Не сразу поверили, когда по цепочке передалась радостная весть: они у цели.
Алекс, присев на узловатое корневище, послал за Жакундой, Бойцы опустились на корточки, нахохлились, кутаясь в свои одеяла. Издали они походили на термитники. Серый туман стлался меж деревьев, клочьями висел на кустах.
— Кадонги, исчез Мбанго, — угрюмо доложил Жакун-да, вырастая из грязно-серых сумерек.
— Когда? Куда?
— Никто не знает.
— Неужели предатель?
— Не знаю. Мы не верили ему. Джапони даром не отпускают живым никого.
— Но он еще слишком молод, чтобы стать подлецом! По-моему, Мбанго честный парень.
— Надо доказать это.
— Поднимай люден, Жакунда! Если он решил нас предать, мы должны опередить его.
— Есть, кадонги!
Алекс не на шутку встревожен. До сих пор ему не приходило в голову, что в отряде может оказаться предатель. Хотя этого следует ожидать. Борьба обострялась, и враг шел на нее, чтобы сломить их.
Дальше двигались быстро, но осторожно, готовые в любой момент вступить в бой. Лес кончился. Они вошли б широкую полосу жесткой в рост человека слоновьей травы. В конце ее косматилась высокая изгородь. Это деревня. Ворота гостеприимно открыты. В воротах встречает Жакунда, как хозяин, и ликующе говорит:
— Мбанго нашелся! Он захватил ворота и не хочет уходить, пока не увидит тебя, кадонги.
— Где он? Что с ним?
— Он ранен. Убил двух часовых, храбрец.
— Видишь, я не ошибся в нем. Одно плохо: чуть не сорвал нам всю операцию. Какое отчаянное легкомыслие! Но не говори ему об этом. Пусть будет менаду нами.
У бокового столба, на циновке, где, очевидно, располагались японские часовые, теперь лежал Мбанго, самый молодой воин гарондов. К груди он крепко прижимал, небольшой сверток. Увидев Алекса, он расплылся в улыбке. Его тускнеющие глаза оживились.
— Мой кадонги. теперь ты поверишь мне, и ты, Жакунда, и Гаро, и воины, — слова давались ему с большим трудом. Трясущимися руками он развернул узелок, и с груди его покатилась голова японца. Жакунда поднял ее.
— Мбанго — настоящий мужчина и храбрый воин. Поздравляю тебя, Мбанго, с первой головой врага! —торжественно произнес Жакунда.
— Ты молодец, Мбанго! — сказал Алекс одобряюще, а сам отвернулся, чтобы не видеть отрубленную голову.—Поправляйся быстрее.
— Спаси меня, мой кадонги,— страстно зашептал юноша синеющими губами:— Я хочу жить. Не дай мне умереть. Ты все можешь... Джапоии сохранили мне жизнь и послали шпионить за вами. Я согласился. Я хотел жить. Но я не хотел быть предателем. Я не предавал вас и постарался доказать это... Спаси меня, мой кадонги! Я-.. Я хочу быть с вами...
Юноша дернулся, застонал. Подскочил отрядный лекарь Гонда. Дернул окровавленную рубашку на груди Мбанго. Обнажил рваную рапу, пониже правого соска, заткнутую пучком травы. Гонда разложил свои инструменты
и снадобья.
— Будет жить?— спросил Алекс.
— Должен. Он же молодой и крепкий.
— Сделай все, что можешь! Жаль такого парня потерять.— Алекс постоял еще, потом обратился к Жакун-де.— Ну, брат, теперь не мешкать! Ночь кончается. Вперед!
Бой длился недолго. Японцев застигли врасплох, во время сна. Гаронды, бесшумно проникнув в морунг, вырезали весь карательный отряд. Освободили из-под ареста старосту и десять заложников. Последних японцы грозили повесить утром в отместку за совершенную на дороге диверсию и за «укрывательство диверсантов». В доме старосты взяли в плен генерала и двух офицеров.
Занималась заря. Все шире разливался свет, становясь с каждой минутой все ярче. Пропел петух в дальнем конце деревни. Ему откликнулся другой, третий. И пошла перекатами петушиная перекличка, задорная, горластая. «Как у нас в деревне»,— вспомнилось Алексу, и сердце защемило тоской. Жители деревни, потревоженные ночным боем, сходились на площадь. Алекс отпустил воинов отдыхать, остался лишь с Жакундой и телохранителями.
Они наотрез отказались оставить его одного, своего кадонги.
— Жакунда, проследи, чтобы воины не брали голов джапони. Нам ни к чему подобное зверство, - сказал Алекс.
— Этот обычай почти умер, кадоиги, — Жакунда торопливо начал застегивать на пуговицы распахнутый ворот гимнастерки. — Мы берем только пряди волос с голов убитых врагов. Ты видел это на одежде наших мужчин. А Мбанго отрубил голову джапони, чтобы доказать свою верность нам.
— Я боюсь, чтобы не возродился ваш древний кровавый обычай «охотников за головами». А что ты прячешь, брат?
