Февраль
Роман
(груз.)
В горах еще стояли лютые морозы, и февральские вьюги заметали перевальные тропы, но здесь, в приморских долинах Одиши, весна уже набирала силу, и если шли дожди, то были похожи на бурные ливни, а в ясные дни солнце чуть ли не по-летнему прогревало набухшие почки алычи и мирабели.
Все говорило человеку о наступающей весне: оживленный птичий гомон, звонкие голоса вырвавшихся на волю ручейков, мощный рев бегущих к морю рек, блеяние новорожденных ягнят, озабоченное кудахтанье наседок.
Воздух был напоен запахами весны, и сама пробуждающаяся земля тоже пахла весной. И от всех этих запахов у человека радостно, по-хорошему кружилась голова.
Солнечные лучи влились в распахнутое окно деревянного здания сельской школы и упали на ветку мирабели. Ветку держал в руках учитель Шалва Кордзахиа, сутулый долговязый человек лет шестидесяти. Седая бородка клинышком удлиняла и без того длинное лицо учителя, делала его еще более узким. Учитель стоял у доски, то и дело поправляя накинутое на плечи потертое пальто. Он с удовольствием прислушивался к чистому голосу мальчугана, читающего нараспев строки народного стихотворения о весне.
Февраль наступил, деревья наполнились соками, Птичка-щебетунья заложила гнездо,—
выпевал мальчик, и все товарищи слушали его, не смея шелохнуться, словно это была молитва. Чудесные лица были сейчас у этих крестьянских детей — усыпанные веснушками и уже тронутые первым загаром весенние лица.
Учитель подошел к передней парте, приподнял ветку мирабели так, чтобы ее было видно всем, и потрогал пальцами набухшую почку. Учитель был взволнован, но старался, чтобы ученики не заметили этого.
— Весной у растений появляются все условия для роста,— сказал учитель, продолжая урок.— А ну, Джгеренайа, скажи-ка нам, какие условия необходимы растению для успешного развития?
— Тепло и влажность, учитель,— бойко ответил Гудза Джгеренайа.
Когда Гудза поднялся для ответа, сразу стало видно, что он явно вырос из своей бедной одежонки и рукава стали такими короткими, будто их нарочно подрезали, и подол тоже будто кто-то обкорнал,— из-под рубахи был виден голый живот. Гудза был бос и походил на стройного жеребенка — такие у него были тонкие и, видно, крепкие ноги.
«Слава богу, всесокрушающая колхидская лихорадка пощадила Гудзу»,— подумал учитель.
— Учитель, а правда, что деревья наполняются соками?— спросил Гудза учителя.
Шалва любил этого прилежного и любознательного мальчика и с таким же теплым чувством относился и к сидящему на парте рядом с Гудзой Гванджи Букиа, сыну Беглара Букиа, младшему брату сгинувшего на германском фронте Вардена.
— Да, наполняются соками. От тепла соки растекаются и дают пищу почкам. Сядь, Гудза, сядь, не мешай товарищам слушать... Итак, почки набухают, растут и уже не вмещаются...— Учитель вопросительно посмотрел на ребят, приглашая их продолжить эту мысль.
— В стенках они не уменьшаются, учитель,— выпалил Гванджи Букиа. Он был очень бледен, и глаза его запали. Мальчик с трудом сдерживал дрожь, боясь, что учитель заметит, как его лихорадит.
— Внутренним ч давлением почка разрывает стенку,— продолжал учитель, не отводя взгляда от трясущегося мальчугана,— освободившись, она начинает расти.— Учитель подошел к Гванджи.— Опять тебя лихорадит, мой мальчик.
— Нет, ничего, учитель.
— Садись! — Учитель снял с себя пальто и накинул на мальчика.— И шапку надень.
— У Гванджи нет шапки, учитель,— сказал Гудза Джгеренайа.
— Да, нет шапки,— вспомнил Шалва,— Знаю, знаю. Дай ему свою, Гудза.
— Сейчас, учитель!— Гудза вытащил из парты свою шапку и нахлобучил ее на голову Гванджи.
Шалва подошел к доске, взял мел.
— Почка распускается и превращается вот в такой листок. — Учитель нарисовал лист мирабели, вытер выпачканные мелом руки о тряпку и некоторое время неподвижно стоял у доски, словно прислушиваясь к щебету птиц на дереве за окном. Но думал он совсем о другом. Дети смотрели на учителя затаив дыхание. Никогда они не видели своего учителя таким взволнованным и задумчивым.
— Продолжим урок,— отмахнулся от своих дум Шалва.— Вы знаете, дети, когда у нас начинается пахота?
— Сегодня начинается, учитель,— снова поднялся измученный приступом лихорадки Гванджи.— Сегодня отец ушел еще до зари.
— Чью землю собирается пахать Беглар?
Гванджи потупился, едва сдерживая подступившие к глазам слезы.
— Землю Чичуа, учитель... Отец не послушался нас... Мама не пускала его... я тоже просил... и соседи просили,— сказал Гванджи и, не сдерживаясь, заплакал.
