Если сейчас просыпаюсь, то когда спала? Кто обрушил на меня злобу свою? Кто отказал мне в милосердии? Почему не внемлют всесильные моим стонам? Не знаю ни обители своей, ни происхождения. Мои руки не подчиняются мне, дрожат, летают, как насекомые, непослушные ноги бегут сами по себе, в никуда, мои глаза различают лишь смутные пятна света и грозные тени. О, как страдаю! Вызволите меня отсюда! Откройте, кто я и за что мне эта мука! Сжальтесь! Помогите!
Жалобный плач Брунильды пением тысяч арф наполнил собор, поднялся под самые своды, проник в души каменных ангелов, рухнул на колонны и алтари и пролился сладчайшей музыкой в сердца. Печаль и изумление слились воедино, застыли в широко распахнутых глазах.
Чудесный смерч
И в этот миг под главным куполом собора вдруг возник вихрь, постепенно рассеявшийся и превратившийся в разноцветное облачко, спускавшееся со скоростью падающего перышка. Но на пол перышко упало с грохотом, который поверг всех в ужас: толпа закричала, одни кинулись вперед, другие – к выходу, даже феи сделали шаг назад. Женщины визжали и падали в обморок, четверо стариков обнажили мечи. Облачко медленно двигалось к колыбельке. Архиепископ выставил перед собой крест, феи упали на колени, а принцесса продолжала изливать свою печаль:
– Что это надо мною? Что неясно различают глаза мои? Есть сие свод небесный или всего лишь полог?
Коснувшись колыбельки, облачко вдруг завертелось в каком-то странном не то припадке, не то танце. Началась паника. Облачко бешено закружилось, закрутилось в симметричную спираль и приняло форму морской раковины – тритона, из которой послышались мощные трубные звуки. Смерч остановился и начал менять форму: тритон медленно-медленно превращался в древнюю старушку, на голове у которой восседала обезьянка, словно живая шляпка. Воцарилась тишина.
– Я – Валет Мечей, в прежние времена меня знали под именем Морганы, и мне хотелось бы выяснить, почему меня не пригласили на крестины и приношение даров?
Шаги тигра
Крадучись, с замирающим сердцем, подобралась королева к колыбельке, чтобы спасти свою малютку. Но едва она протянула к ней руки, как с воплем рухнула на мраморный пол.
– Кто эта любезная толстуха, что хотела меня вызволить и вдруг словно испарилась? – пропел из колыбельки чудесный голос.
С быстротой и легкостью, каких от нее никто не ожидал, обернулась старая волшебница к феям. Маленькие свиные глазки ее горели, огромный нос был угрожающе задран кверху, беззубый рот искажался то одной гримасой, то другой, горб словно стал еще больше, руки, узловатые и костлявые, будто маленькие засохшие деревья, казалось, вот-вот вцепятся в кого-нибудь. Что-то театральное чувствовалось в поведении старухи: она вдруг стала чрезвычайно серьезной, а когда заговорила, голос зазвучал пленительно и юно, и смех зазвенел серебряным колокольчиком:
– Бестолковые! Сладкоежки малолетние! Взгляните, что вы натворили!
И, грубо схватив принцессу Брунильду, подняла ее над головой. Но это был не младенец с нежным личиком, а какой-то бесформенный предмет, устрашающий комок плоти и волос, карлик, чудовище. Такой метаморфозой принцесса была обязана чудесным дарам, голова ее, отягощенная великим разумом, непомерно разрослась, гармоничные прежде черты исказились, и она стала похожа на ужасную жабу, шея великолепной певицы отличалась мощностью, как у турецкого борца, руки и ноги, белые и мускулистые, напоминали руки и ноги мраморного дискобола.
