!
Лодка легко скользнула по песчаному дну и уперлась в берег. Дита выпрыгнула из лодки, светлое ее платье вспыхнуло в отсвете тлеющего костра и исчезло.
В лодку прыгнула Лайма, за ней Ромас. — Вези нас, старик! — сказал он. Гиркшт, гиркшт — заскрипели весла. Наверное, уключины заржавели.
У костра мы нашли только Генрикаса. Он сидел на вещевом мешке, свесив руки и тупым взглядом уставившись в угасающий огонь.
— Мастер!
Он склонился над каким-то листком бумаги.
— Мастер!
Никакого ответа. Но ему очень идут всякие бумажки и фиолетовые чернила.
— Уважаемый сменный мастер,— подчеркивая каждое слово, говорю я.
Тот не слышит; наверное, в его жилах течет фиолетовая кровь.
«И с чего это он так пыжится?» — подумал я. Но тут мастер поднял глаза.
— Жаловались? Гадите в свое же гнездо? Не выгорит! — прошипел он желчно.
«И грянул гром!» — обрадовался я.
Я кротко опускаю глаза, едва сдерживая улыбку.
— Я вас еще приберу к рукам, товарищ... э-э... товарищ!..
— Но раньше подпишите наряд.
Мастер небрежно расчеркивается, и я выхожу из конторы.
— Слыхал, комиссия, говорят, создана, участок наш буду проверять?— схватил меня за руку Жорка.
— Уже? А мастер еще грозится меня прибрать к рукам.
— Грозится? Ха-ха! Теперь его самого так зажарят...
— Мартинас! — кличет Сильвис и машет рукой.
— Что случилось?
— Айда в проходную, тебя там к телефону зовут.
— Кто?
— А кто же еще — девчонка!
— Не врешь?
Сильвис ударяет себя кулаком в грудь и отчаянно мотает головой.
Я бегу через весь цех. Может, ошибка?
Вахтер торжественно передает телефонную трубку:
— Говорите, молодой человек.
— Алло!
— Это ты, Мартинас? — слышится несмелый голос Диты.
— Я,— говорю я тише, чем требуется.
— Ты не сердись, что я позвонила,— дрожит Дитин голос в трубке.— Мне необходимо было позвонить тебе именно сегодня. Представляю себе, как ты стоишь там, весь в масле, с грозным видом извергая из глаз молнии,— и она силится засмеяться.
«Дита, милая»,— думаю я.
— Я чертовски рад, что ты позвонила! — кричу я, комкая в руках провод.
— Ты торопишься, у тебя времени нет? — спрашивает Дита.
— Почему?
— По твоему голосу мне показалось, что ты спешишь.
Я закусываю губу и молчу.
— Забеги после работы ко мне домой. Я непременно должна с тобой поговорить. Обещаешь?
— Приду.
— Хочу видеть тебя! — кричит Дита и кладет трубку.
Дита сидела за столом и пальцем двигала маленького пластмассового человечка. Он раскачивался из стороны в сторону на своем круглом основании и улыбался широко растянутым ртом.
Разговор долго не клеился.
— Кретины всегда крепко держатся на ногах,— сказал я, глядя на пластмассового человечка.
— Почему ты его так оскорбляешь? — печально спросила Дита.— Он очень хороший.
— Извините, уважаемый,— сказал я игрушке.— Я не был с вами знаком. Говорят, что вы честный гражданин. Меня зовут Мартинас.
Диту это нисколько не рассмешило. Она подошла к окну и отдернула занавеску.
— Уже каштаны набухли. Созреют, упадут... Жаль, уже не увижу...
Теперь только я заметил коричневый кожаный чемодан в углу комнаты.
— Ты уезжаешь? — спросил я, медленно поднимаясь с дивана.
— Завтра вылетаю в Вильнюс. Поступаю в консерваторию.
— Почему ты раньше не говорила?
Она отошла от окна.
— Там должно быть что-то очень радостное и новое...— И добавила с опаской: — Ты веришь, что так будет?
— Должно быть.
— Ты не умеешь лгать. И разговаривать с девушками... Хочешь, я подарю тебе этого человечка?
— Не надо,— я спрятал руки за спину.
— Эта игрушка принесет тебе счастье,— сказала она.
— Маленькое счастье?
— Большое,— она чуть покраснела.— Не может быть ничего маленького.
Я взял у нее из рук игрушку и положил в карман пиджака.
— Он знает много моих секретов, и тебе будет интересно с ним побеседовать,— добавила Дита.
— Что ж, желаю тебе счастья,— чужим голосом сказал я и протянул руку.— Когда ты вылетаешь?
— Завтра, в шесть вечера...
— Почему не утром?
Она молчала, отведя глаза в сторону.
— Проводишь? — тихо спросила она и подошла ко мне.— Да?
Она погладила рукав моего пиджака и опустила руку. Ее губы едва заметно дрожали, скрывая смущенную улыбку. Можно было подумать, что она задала мне вопрос мирового значения.
— Хорошо.
