расспросов) события в других частях света, лишь подтверждал предположение Мейстраля о том, что в конечном счете V. – не более чем наваждение, причем наваждение сродни оранжерее, где всегда постоянная температура, безветрие и буйство красок диковинных цветов.
Вернувшись в меблированные комнаты, Стенсил попал в самый разгар бурного спора между Паолой и Профейном.
– Ну так уходи, – кричал Профейн. Что-то грохнуло в дверь.
– Кто ты такой, чтобы решать за меня? – завопила в ответ Паола.
Стенсил устало толкнул дверь, заглянул внутрь и получил удар подушкой по голове. Окна были занавешены, и Стенсил разглядел только смутные тени: пытающийся увернуться Профейн и преследующая его рука Паолы.
– Что, черт возьми, случилось?
Присевший по-жабьи Профейн швырнул ему газету:
– Здесь стоит мой старый корабль.
Стенсилу были видны лишь белки его глаз. Паола плакала.
– Ясно. – Стенсил наобум двинулся к кровати. Профейн обычно спал на полу. «Ничего, как-нибудь перебьются без кровати», – подумал злобный Стенсил, немного посопел и уснул.
Ему наконец пришло в голову, что стоит поговорить с состарившимся отцом Аваланшем, который, по словам Мейстраля, жил в Валлетте с 1919 года.
Войдя в церковь, Стенсил сразу понял, что удачи ему опять нс видать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163