— Да так, разные дурачества, — смутился вконец Жакунда. Он расстегнул свой ворот гимнастерки, и там, на бронзово-коричневой мощной груди командира, Алекс увидел две вытатуированных синим цветом фигурки человечков.
Громов улыбнулся,
— Кадонги, — заговорил виновато Жакунда,— я убил уже двух джапони. Для счета нацарапал, чтобы не забыть, А еще это гордость воина. Но если тебе не нравится, я сдеру эти знаки вместе с кожей.
— Ну зачем же! В таких рисунках ничего плохого нет. Некоторые ведут счет убитым врагам зарубками на прикладе винтовки. Вы, нага — подобными рисунками. Сомневаюсь в одном: хватит ли у тебя груди на всех джапов, которых надо уничтожить, — добавил лукаво Алекс.
На площади состоялся импровизированный митинг. Селяне сидели и стояли. Многие были с детьми. Из первых рядов поднялся высокий старик.
— Вот эти храбрецы, — указал он сухой рукой на Алекса и Жакунду, стоящих рядом со старостой, — пришли к нам, побили японцев и уйдут. А мы останемся с ножами против пушек. Так и получается: бросишь глинкой, в тебя кинут свинцом. Я уже отжил свой век. Но куда податься им? — и старик показал на копошащихся перед собой детей. — Куда спрятаться от мстительных японцев? Разве тростник остановит пулю? И разве тростник не
мог нагнуться, чтобы пуля не срезала его? Мы бы могли мирно договориться с японцами. Теперь поздно.
— Мы видели дым бедствия и поспешили на помощь,— возразил, волнуясь, Жакунда.
— Их зажег какой-нибудь трусливый юнец. Совет старейшин не давал согласия на это, — вмешался другой старик, жрец земи, продолжая сидеть на обрубке дерева, покрытом звериной шкурой. По бокам его стояли два молодых воина.— Ну и пусть повесили бы десять заложников. Поделом нам — не бери чужое! Это были бы жертвы богам, которых мы прогневили. Теперь жизнь наша повисла на кончике ногтя. Пролитую воду трудно собрать. Нас, как глупых щенят, толкнули на тропу войны. И это сделали они, — жилистый палец жреца ткнулся в Алекса и Жакунду. Палец дрожал, тряслась и белая окладистая борода главного жреца.
Тягостное молчание повисло над площадью. Оно не предвещало ничего хорошего. Земи переглядывались, тяжело вздыхали. И тут раздался дикий крик:
— Мы погибли!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Алекс, присев на узловатое корневище, послал за Жакундой, Бойцы опустились на корточки, нахохлились, кутаясь в свои одеяла. Издали они походили на термитники. Серый туман стлался меж деревьев, клочьями висел на кустах.
— Кадонги, исчез Мбанго, — угрюмо доложил Жакун-да, вырастая из грязно-серых сумерек.
— Когда? Куда?
— Никто не знает.
— Неужели предатель?
— Не знаю. Мы не верили ему. Джапони даром не отпускают живым никого.
— Но он еще слишком молод, чтобы стать подлецом! По-моему, Мбанго честный парень.
— Надо доказать это.
— Поднимай люден, Жакунда! Если он решил нас предать, мы должны опередить его.
— Есть, кадонги!
Алекс не на шутку встревожен. До сих пор ему не приходило в голову, что в отряде может оказаться предатель. Хотя этого следует ожидать. Борьба обострялась, и враг шел на нее, чтобы сломить их.
Дальше двигались быстро, но осторожно, готовые в любой момент вступить в бой. Лес кончился. Они вошли б широкую полосу жесткой в рост человека слоновьей травы. В конце ее косматилась высокая изгородь. Это деревня. Ворота гостеприимно открыты. В воротах встречает Жакунда, как хозяин, и ликующе говорит:
— Мбанго нашелся! Он захватил ворота и не хочет уходить, пока не увидит тебя, кадонги.
— Где он? Что с ним?
— Он ранен. Убил двух часовых, храбрец.
— Видишь, я не ошибся в нем. Одно плохо: чуть не сорвал нам всю операцию. Какое отчаянное легкомыслие! Но не говори ему об этом. Пусть будет менаду нами.
У бокового столба, на циновке, где, очевидно, располагались японские часовые, теперь лежал Мбанго, самый молодой воин гарондов. К груди он крепко прижимал, небольшой сверток. Увидев Алекса, он расплылся в улыбке. Его тускнеющие глаза оживились.
— Мой кадонги. теперь ты поверишь мне, и ты, Жакунда, и Гаро, и воины, — слова давались ему с большим трудом. Трясущимися руками он развернул узелок, и с груди его покатилась голова японца. Жакунда поднял ее.
— Мбанго — настоящий мужчина и храбрый воин. Поздравляю тебя, Мбанго, с первой головой врага! —торжественно произнес Жакунда.
— Ты молодец, Мбанго! — сказал Алекс одобряюще, а сам отвернулся, чтобы не видеть отрубленную голову.—Поправляйся быстрее.
