С вызовом, злобно пялится он на них.
— Ну, хватит, хватит! — понукает их начальник тюрьмы.— Еще увидитесь! Не последний раз!
В эту минуту Рашула, словно кот, подкрался к Ольге.
— А знаете ли вы, сударыня,— заговорил он слащаво,— что здесь запрещено тайком передавать письма?
Она вскрикнула так же неожиданно, как неожиданно прозвучали его слова.
— Лжет! — судорожно привлекла она к себе Мутавца и крепко прижалась к нему, а другой рукой незаметно ощупала карман передника.— Он лжет!
— Я лгу, как бы не так,— с самодовольным спокойствием заговорил Рашула, горделиво оглядывая стоявших поблизости людей.— Ну-ка посмотрите, что у Мутавца в карманах жилетки. Быть может, сударыня сама нам скажет, в каком кармане, пусть поможет следствию, пусть докажет, что я лгу.
— Это неправда! — Она вытащила руку из кармана с зажатой между пальцами картинкой.— Господин начальник, я только хотела ему дать картинку Божьей матери.
— Вы хотели, верю,— услужливо склонил голову Рашула.— Только это у вас все время было в кармане. Ловко придумано!
— Я держала ее в руке,— разразилась она судорожным плачем,— а потом положила обратно, пока вы,
господин начальник, не изволите разрешить отдать ее мужу. Ведь я у себя только пуговицу застегнула.
Начальник тюрьмы явно смутился. Не будь столько свидетелей, он бы наверняка закрыл глаза на эту сцену. Но обвинение было предъявлено, и Рашула будет настаивать на нем.
— Зачем вы это сделали, сударыня? — укоряет он почти обиженно.— Но если вы только пуговицу застегнули, тогда это не так страшно.
И так же, как прежде на Рашулу, сейчас все взгляды устремились на Мутавца. Растерявшись и еще не оправившись от страха, он инстинктивно роется в карманах жилета. И трясется, грудь его вздымается, кашель душит, а горб отчаянно вздрагивает. Его окружили охранники, и пальцы их принялись жадно ощупывать все его тело.
— Пусть его обыщет только один, только один! — попытался начальник смягчить тяжелое впечатление от этой сцены, потому что он еще не успел распорядиться, а охранники уже сами, как будто под влиянием Рашулы, начали обыск.
Продолжал обыскивать только усач. Он вывернул карманы на жилете.
— Зря вы так поступили, господин Рашула.— Мачек подошел ближе и с удивлением смотрит на Рашулу.
— А вам что за дело? — окрысился на него Рашула и нервно заметил охраннику: — Посмотрите в пиджаке.
Мутавац с вывернутыми карманами на жилете, пиджаке и брюках, в расстегнутой рубахе трясется еще судорожнее. Его словно самого вывернули наизнанку. Рыскающие по нему руки, кажется, стискивают и рвут сердце. Что-то теплое и тошнотворное, как кровь, клокочет у него в горле, перехватывает дыхание. Он корчится от кашля, сплевывает кровь, какие-то невнятные слова замирают на губах. Он упал бы, если бы его не поддержала Ольга.
— Пустите его! Зачем вы его мучаете! — неистово причитает Ольга, почти теряя самообладание от нахлынувшего бешенства.— Перестаньте, он ни в чем не виноват! Это я, я, я!
— Ну как? Что-нибудь нашли? — суетится начальник тюрьмы.
— Нет ничего,— тянет охранник, перебирая на ладони всякую всячину, извлеченную из карманов Мутавца.— Если бы она ему что-нибудь дала, то это могла
быть какая-нибудь записочка, а как раз записочки-то здесь никакой и нет. А для чего вам этот ножичек? Ножичек не положено иметь!
Бубня себе под нос, он то раскладывает, то складывает ножичек и смотрит на него с нескрываемой завистью. Вероятно, ножичек ему нравится.
— Надо бы его всего обыскать,— науськивает Рашула, не веря в свое поражение.
— Ничтожество, вам все еще мало! — кричит на него Ольга и ласково гладит Мутавца по лицу. Она перестала всхлипывать и с заметным облегчением, удивлением, ненавистью и страхом смотрит на Рашулу.— Бог вас накажет за это!
— Вам, наверное, показалось, господин Рашула,— как бы почувствовал облегчение даже сам начальник тюрьмы.— Ну, ну, успокойтесь, господин Мутавац, и вы, господа. Что положено, то положено. А вы верните ему вещи.
Рашула отходит в сторону и стискивает зубы, как человек, который наперекор всем упрямо стоит на том, что прав был именно он.
— Я своими глазами видел, как она сунула ему что-то белое под жилетку...
— Это была картинка,— перебивает его Ольга и показывает на картинку, которую охранник, взяв у нее из рук, разглядывает на солнце.— Пеппи, остерегайся этого человека, остерегайся!
