Поздоровался, сел. Ответили ему холодно. Только хозяин кофейни Муса держался как ни в чем не бывало. Подбежал, долго тер стол полотенцем.
— Налей-ка чайку, Муса, если горячий,— попросил Мастан.
— Сию секундочку! — отвечал тот.— У меня холодного не бывает.
Не замечая презрительных взглядов, он направился к плите. Достал с верхней полки стакан с позолоченной каймой, налил доверху, принес Мастану. Тот в ожидании хлопал по столу ладонью — ловил муху...
Больше всего на свете Мастан любил лошадей. Был у него даже породистый жеребец — хозяин души в нем не чаял.
— Уж если заводить коня,— говаривал Мастан,— так такого, как мой вороной. Он происходит от знаменитого жеребца самого Нуреттина-паши.
Действительно, конь был хорош. Без всякой дороги чутьем узнавал путь. Стройный, высекающий копытами искры из камня, он словно сошел со страниц старинной сказки. Во всем Кесикбеле не было лошади умнее и изящней его. Но он был с норовом. Шум машины приводил его в ярость. Как заслышит рев мотора — седок мешком летит на землю. Словно понимал конь, что машина отняла у него превосходство, и потому ненавидел ее.
В последнее время за вороным ходил Ахмед, по прозвищу Дружок. Во всей деревне у Мастана только и было близких людей, что этот Дружок и хозяин кофейни Муса. Дружка он облагодетельствовал — взял к себе и дал ему работу. Зато тот и предан был Мастану, как собака.
Несколько раз в год Ахмед ездил в соседние каса-бы. Правда, важных дел ему не доверяли: он был забывчив. Накажи ему хоть сто раз, из двух поручений одно непременно забудет. К примеру, скажет ему Мастан: «Привези из касабы гвоздей»,— и достаточно. Если же кто-нибудь попросит купить ему заодно и топор, приедет Ахмед или без топора, или без гвоздей.
С того дня, как Мастан впервые разрешил ему сесть на вороного, он заважничал. Если отправляется куда-нибудь, непременно несколько раз, красуясь, проедет по деревне туда и сюда. Крестьяне подзадоривают его, притворно ахают:
— Молодец, Дружок! Настоящий Чакыджи. Лицо Ахмеда покрывается густым румянцем, и он
птицей пролетает по деревне.
С утра отправился Ахмед в Гюней за врачом для Мастана. К вечеру должен был вернуться. Стемнело, а его все нет. Мастан уже начал ворчать:
— Уснул в дороге, что ли!
— Взрослый человек, не ребенок,— успокаивала его жена,— Управится и приедет.
— Взрослый, да беспечный! — раздражался Мастан еще больше.— Завалился где-нибудь под горой и спит себе.
— Нет, он спать не будет,— возражала женщина.— Знает, что здесь больной ждет.
— Пузырь у него вместо сердца. Мир будет рушиться, ему все нипочем. Я сам виноват. Нашел кого послать, будто нормальных людей нет.
— Должно быть, что-то его задержало.
— Разбойники напали?
— Может, доктора не смог найти.
— В каждой касабе докторов полно! Не один, так другой. На одном Аптуллах-бее свет клином не сошелся.
— Мало ли что,— вздохнула женщина.— Откуда ты можешь знать?
Мастан сыпал проклятиями.
На другой день, едва открыв глаза, Мастан первым делом справился об Ахмеде. Тот еще не приезжал.
— Ну, пусть только приедет!— пригрозил Мастан, обматывая талию шерстяным кушаком.— Уж я с сукиным сыном поговорю...
Одевшись, он вышел из дому и долго стоял как вкопанный, глядя на дорогу, ждал, не услышит ли отдаленного топота копыт. Подождал, подождал, потом, бормоча что-то себе под нос, отправился в кофейню.
Ахмед вернулся лишь после обеда — пешком, без лошади. Весь в поту, тяжело дыша, с налитыми кровью глазами он прошел мимо кофейни. Мастан постучал в окно. Ахмед не слышал. Тогда Мастан послал за ним Мусу. Тот вылетел из кофейни, как стрела из лука, не заставляя хозяина дважды повторить приказание.
— Дружок, Дружо-ок! — заорал он Ахмеду вслед.— Хозяин тебя зовет!
Ахмед обернулся, перевел дыхание, увидел в окне Мастана и неверными шажками засеменил к кофейне.
—Где ты пропадал? — грозно встретил его хозяин.— В пору было на розыск посылать!
Ахмед мешком опустился на первый попавшийся стул — никак не мог отдышаться. Молча стянул с головы потрепанную кепку, расстегнул минтан. Рубаха его была темной от пота.
— Не спрашивай, мой ага,— выдавил он.
— А конь где?
— Сейчас все расскажу... Беда свалилась на нашу голову. Пропала лошадь, ага.
Мастан подскочил как ужаленный. Занес кулак над головой Ахмеда.
— Что ты наделал, подлец?! Это же какой конь — от племенного жеребца! Негодяй, сукин ты сын!
— Помер вороной...
Мастан как подкошенный повалился не стул.
— Ох, ох! Позор тому, кто доверяет дураку!