Сердитая старуха бранила юных фей:
– Что за дары вы поднесли принцессе! Превратили ее в поющую жабу, с ней теперь только по ярмаркам ходить! Это шар, медуза, гарпия, вселяющая ужас! Тщеславные карамельки! Посмотрите на свое творение, на это несчастное дитя, это воплощенное страдание! Со дня гибели Цирцеи и ее племянницы Медеи никто не видал ничего столь ужасного и неповоротливого, как это создание! Да я вас всех так перетасую, чаши и дубинки, что у вас искры из глаз посыплются! Предам вас неслыханным карточным пыткам! Это заявляю вам я, Валет Мечей! Тысячи раз твердила я вам, не уставала повторять, что, не просчитав скрупулезно всех последствий, нельзя приниматься ни за какую работу. Карты следует раскидывать, только должным образом подготовив стол. Но напрасно говорила я вам об уродстве, безобразии, убиении красоты и нарушении порядка. Напрасно призывала вас к терпению и трудолюбию. Напрасно напоминала, что магия и законы природы должны сочетаться и сплетаться, скручиваться и завязываться в узлы с сугубой осторожностью – только тогда можно выткать наш великолепный ковер. Все было тщетно: вы меня не слушали.
Чем помочь тебе, несчастная малютка? Того, что сделано, уже не переделать: тигр не ходит задом, как рак. Чудеса необратимы. Как же нам быть? Ты страдаешь и будешь страдать, жертва колдовства! Несообразно и несоразмерно тело твое. Дары, не в добрый час принесенные, терзают твою нежную плоть и твой неокрепший дух. Много времени должно пройти, прежде чем созреешь ты для новых превращений. Что делать? Колдовство и магия уже вошли в твою плоть и кровь…
Нежный голосок Брунильды прервал ее:
– Любезная госпожа, не разъяснить причины моих страданий прошу, а избавить меня от них. Если, как вы утверждаете, магические силы, долженствовавшие принести мне добро, принесли мне только зло, так возвратите меня в тот темный сон, от которого эти силы меня пробудили. Умоляю, прервите мою жизнь!
Голос старой волшебницы потеплел:
– Брунильда, детка, принцесса моя, просьбу твою я слышу, но наберись терпения: скоро твоим мукам настанет конец. О, мудрый король, о королева! Муки Брунильды кончатся, только если она уснет. Так что предлагаю погрузить ее в глубокий сон, предлагаю сделать из нее чучело, засушить, как цветок. Таксидермия – вот единственное спасение от мук, единственный способ противостоять магии.
Зарыдали тут король и королева, и все церковнослужители, и все прихожане, зарыдали простолюдины и знать.
И, заливаясь слезами, король вскричал:
– Засушите ее, о добрая госпожа, засушите ее!
Старушка прикрыла глаза и возвестила:
– Быть принцессе засушенной! Клянусь от имени своих предков – магов, приходящих вместе с дождем, что, если кто-то полюбит Брунильду, разрушатся чары и вернется она к жизни. И будет такой, какой должна была бы стать в пятнадцать лет, и будет прекрасной и нежной, как спелое яблоко.
И повелела Валет Мечей обезьяне, которую носила на голове, словно шляпу:
– Альманзор, бери принцессу и следуй за мной!
Обезьяна прыгнула с головы старушки прямо в колыбельку.
– Боги! Меня хватает антропоид!
Старушка решительно шагала по собору, сверкая злыми глазенками, за ней вприпрыжку бежал Альманзор с перекинутой через плечо принцессой, за ним – король и королева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Жалобный плач Брунильды пением тысяч арф наполнил собор, поднялся под самые своды, проник в души каменных ангелов, рухнул на колонны и алтари и пролился сладчайшей музыкой в сердца. Печаль и изумление слились воедино, застыли в широко распахнутых глазах.
Чудесный смерч
И в этот миг под главным куполом собора вдруг возник вихрь, постепенно рассеявшийся и превратившийся в разноцветное облачко, спускавшееся со скоростью падающего перышка. Но на пол перышко упало с грохотом, который поверг всех в ужас: толпа закричала, одни кинулись вперед, другие – к выходу, даже феи сделали шаг назад. Женщины визжали и падали в обморок, четверо стариков обнажили мечи. Облачко медленно двигалось к колыбельке. Архиепископ выставил перед собой крест, феи упали на колени, а принцесса продолжала изливать свою печаль:
– Что это надо мною? Что неясно различают глаза мои? Есть сие свод небесный или всего лишь полог?
Коснувшись колыбельки, облачко вдруг завертелось в каком-то странном не то припадке, не то танце. Началась паника. Облачко бешено закружилось, закрутилось в симметричную спираль и приняло форму морской раковины – тритона, из которой послышались мощные трубные звуки. