— Русинова, не притворяйтесь недотрогой,— буркнул он скучным голосом, однако тяжелые свои руки снял с ее плеч.
Она поправила кофточку, откинула назад волосы, зябко поведя плечами. В эту минуту они оба сознавали, что понимают друг друга и обоим почему-то сделалось неловко.
— У тебя, Толя, зверский аппетит к жизни.
— Без аппетита люди чахнут. А я чахнуть не собираюсь... Ленка, почему в твоем присутствии мне хочется делать глупости?
— Этой особенности твоей натуры я не знаю.
— Пора бы знать, не маленькая,— обронил он и тут же, смутившись, постарался замять свои слова.— А ну включим радиоточку!
— Передаем легкую музыку,— вырвалось из репродуктора.
— Отлично! Специалисты уверяют, что от легкой музыки даже трава лучше растет.— Он хлопнул ладонями.— Лена, приглашаю!
— С одним условием, Русинов: ты не полезешь целоваться.
— Для меня это условие — смерть. Но я принимаю его, как говорят в ООН, с небольшой поправкой: теперь ты поцелуешь меня.
Танцуя, Лена встретила его слова шутливым смехом.
— Можешь считать, что я тебя поцеловала.
— У нас это называется вредной условностью.
— Это просто символический поцелуй.
— Ладно, Ленка, плачу той же монетой: ты меня символически поцеловала, я тебя символически отвез домой. Идет?
— Но это нечестно!.. А мне и в самом деле пора. Они остановились. Парень внезапно поскучнел.
— Пора так пора. Пошли!.. Бери свою сумку.
Он надел фуражку, взял плащ-накидку, обронив:
— Вечер свежий — просквозит тебя в твоей цыпля-чей кофточке.
На улице Анатолий проворно вывел мотоцикл из деревянной будочки (сколотили вдвоем с Евгением). Усадил Лену, укутал ее в плащ-накидку. Велел крепче держаться и не смотреть по сторонам. Нажал на стартер — мотор сразу затрещал.
— А ты знаешь, я трусиха, боюсь быстрой езды! — призналась она, напрягая голос.
— Не морочь голову, Ленка,— проворчал он, усаживаясь.— В эту неделю я спал по два часа в сутки. Ежели ехать черепашьими темпами, непременно усну. Спасенье — в скорости.
И тронул с места. Мотоцикл загудел, понесся стрелой — по сторонам сразу все закружилось и замелькало. У Лены не было другого выхода, как последовать совету парня. Вся съежилась, закрыла глаза, положила голову на его напряженную спину, прижалась и замерла. Слышала только свист рассекаемого мотоциклом воздуха.
Не один раз пожалела она, что согласилась ехать с шальным лейтенантом. Замирала на каждом повороте, и временами ей казалось, что они летят в черную бездну, которой нет конца. Небо над головами давно уже притушило дневные краски.
Неожиданно Анатолий остановился, спросил оборачиваясь:
— А ты не уснула?
— Нет-нет! — Она как-будто очнулась. Как, мы уже приехали?
— Не совсем. Но через несколько минут ты будешь в своей уютной постели.— В голосе его слышалась ирония.
Едва тронулись с места он крикнул ей: «Держись!», и они опять полетели. Впрочем, теперь не так быстро и вскоре действительно оказались около дома, где жила девушка. Лейтенант остановил мотоцикл у того самого каштана. Суховато кинул, не вставая с сидения мотоцикла:
— До свидания, Ленка!
— Ты сразу назад?
— А что делать?
Девушка неторопливо скинула с плеч и передала ему плащ-накидку. Она и сама не знала, зачем задерживает его.
— Ты чего-то не договариваешь, Толя! Русинов повернул к ней темное в сумерках лицо.
— Я не люблю красивых слов — они нынче не в цене. Да и слишком жирно было бы для тебя — в один вечер услышать два признания. В дураках не желаю ходить, тем более—перед тобой. Все, Ленка, будь!
Он словно и не заметил ее протянутой руки — развернулся и улетел на своем мотоцикле. Она еще долго стояла под злосчастным каштаном, пока сверху из окна ее не окликнул отец. В тот вечер, вернувшись с учений, майор Загоров, уставший и раздраженный, не решился идти к Анне. Но на следующий день, едва освободившись от командирских хлопот в батальоне, заторопился к телефону-автомату, с которого обычно звонил ей на работу.
Шел с неспокойным сердцем. Непонятное охлаждение любимой мучило его и угнетало, В последнее время Аня будто избегала встреч с ним, ссылаясь на недомогание. А он воспринимал это так, словно она недовольна им после того неприятного разговора. Надо как-нибудь ободрить ее, успокоить.
Трубку подняла приемщица — он узнал ее хрипловатый, прокуренный голос.
— Здравствуйте, Раиса Антоновна!.. Мне бы Аню на минутку.
— К сожалению, Аннушки нет на работе, товарищ майор,— отвечала она.— Ей что-то нездоровится.
— Что с ней, Раиса Антоновна?
— Да прихворнула...
— Спасибо. Извините, пожалуйста, за беспокойство.
— Не стоит, ангел мой. Всего вам доброго.
Не то в шутку, не то по привычке, женщина уже не раз называла его так. Испытывая от этого неловкость и размышляя, что же с любимой, он зашагал к ней. Минут через десять нажал кнопку звонка у двери знакомой квартиры. Аня была дома. Ее смуглое красивое лицо казалось измученным, заплаканным.
Он снял фуражку.
— Звонил тебе на работу. «Ангел мой» сказала, что ты прихворнула. Вот и решил проведать.
— Спасибо, Алешенька. Ты не беспокойся. Говорят, собачья болезнь до поля, а женская до постели,— натянуто пошутила она и бледно улыбнулась.— Полежу немного и пройдет.
Он заметил, что ей трудно стоять, и тотчас уложил ее в постель, озабоченно спрашивая:
— Что это мы вздумали хворать?
Лицо ее неожиданно дрогнуло, она быстро отвернулась к стене, заставив его не на шутку встревожиться.
— Может, что-нибудь серьезное, да ты не говоришь?
— Нет-нет, я же сказала: ничего особенного.
Когда Аня повернулась к нему, он заметил настороженность, даже отчужденность в ее глазах. Ему стало не по себе.
— Хочешь, пойду в магазин, возьму продуктов?
— У меня все есть,— заверила она его.— Вчера ходила на базар, купила курицу, яиц. Колбаса еще есть, помидоры... Одной-то много ли надо! Может, ты хочешь кушать?
— Да нет, я не голоден.
В том, что Аня отвергала его участие, тоже была отчужденность. Казалось, она хотела, чтобы он ушел, не утомлял ее, не усугублял того, что безмерной тяжестью лежало на душе.
— Но я бы хотел помочь тебе,— молвил он расстроенно.
— Не надо, Алешенька. Теперь ничем не поможешь... Она снова отвернулась, и на этот раз уже не могла сдержать слез. Он участливо подсел к ней, стал гладить ее темноволосую голову, вздрагивающие плечи под цветастым домашним халатиком.
— Успокойся, родная, успокойся...
Какое-то тягостное предчувствие родилось в нем. Оно пришло вместе с подозрением: «Может, у нее и впрямь что-нибудь серьезное, да она скрывает, чтобы не расстраивать меня?..» Вспомнилось, что во время последней встречи она была скучной, безучастной ко всему. Почти через силу старалась казаться веселой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87