— Я ни при чем. Это хозяин постоялого двора виноват.
— Хозяин? Он мне заплатит, этот ублюдок! — Мастан обрадовался возможности хоть деньги за коня вернуть.— Рассказывай все как есть!
— Приехал я в Гюней. Привязал лошадь на постоялом дворе у Геврека.
— Что дальше?
— Ну, ясное дело, привязал его за узду, стреножил., И за шею еще привязал, чтобы не сорвался, если какая-нибудь кобыла во дворе окажется.
— Так ты его удушил?!
— Нет! Ты слушай!
— Что слушать? Моя вина! Доверил тебе лошадь.
— Привязал я вороного. Мне нужно идти к врачу. Буду, говорю, скоро. Ну вот, возвращаюсь на постоялый двор. Геврек смотрит на меня... Странно так смотрит. Я ему: что с тобой? — а он молчит. Тут я сразу и подумал, что с конем неладно... Выбегаю во двор — в крови лежит.
— Что случилось?
— Кобыла зашла во двор. Вороной взбесился. Порвал узду, путы, веревку на шее. Никто его не мог удержать. Геврек сколько лет около лошадей, и то не смог. Живет у него хромой монах, гяур. Так вот этот монах взял и ухнул вороного колуном. Помер конь.
— Хромого заставлю заплатить!
— На мне вины нет. Мастан уже понял это.
— Редкостный был конь,— повторял он горестно/— К чужим ни за что не шел. А порода какая — от жеребца самого Нуреттина-паши! Птица, а не конь!
Ахмед любил вороного еще больше, чем Мастан.
— Нет греха на моей душе,— бормотал он.— Клянусь аллахом, он был для меня дороже сына.
— Эх, какой был конь! — сокрушался Мастан.— Племенной! А где же доктор?—спохватился он наконец.
— Завтра приедет, сегодня у него дела.
— Я его тоже по делу зову!
— Там убили одного. В Верхнем Армутлу следствие идет.
— Приспичило им! Нашли время человека убивать, когда я заболел!
Крестьяне, услыхав о гибели вороного, подсели поближе.
— Я его ржанье за сто метров узнавал,— сокрушенно вздыхал Муса.— Даже копытами цокал по-своему, душа моя! Знатный был конь, паша среди коней.
— Верно, паша среди коней,— кивал Мастан.— отпрыск жеребца самого паши! Кому, как не ему, быть пашой среди коней!
— Больно пуглив был,— вставил Хотунлу.
— Потому что породистый, понял? Не чета вашим полудохлым клячам. Им все равно! А этот чуял, когда лист мимо пролетит.. Я бы его на десять человек не променял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Налей-ка чайку, Муса, если горячий,— попросил Мастан.
— Сию секундочку! — отвечал тот.— У меня холодного не бывает.
Не замечая презрительных взглядов, он направился к плите. Достал с верхней полки стакан с позолоченной каймой, налил доверху, принес Мастану. Тот в ожидании хлопал по столу ладонью — ловил муху...
Больше всего на свете Мастан любил лошадей. Был у него даже породистый жеребец — хозяин души в нем не чаял.
— Уж если заводить коня,— говаривал Мастан,— так такого, как мой вороной. Он происходит от знаменитого жеребца самого Нуреттина-паши.
Действительно, конь был хорош. Без всякой дороги чутьем узнавал путь. Стройный, высекающий копытами искры из камня, он словно сошел со страниц старинной сказки. Во всем Кесикбеле не было лошади умнее и изящней его. Но он был с норовом. Шум машины приводил его в ярость. Как заслышит рев мотора — седок мешком летит на землю. Словно понимал конь, что машина отняла у него превосходство, и потому ненавидел ее.
В последнее время за вороным ходил Ахмед, по прозвищу Дружок. Во всей деревне у Мастана только и было близких людей, что этот Дружок и хозяин кофейни Муса. Дружка он облагодетельствовал — взял к себе и дал ему работу. Зато тот и предан был Мастану, как собака.
Несколько раз в год Ахмед ездил в соседние каса-бы. Правда, важных дел ему не доверяли: он был забывчив. Накажи ему хоть сто раз, из двух поручений одно непременно забудет. К примеру, скажет ему Мастан: «Привези из касабы гвоздей»,— и достаточно. Если же кто-нибудь попросит купить ему заодно и топор, приедет Ахмед или без топора, или без гвоздей.
С того дня, как Мастан впервые разрешил ему сесть на вороного, он заважничал. Если отправляется куда-нибудь, непременно несколько раз, красуясь, проедет по деревне туда и сюда. Крестьяне подзадоривают его, притворно ахают:
— Молодец, Дружок! Настоящий Чакыджи. Лицо Ахмеда покрывается густым румянцем, и он
птицей пролетает по деревне.
С утра отправился Ахмед в Гюней за врачом для Мастана. К вечеру должен был вернуться. Стемнело, а его все нет. Мастан уже начал ворчать:
— Уснул в дороге, что ли!
— Взрослый человек, не ребенок,— успокаивала его жена,— Управится и приедет.