— Спаси меня, мой кадонги,— страстно зашептал юноша синеющими губами:— Я хочу жить. Не дай мне умереть. Ты все можешь... Джапоии сохранили мне жизнь и послали шпионить за вами. Я согласился. Я хотел жить. Но я не хотел быть предателем. Я не предавал вас и постарался доказать это... Спаси меня, мой кадонги! Я-.. Я хочу быть с вами...
Юноша дернулся, застонал. Подскочил отрядный лекарь Гонда. Дернул окровавленную рубашку на груди Мбанго. Обнажил рваную рапу, пониже правого соска, заткнутую пучком травы. Гонда разложил свои инструменты
и снадобья.
— Будет жить?— спросил Алекс.
— Должен. Он же молодой и крепкий.
— Сделай все, что можешь! Жаль такого парня потерять.— Алекс постоял еще, потом обратился к Жакун-де.— Ну, брат, теперь не мешкать! Ночь кончается. Вперед!
Бой длился недолго. Японцев застигли врасплох, во время сна. Гаронды, бесшумно проникнув в морунг, вырезали весь карательный отряд. Освободили из-под ареста старосту и десять заложников. Последних японцы грозили повесить утром в отместку за совершенную на дороге диверсию и за «укрывательство диверсантов». В доме старосты взяли в плен генерала и двух офицеров.
Занималась заря. Все шире разливался свет, становясь с каждой минутой все ярче. Пропел петух в дальнем конце деревни. Ему откликнулся другой, третий. И пошла перекатами петушиная перекличка, задорная, горластая. «Как у нас в деревне»,— вспомнилось Алексу, и сердце защемило тоской. Жители деревни, потревоженные ночным боем, сходились на площадь. Алекс отпустил воинов отдыхать, остался лишь с Жакундой и телохранителями.
Они наотрез отказались оставить его одного, своего кадонги.
— Жакунда, проследи, чтобы воины не брали голов джапони. Нам ни к чему подобное зверство, - сказал Алекс.
— Этот обычай почти умер, кадоиги, — Жакунда торопливо начал застегивать на пуговицы распахнутый ворот гимнастерки. — Мы берем только пряди волос с голов убитых врагов. Ты видел это на одежде наших мужчин. А Мбанго отрубил голову джапони, чтобы доказать свою верность нам.
— Я боюсь, чтобы не возродился ваш древний кровавый обычай «охотников за головами». А что ты прячешь, брат?
— Да так, разные дурачества, — смутился вконец Жакунда. Он расстегнул свой ворот гимнастерки, и там, на бронзово-коричневой мощной груди командира, Алекс увидел две вытатуированных синим цветом фигурки человечков.
Громов улыбнулся,
— Кадонги, — заговорил виновато Жакунда,— я убил уже двух джапони. Для счета нацарапал, чтобы не забыть, А еще это гордость воина. Но если тебе не нравится, я сдеру эти знаки вместе с кожей.
— Ну зачем же! В таких рисунках ничего плохого нет. Некоторые ведут счет убитым врагам зарубками на прикладе винтовки. Вы, нага — подобными рисунками. Сомневаюсь в одном: хватит ли у тебя груди на всех джапов, которых надо уничтожить, — добавил лукаво Алекс.
На площади состоялся импровизированный митинг. Селяне сидели и стояли. Многие были с детьми. Из первых рядов поднялся высокий старик.
— Вот эти храбрецы, — указал он сухой рукой на Алекса и Жакунду, стоящих рядом со старостой, — пришли к нам, побили японцев и уйдут. А мы останемся с ножами против пушек. Так и получается: бросишь глинкой, в тебя кинут свинцом. Я уже отжил свой век. Но куда податься им? — и старик показал на копошащихся перед собой детей. — Куда спрятаться от мстительных японцев? Разве тростник остановит пулю? И разве тростник не
мог нагнуться, чтобы пуля не срезала его? Мы бы могли мирно договориться с японцами. Теперь поздно.
— Мы видели дым бедствия и поспешили на помощь,— возразил, волнуясь, Жакунда.
— Их зажег какой-нибудь трусливый юнец. Совет старейшин не давал согласия на это, — вмешался другой старик, жрец земи, продолжая сидеть на обрубке дерева, покрытом звериной шкурой. По бокам его стояли два молодых воина.— Ну и пусть повесили бы десять заложников. Поделом нам — не бери чужое! Это были бы жертвы богам, которых мы прогневили. Теперь жизнь наша повисла на кончике ногтя. Пролитую воду трудно собрать. Нас, как глупых щенят, толкнули на тропу войны. И это сделали они, — жилистый палец жреца ткнулся в Алекса и Жакунду. Палец дрожал, тряслась и белая окладистая борода главного жреца.
Тягостное молчание повисло над площадью. Оно не предвещало ничего хорошего. Земи переглядывались, тяжело вздыхали. И тут раздался дикий крик:
— Мы погибли!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67