По пыльной дороге быстро, очень быстро, прежде никто не видел, чтобы он так спешил, шагал учитель Шалва Кордзахиа. Он был без пальто, и в другое время люди крайне удивились бы этому — учителя всегда знобило, и он не расставался со своим старым пальто даже в иные летние ночи... Но сейчас все знали, куда и зачем идет учитель, и другие мысли, другие тревоги и заботы владели теми, кто следил за почти бегущим по улице Шалвой.
Учитель Шалва Кордзахиа пользовался в селе большим уважением, слово его для крестьян было законом, но послушается ли теперь Беглар Букиа и его отчаявшиеся соседи — вот что волновало сейчас жителей деревни.
Беглар Букиа, Эсебуа, Филиппа, Коршиа, Квиквиниа и Дщгеренайа арендовали у помещиков, братьев Чичуа, их заречные земли. Половину урожая арендаторы отдавали Чичуа, от другой половины после уплаты налогов и неизбежных долгов не оставалось почти ничего, и издольщики едва дотягивали до весны. И вот крестьяне не
выдержали, терпение их лопнуло, чаша горечи переполнилась. В прошлом году они отказались засевать поля, надеясь, что Чичуа согласится на треть, но помещики даже не ответили на их письма. Тогда Беглар Букиа решил отнять эту землю у Чичуа силой. Другие арендаторы — Эсебуа, Коршиа, Квиквиниа, Филиппа, Джгеренайа и Эсванджиа — поддержали его.
Окна местной аптеки выходят на главную сельскую улицу. Провизор Эстате Начкебиа стоит у окна с какой-то склянкой в руках и порывисто взбалтывает мутную жидкость, не отрывая глаз от идущего по улице учителя. Женщины, ожидающие за перильцами лекарства, знают, к кому приковано внимание аптекаря, и вполголоса судачат.
— Этот Беглар Букиа подбил Иване Эсебуа и Нестора Филиппа, погубит он их, ни за что погубит.
— Погубит! Он смутьян известный, этот Беглар.
— Проклятые большевики сводят с ума таких вот бедняков, как Нестор и Иване.
— Накликает Беглар на наши головы беды.
Провизор повернулся к женщинам:
— Вы говорите, беды? А может, добро?
Женщины переглянулись и умолкли.
Учитель Шалва Кордзахиа, не сбавляя шага, шел по проселочной дороге, и сотни глаз провожали его с тревогой и волнением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Роман
(груз.)
В горах еще стояли лютые морозы, и февральские вьюги заметали перевальные тропы, но здесь, в приморских долинах Одиши, весна уже набирала силу, и если шли дожди, то были похожи на бурные ливни, а в ясные дни солнце чуть ли не по-летнему прогревало набухшие почки алычи и мирабели.
Все говорило человеку о наступающей весне: оживленный птичий гомон, звонкие голоса вырвавшихся на волю ручейков, мощный рев бегущих к морю рек, блеяние новорожденных ягнят, озабоченное кудахтанье наседок.
Воздух был напоен запахами весны, и сама пробуждающаяся земля тоже пахла весной. И от всех этих запахов у человека радостно, по-хорошему кружилась голова.
Солнечные лучи влились в распахнутое окно деревянного здания сельской школы и упали на ветку мирабели. Ветку держал в руках учитель Шалва Кордзахиа, сутулый долговязый человек лет шестидесяти. Седая бородка клинышком удлиняла и без того длинное лицо учителя, делала его еще более узким. Учитель стоял у доски, то и дело поправляя накинутое на плечи потертое пальто. Он с удовольствием прислушивался к чистому голосу мальчугана, читающего нараспев строки народного стихотворения о весне.
Февраль наступил, деревья наполнились соками, Птичка-щебетунья заложила гнездо,—
выпевал мальчик, и все товарищи слушали его, не смея шелохнуться, словно это была молитва. Чудесные лица были сейчас у этих крестьянских детей — усыпанные веснушками и уже тронутые первым загаром весенние лица.
Учитель подошел к передней парте, приподнял ветку мирабели так, чтобы ее было видно всем, и потрогал пальцами набухшую почку. Учитель был взволнован, но старался, чтобы ученики не заметили этого.
— Весной у растений появляются все условия для роста,— сказал учитель, продолжая урок.— А ну, Джгеренайа, скажи-ка нам, какие условия необходимы растению для успешного развития?
— Тепло и влажность, учитель,— бойко ответил Гудза Джгеренайа.
Когда Гудза поднялся для ответа, сразу стало видно, что он явно вырос из своей бедной одежонки и рукава стали такими короткими, будто их нарочно подрезали, и подол тоже будто кто-то обкорнал,— из-под рубахи был виден голый живот. Гудза был бос и походил на стройного жеребенка — такие у него были тонкие и, видно, крепкие ноги.
«Слава богу, всесокрушающая колхидская лихорадка пощадила Гудзу»,— подумал учитель.