— Взрослый, да беспечный! — раздражался Мастан еще больше.— Завалился где-нибудь под горой и спит себе.
— Нет, он спать не будет,— возражала женщина.— Знает, что здесь больной ждет.
— Пузырь у него вместо сердца. Мир будет рушиться, ему все нипочем. Я сам виноват. Нашел кого послать, будто нормальных людей нет.
— Должно быть, что-то его задержало.
— Разбойники напали?
— Может, доктора не смог найти.
— В каждой касабе докторов полно! Не один, так другой. На одном Аптуллах-бее свет клином не сошелся.
— Мало ли что,— вздохнула женщина.— Откуда ты можешь знать?
Мастан сыпал проклятиями.
На другой день, едва открыв глаза, Мастан первым делом справился об Ахмеде. Тот еще не приезжал.
— Ну, пусть только приедет!— пригрозил Мастан, обматывая талию шерстяным кушаком.— Уж я с сукиным сыном поговорю...
Одевшись, он вышел из дому и долго стоял как вкопанный, глядя на дорогу, ждал, не услышит ли отдаленного топота копыт. Подождал, подождал, потом, бормоча что-то себе под нос, отправился в кофейню.
Ахмед вернулся лишь после обеда — пешком, без лошади. Весь в поту, тяжело дыша, с налитыми кровью глазами он прошел мимо кофейни. Мастан постучал в окно. Ахмед не слышал. Тогда Мастан послал за ним Мусу. Тот вылетел из кофейни, как стрела из лука, не заставляя хозяина дважды повторить приказание.
— Дружок, Дружо-ок! — заорал он Ахмеду вслед.— Хозяин тебя зовет!
Ахмед обернулся, перевел дыхание, увидел в окне Мастана и неверными шажками засеменил к кофейне.
—Где ты пропадал? — грозно встретил его хозяин.— В пору было на розыск посылать!
Ахмед мешком опустился на первый попавшийся стул — никак не мог отдышаться. Молча стянул с головы потрепанную кепку, расстегнул минтан. Рубаха его была темной от пота.
— Не спрашивай, мой ага,— выдавил он.
— А конь где?
— Сейчас все расскажу... Беда свалилась на нашу голову. Пропала лошадь, ага.
Мастан подскочил как ужаленный. Занес кулак над головой Ахмеда.
— Что ты наделал, подлец?! Это же какой конь — от племенного жеребца! Негодяй, сукин ты сын!
— Помер вороной...
Мастан как подкошенный повалился не стул.
— Ох, ох! Позор тому, кто доверяет дураку!
— Я ни при чем. Это хозяин постоялого двора виноват.
— Хозяин? Он мне заплатит, этот ублюдок! — Мастан обрадовался возможности хоть деньги за коня вернуть.— Рассказывай все как есть!
— Приехал я в Гюней. Привязал лошадь на постоялом дворе у Геврека.
— Что дальше?
— Ну, ясное дело, привязал его за узду, стреножил., И за шею еще привязал, чтобы не сорвался, если какая-нибудь кобыла во дворе окажется.
— Так ты его удушил?!
— Нет! Ты слушай!
— Что слушать? Моя вина! Доверил тебе лошадь.
— Привязал я вороного. Мне нужно идти к врачу. Буду, говорю, скоро. Ну вот, возвращаюсь на постоялый двор. Геврек смотрит на меня... Странно так смотрит. Я ему: что с тобой? — а он молчит. Тут я сразу и подумал, что с конем неладно... Выбегаю во двор — в крови лежит.
— Что случилось?
— Кобыла зашла во двор. Вороной взбесился. Порвал узду, путы, веревку на шее. Никто его не мог удержать. Геврек сколько лет около лошадей, и то не смог. Живет у него хромой монах, гяур. Так вот этот монах взял и ухнул вороного колуном. Помер конь.
— Хромого заставлю заплатить!
— На мне вины нет. Мастан уже понял это.
— Редкостный был конь,— повторял он горестно/— К чужим ни за что не шел. А порода какая — от жеребца самого Нуреттина-паши! Птица, а не конь!
Ахмед любил вороного еще больше, чем Мастан.
— Нет греха на моей душе,— бормотал он.— Клянусь аллахом, он был для меня дороже сына.
— Эх, какой был конь! — сокрушался Мастан.— Племенной! А где же доктор?—спохватился он наконец.
— Завтра приедет, сегодня у него дела.
— Я его тоже по делу зову!
— Там убили одного. В Верхнем Армутлу следствие идет.
— Приспичило им! Нашли время человека убивать, когда я заболел!
Крестьяне, услыхав о гибели вороного, подсели поближе.
— Я его ржанье за сто метров узнавал,— сокрушенно вздыхал Муса.— Даже копытами цокал по-своему, душа моя! Знатный был конь, паша среди коней.
— Верно, паша среди коней,— кивал Мастан.— отпрыск жеребца самого паши! Кому, как не ему, быть пашой среди коней!
— Больно пуглив был,— вставил Хотунлу.
— Потому что породистый, понял? Не чета вашим полудохлым клячам. Им все равно! А этот чуял, когда лист мимо пролетит.. Я бы его на десять человек не променял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42