— Картинка Божьей матери спасет вам мужа! — злорадствует Рашула.— Неужели это действительно была картинка?
— Все-таки вы не смели так поступать,— убеждает его Мачек извиняющимся тоном.— В записке могли быть сведения, касающиеся и вас.
— Меня? Так же как и вас.
— Доносчик! — пробормотал Майдак за его спиной и, словно испугавшись последствий, снова отошел к дровам.
— Бедный мой Пеппи! — Ольга приводит в порядок одежду Мутавца, поправляет вывернутые карманы, застегивает жилет, а охранники отдают ей картинку и другие вещи, отнятые при обыске.— Я тебе другой костюм принесу, чистый, чистый. Отдайте ему ножичек, это память. Помнишь, Пеппи, я тебе купила его ко дню рождения? — Она умоляюще смотрит на начальника тюрьмы, и тот приказывает охраннику вернуть ножичек.
— Ну, довольно, не последний раз, еще увидитесь!
Но все было именно как в последний раз. Покуда
Ольга приводила в порядок его одежду, Мутавац безмолвно глядел на нее полными слез глазами, обнял ее одной рукой и отрывисто зарыдал. И она обняла его, как неразделимые прильнули они друг к другу. Это крепкое объятие заглушило его рыдания, оба стояли молча, но казалось, что до ужаса похожие рыдания в два голоса продолжаются. С убого согбенными спинами, как будто их горбы это нарывы кипящей боли, они даже в своей уродливости жутко прекрасны. Это такая боль, которую невозможно выразить словами. Это печальная и безмолвная песнь о любви. После долгого и безнадежного отчуждения они чудом встретились уже на пороге старости и сейчас, сознавая весь ужас и безысходность разлуки, страдают от мысли, что никогда больше не найдут счастья, если потеряют друг друга. Они обнялись еще крепче. А между ними, в ее утробе, безмолвно лежит в темноте плод их двух жизней, который должен скоро появиться на свет; оба они как будто прислушиваются, что происходит там, в темноте.
— Как у тебя сердце стучит, Пеппи! — слышится ее шепот.
— Скоро ли, Ольга? — как эхо отзывается он.
Охранники скрылись в караулке, писари, а с ними и Рашула, отошли к столу, начальник тюрьмы, отвернувшись к Мачеку, утирает слезы. А из-за тюремной стены во двор льется солнечный свет, его лучи проникают сквозь решетки в камеры. Из одной озаренной солнцем камеры в конце второго этажа раздался, как ночью, дикий крик;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— Ну, хватит, хватит! — понукает их начальник тюрьмы.— Еще увидитесь! Не последний раз!
В эту минуту Рашула, словно кот, подкрался к Ольге.
— А знаете ли вы, сударыня,— заговорил он слащаво,— что здесь запрещено тайком передавать письма?
Она вскрикнула так же неожиданно, как неожиданно прозвучали его слова.
— Лжет! — судорожно привлекла она к себе Мутавца и крепко прижалась к нему, а другой рукой незаметно ощупала карман передника.— Он лжет!
— Я лгу, как бы не так,— с самодовольным спокойствием заговорил Рашула, горделиво оглядывая стоявших поблизости людей.— Ну-ка посмотрите, что у Мутавца в карманах жилетки. Быть может, сударыня сама нам скажет, в каком кармане, пусть поможет следствию, пусть докажет, что я лгу.
— Это неправда! — Она вытащила руку из кармана с зажатой между пальцами картинкой.— Господин начальник, я только хотела ему дать картинку Божьей матери.
— Вы хотели, верю,— услужливо склонил голову Рашула.— Только это у вас все время было в кармане. Ловко придумано!
— Я держала ее в руке,— разразилась она судорожным плачем,— а потом положила обратно, пока вы,
господин начальник, не изволите разрешить отдать ее мужу. Ведь я у себя только пуговицу застегнула.
Начальник тюрьмы явно смутился. Не будь столько свидетелей, он бы наверняка закрыл глаза на эту сцену. Но обвинение было предъявлено, и Рашула будет настаивать на нем.
— Зачем вы это сделали, сударыня? — укоряет он почти обиженно.— Но если вы только пуговицу застегнули, тогда это не так страшно.
И так же, как прежде на Рашулу, сейчас все взгляды устремились на Мутавца. Растерявшись и еще не оправившись от страха, он инстинктивно роется в карманах жилета. И трясется, грудь его вздымается, кашель душит, а горб отчаянно вздрагивает. Его окружили охранники, и пальцы их принялись жадно ощупывать все его тело.
— Пусть его обыщет только один, только один! — попытался начальник смягчить тяжелое впечатление от этой сцены, потому что он еще не успел распорядиться, а охранники уже сами, как будто под влиянием Рашулы, начали обыск.
Продолжал обыскивать только усач. Он вывернул карманы на жилете.
— Зря вы так поступили, господин Рашула.— Мачек подошел ближе и с удивлением смотрит на Рашулу.
— А вам что за дело? — окрысился на него Рашула и нервно заметил охраннику: — Посмотрите в пиджаке.
Мутавац с вывернутыми карманами на жилете, пиджаке и брюках, в расстегнутой рубахе трясется еще судорожнее. Его словно самого вывернули наизнанку. Рыскающие по нему руки, кажется, стискивают и рвут сердце. Что-то теплое и тошнотворное, как кровь, клокочет у него в горле, перехватывает дыхание. Он корчится от кашля, сплевывает кровь, какие-то невнятные слова замирают на губах. Он упал бы, если бы его не поддержала Ольга.
— Пустите его! Зачем вы его мучаете! — неистово причитает Ольга, почти теряя самообладание от нахлынувшего бешенства.— Перестаньте, он ни в чем не виноват! Это я, я, я!
— Ну как? Что-нибудь нашли? — суетится начальник тюрьмы.
— Нет ничего,— тянет охранник, перебирая на ладони всякую всячину, извлеченную из карманов Мутавца.— Если бы она ему что-нибудь дала, то это могла
быть какая-нибудь записочка, а как раз записочки-то здесь никакой и нет. А для чего вам этот ножичек? Ножичек не положено иметь!
Бубня себе под нос, он то раскладывает, то складывает ножичек и смотрит на него с нескрываемой завистью. Вероятно, ножичек ему нравится.
— Надо бы его всего обыскать,— науськивает Рашула, не веря в свое поражение.
— Ничтожество, вам все еще мало! — кричит на него Ольга и ласково гладит Мутавца по лицу. Она перестала всхлипывать и с заметным облегчением, удивлением, ненавистью и страхом смотрит на Рашулу.— Бог вас накажет за это!
— Вам, наверное, показалось, господин Рашула,— как бы почувствовал облегчение даже сам начальник тюрьмы.— Ну, ну, успокойтесь, господин Мутавац, и вы, господа. Что положено, то положено. А вы верните ему вещи.
Рашула отходит в сторону и стискивает зубы, как человек, который наперекор всем упрямо стоит на том, что прав был именно он.
— Я своими глазами видел, как она сунула ему что-то белое под жилетку...
— Это была картинка,— перебивает его Ольга и показывает на картинку, которую охранник, взяв у нее из рук, разглядывает на солнце.— Пеппи, остерегайся этого человека, остерегайся!
— Картинка Божьей матери спасет вам мужа! — злорадствует Рашула.— Неужели это действительно была картинка?
— Все-таки вы не смели так поступать,— убеждает его Мачек извиняющимся тоном.— В записке могли быть сведения, касающиеся и вас.
— Меня? Так же как и вас.
— Доносчик! — пробормотал Майдак за его спиной и, словно испугавшись последствий, снова отошел к дровам.
— Бедный мой Пеппи! — Ольга приводит в порядок одежду Мутавца, поправляет вывернутые карманы, застегивает жилет, а охранники отдают ей картинку и другие вещи, отнятые при обыске.— Я тебе другой костюм принесу, чистый, чистый. Отдайте ему ножичек, это память. Помнишь, Пеппи, я тебе купила его ко дню рождения? — Она умоляюще смотрит на начальника тюрьмы, и тот приказывает охраннику вернуть ножичек.
— Ну, довольно, не последний раз, еще увидитесь!
Но все было именно как в последний раз. Покуда
Ольга приводила в порядок его одежду, Мутавац безмолвно глядел на нее полными слез глазами, обнял ее одной рукой и отрывисто зарыдал. И она обняла его, как неразделимые прильнули они друг к другу. Это крепкое объятие заглушило его рыдания, оба стояли молча, но казалось, что до ужаса похожие рыдания в два голоса продолжаются. С убого согбенными спинами, как будто их горбы это нарывы кипящей боли, они даже в своей уродливости жутко прекрасны. Это такая боль, которую невозможно выразить словами. Это печальная и безмолвная песнь о любви. После долгого и безнадежного отчуждения они чудом встретились уже на пороге старости и сейчас, сознавая весь ужас и безысходность разлуки, страдают от мысли, что никогда больше не найдут счастья, если потеряют друг друга. Они обнялись еще крепче. А между ними, в ее утробе, безмолвно лежит в темноте плод их двух жизней, который должен скоро появиться на свет; оба они как будто прислушиваются, что происходит там, в темноте.
— Как у тебя сердце стучит, Пеппи! — слышится ее шепот.
— Скоро ли, Ольга? — как эхо отзывается он.
Охранники скрылись в караулке, писари, а с ними и Рашула, отошли к столу, начальник тюрьмы, отвернувшись к Мачеку, утирает слезы. А из-за тюремной стены во двор льется солнечный свет, его лучи проникают сквозь решетки в камеры. Из одной озаренной солнцем камеры в конце второго этажа раздался, как ночью, дикий крик;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108