Мы выпили в буфете пива, хотя я и знал, что Дита не любит его. Мелкими глотками она отхлебывала пиво, словно горячий чай, и через край стакана наблюдала за мной. Казалось, она хочет меня о чем-то спросить. И правда, повертев в руках запотевший стакан, поставила его на стол и попросила:
— Скажи: Дита...
— Дита,— сказал я.
Она вслушалась в звучание моего голоса. Мотнула головой:
— Не так.
— Дита,— тихо позвал я ее.
— Спасибо.— Слабая улыбка промелькнула в уголках ее губ.
Мы вышли из буфета и направились к летному полю. Мимо нас торопливо проходили люди, я насвистывал, а Дита слушала, всматриваясь в даль, где теплый ветерок гонял по бетону пересохшие стебли трав.
— Дита, ты опоздаешь.
— Не будь дурачком,— сказала она.— Я тебе еще нравлюсь?
— Ты ведь знаешь.
Она прижалась щекой к моему плечу.
— Поцелуй меня,— прошептала она, краснея.
Я нагнулся и осторожно дотронулся губами до ее шеи между волосами и изгибом плеча.
— Обещай, что ты так никого не будешь целовать...
— Как?
— Ну так, в шею...
Я еще раз поцеловал ее.
— Теперь веришь?
Она зажмурилась, улыбнулась, потом мягко оттолкнула меня и быстро направилась к самолету.
«А письма?!» — мелькнуло в голове.
— Дита,— позвал я.
Она не обернулась. Поднялась по трапу. Ветер трепал ее легкое платье, и казалось, что она уже летит.
— Дита!
Мы сидим вместе с Сильвисом на высоком деревянном ящике контейнера и закусываем. Отсюда кирпичный заводской забор не заслоняет живописной излучины реки, кажется, она тут же, рукой подать. Над рекой нависла ленивая вечерняя тишина, мы тоже молчим.
Порою тишину нарушает какой-нибудь приглушенный звук: то ли одинокий рыболов на другом берегу
закинет удочку — лихо просвистит удилище, мягко шлепнется о воду поплавок, и чудится, будто слышишь, как приходит в движение спокойная поверхность реки. Или прикрепленная цепью лодка трется смоленым боком о песчаный берег, шепчущий воде на своем языке: «Не спеши, не спеши...» И все эти звуки предельно чисты, как звук камертона, и ошеломляюще реальны.
Я смотрю на Сильвиса. Он чуть поворачивает голову и тихо говорит:
— Здесь песок желтый, а там, в Сан-Паулу,— при этом он делает жест рукой в сторону поалевшего небосклона,— серый и твердый, как цемент... На таком песке хорошо играть в футбол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Лодка легко скользнула по песчаному дну и уперлась в берег. Дита выпрыгнула из лодки, светлое ее платье вспыхнуло в отсвете тлеющего костра и исчезло.
В лодку прыгнула Лайма, за ней Ромас. — Вези нас, старик! — сказал он. Гиркшт, гиркшт — заскрипели весла. Наверное, уключины заржавели.
У костра мы нашли только Генрикаса. Он сидел на вещевом мешке, свесив руки и тупым взглядом уставившись в угасающий огонь.
— Мастер!
Он склонился над каким-то листком бумаги.
— Мастер!
Никакого ответа. Но ему очень идут всякие бумажки и фиолетовые чернила.
— Уважаемый сменный мастер,— подчеркивая каждое слово, говорю я.
Тот не слышит; наверное, в его жилах течет фиолетовая кровь.
«И с чего это он так пыжится?» — подумал я. Но тут мастер поднял глаза.
— Жаловались? Гадите в свое же гнездо? Не выгорит! — прошипел он желчно.
«И грянул гром!» — обрадовался я.
Я кротко опускаю глаза, едва сдерживая улыбку.
— Я вас еще приберу к рукам, товарищ... э-э... товарищ!..
— Но раньше подпишите наряд.
Мастер небрежно расчеркивается, и я выхожу из конторы.
— Слыхал, комиссия, говорят, создана, участок наш буду проверять?— схватил меня за руку Жорка.
— Уже? А мастер еще грозится меня прибрать к рукам.
— Грозится? Ха-ха! Теперь его самого так зажарят...
— Мартинас! — кличет Сильвис и машет рукой.
— Что случилось?
— Айда в проходную, тебя там к телефону зовут.
— Кто?
— А кто же еще — девчонка!
— Не врешь?
Сильвис ударяет себя кулаком в грудь и отчаянно мотает головой.
Я бегу через весь цех. Может, ошибка?
Вахтер торжественно передает телефонную трубку:
— Говорите, молодой человек.
— Алло!
— Это ты, Мартинас? — слышится несмелый голос Диты.
— Я,— говорю я тише, чем требуется.
— Ты не сердись, что я позвонила,— дрожит Дитин голос в трубке.— Мне необходимо было позвонить тебе именно сегодня. Представляю себе, как ты стоишь там, весь в масле, с грозным видом извергая из глаз молнии,— и она силится засмеяться.
«Дита, милая»,— думаю я.
— Я чертовски рад, что ты позвонила! — кричу я, комкая в руках провод.
— Ты торопишься, у тебя времени нет? — спрашивает Дита.
— Почему?
— По твоему голосу мне показалось, что ты спешишь.
Я закусываю губу и молчу.
— Забеги после работы ко мне домой. Я непременно должна с тобой поговорить. Обещаешь?
— Приду.
— Хочу видеть тебя! — кричит Дита и кладет трубку.
Дита сидела за столом и пальцем двигала маленького пластмассового человечка. Он раскачивался из стороны в сторону на своем круглом основании и улыбался широко растянутым ртом.
Разговор долго не клеился.
— Кретины всегда крепко держатся на ногах,— сказал я, глядя на пластмассового человечка.
— Почему ты его так оскорбляешь? — печально спросила Дита.— Он очень хороший.
— Извините, уважаемый,— сказал я игрушке.— Я не был с вами знаком. Говорят, что вы честный гражданин. Меня зовут Мартинас.
Диту это нисколько не рассмешило. Она подошла к окну и отдернула занавеску.
— Уже каштаны набухли. Созреют, упадут... Жаль, уже не увижу...
Теперь только я заметил коричневый кожаный чемодан в углу комнаты.
— Ты уезжаешь? — спросил я, медленно поднимаясь с дивана.
— Завтра вылетаю в Вильнюс. Поступаю в консерваторию.
— Почему ты раньше не говорила?
Она отошла от окна.
— Там должно быть что-то очень радостное и новое...— И добавила с опаской: — Ты веришь, что так будет?
— Должно быть.
— Ты не умеешь лгать. И разговаривать с девушками... Хочешь, я подарю тебе этого человечка?
— Не надо,— я спрятал руки за спину.
— Эта игрушка принесет тебе счастье,— сказала она.
— Маленькое счастье?
— Большое,— она чуть покраснела.— Не может быть ничего маленького.
Я взял у нее из рук игрушку и положил в карман пиджака.
— Он знает много моих секретов, и тебе будет интересно с ним побеседовать,— добавила Дита.
— Что ж, желаю тебе счастья,— чужим голосом сказал я и протянул руку.— Когда ты вылетаешь?
— Завтра, в шесть вечера...
— Почему не утром?
Она молчала, отведя глаза в сторону.
— Проводишь? — тихо спросила она и подошла ко мне.— Да?
Она погладила рукав моего пиджака и опустила руку. Ее губы едва заметно дрожали, скрывая смущенную улыбку. Можно было подумать, что она задала мне вопрос мирового значения.
— Хорошо.
Мы выпили в буфете пива, хотя я и знал, что Дита не любит его. Мелкими глотками она отхлебывала пиво, словно горячий чай, и через край стакана наблюдала за мной. Казалось, она хочет меня о чем-то спросить. И правда, повертев в руках запотевший стакан, поставила его на стол и попросила:
— Скажи: Дита...
— Дита,— сказал я.
Она вслушалась в звучание моего голоса. Мотнула головой:
— Не так.
— Дита,— тихо позвал я ее.
— Спасибо.— Слабая улыбка промелькнула в уголках ее губ.
Мы вышли из буфета и направились к летному полю. Мимо нас торопливо проходили люди, я насвистывал, а Дита слушала, всматриваясь в даль, где теплый ветерок гонял по бетону пересохшие стебли трав.
— Дита, ты опоздаешь.
— Не будь дурачком,— сказала она.— Я тебе еще нравлюсь?
— Ты ведь знаешь.
Она прижалась щекой к моему плечу.
— Поцелуй меня,— прошептала она, краснея.
Я нагнулся и осторожно дотронулся губами до ее шеи между волосами и изгибом плеча.
— Обещай, что ты так никого не будешь целовать...
— Как?
— Ну так, в шею...
Я еще раз поцеловал ее.
— Теперь веришь?
Она зажмурилась, улыбнулась, потом мягко оттолкнула меня и быстро направилась к самолету.
«А письма?!» — мелькнуло в голове.
— Дита,— позвал я.
Она не обернулась. Поднялась по трапу. Ветер трепал ее легкое платье, и казалось, что она уже летит.
— Дита!
Мы сидим вместе с Сильвисом на высоком деревянном ящике контейнера и закусываем. Отсюда кирпичный заводской забор не заслоняет живописной излучины реки, кажется, она тут же, рукой подать. Над рекой нависла ленивая вечерняя тишина, мы тоже молчим.
Порою тишину нарушает какой-нибудь приглушенный звук: то ли одинокий рыболов на другом берегу
закинет удочку — лихо просвистит удилище, мягко шлепнется о воду поплавок, и чудится, будто слышишь, как приходит в движение спокойная поверхность реки. Или прикрепленная цепью лодка трется смоленым боком о песчаный берег, шепчущий воде на своем языке: «Не спеши, не спеши...» И все эти звуки предельно чисты, как звук камертона, и ошеломляюще реальны.
Я смотрю на Сильвиса. Он чуть поворачивает голову и тихо говорит:
— Здесь песок желтый, а там, в Сан-Паулу,— при этом он делает жест рукой в сторону поалевшего небосклона,— серый и твердый, как цемент... На таком песке хорошо играть в футбол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20