— Учитель, а правда, что деревья наполняются соками?— спросил Гудза учителя.
Шалва любил этого прилежного и любознательного мальчика и с таким же теплым чувством относился и к сидящему на парте рядом с Гудзой Гванджи Букиа, сыну Беглара Букиа, младшему брату сгинувшего на германском фронте Вардена.
— Да, наполняются соками. От тепла соки растекаются и дают пищу почкам. Сядь, Гудза, сядь, не мешай товарищам слушать... Итак, почки набухают, растут и уже не вмещаются...— Учитель вопросительно посмотрел на ребят, приглашая их продолжить эту мысль.
— В стенках они не уменьшаются, учитель,— выпалил Гванджи Букиа. Он был очень бледен, и глаза его запали. Мальчик с трудом сдерживал дрожь, боясь, что учитель заметит, как его лихорадит.
— Внутренним ч давлением почка разрывает стенку,— продолжал учитель, не отводя взгляда от трясущегося мальчугана,— освободившись, она начинает расти.— Учитель подошел к Гванджи.— Опять тебя лихорадит, мой мальчик.
— Нет, ничего, учитель.
— Садись! — Учитель снял с себя пальто и накинул на мальчика.— И шапку надень.
— У Гванджи нет шапки, учитель,— сказал Гудза Джгеренайа.
— Да, нет шапки,— вспомнил Шалва,— Знаю, знаю. Дай ему свою, Гудза.
— Сейчас, учитель!— Гудза вытащил из парты свою шапку и нахлобучил ее на голову Гванджи.
Шалва подошел к доске, взял мел.
— Почка распускается и превращается вот в такой листок. — Учитель нарисовал лист мирабели, вытер выпачканные мелом руки о тряпку и некоторое время неподвижно стоял у доски, словно прислушиваясь к щебету птиц на дереве за окном. Но думал он совсем о другом. Дети смотрели на учителя затаив дыхание. Никогда они не видели своего учителя таким взволнованным и задумчивым.
— Продолжим урок,— отмахнулся от своих дум Шалва.— Вы знаете, дети, когда у нас начинается пахота?
— Сегодня начинается, учитель,— снова поднялся измученный приступом лихорадки Гванджи.— Сегодня отец ушел еще до зари.
— Чью землю собирается пахать Беглар?
Гванджи потупился, едва сдерживая подступившие к глазам слезы.
— Землю Чичуа, учитель... Отец не послушался нас... Мама не пускала его... я тоже просил... и соседи просили,— сказал Гванджи и, не сдерживаясь, заплакал.
По пыльной дороге быстро, очень быстро, прежде никто не видел, чтобы он так спешил, шагал учитель Шалва Кордзахиа. Он был без пальто, и в другое время люди крайне удивились бы этому — учителя всегда знобило, и он не расставался со своим старым пальто даже в иные летние ночи... Но сейчас все знали, куда и зачем идет учитель, и другие мысли, другие тревоги и заботы владели теми, кто следил за почти бегущим по улице Шалвой.
Учитель Шалва Кордзахиа пользовался в селе большим уважением, слово его для крестьян было законом, но послушается ли теперь Беглар Букиа и его отчаявшиеся соседи — вот что волновало сейчас жителей деревни.
Беглар Букиа, Эсебуа, Филиппа, Коршиа, Квиквиниа и Дщгеренайа арендовали у помещиков, братьев Чичуа, их заречные земли. Половину урожая арендаторы отдавали Чичуа, от другой половины после уплаты налогов и неизбежных долгов не оставалось почти ничего, и издольщики едва дотягивали до весны. И вот крестьяне не
выдержали, терпение их лопнуло, чаша горечи переполнилась. В прошлом году они отказались засевать поля, надеясь, что Чичуа согласится на треть, но помещики даже не ответили на их письма. Тогда Беглар Букиа решил отнять эту землю у Чичуа силой. Другие арендаторы — Эсебуа, Коршиа, Квиквиниа, Филиппа, Джгеренайа и Эсванджиа — поддержали его.
Окна местной аптеки выходят на главную сельскую улицу. Провизор Эстате Начкебиа стоит у окна с какой-то склянкой в руках и порывисто взбалтывает мутную жидкость, не отрывая глаз от идущего по улице учителя. Женщины, ожидающие за перильцами лекарства, знают, к кому приковано внимание аптекаря, и вполголоса судачат.
— Этот Беглар Букиа подбил Иване Эсебуа и Нестора Филиппа, погубит он их, ни за что погубит.
— Погубит! Он смутьян известный, этот Беглар.
— Проклятые большевики сводят с ума таких вот бедняков, как Нестор и Иване.
— Накликает Беглар на наши головы беды.
Провизор повернулся к женщинам:
— Вы говорите, беды? А может, добро?
Женщины переглянулись и умолкли.
Учитель Шалва Кордзахиа, не сбавляя шага, шел по проселочной дороге, и сотни глаз провожали его с тревогой и волнением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44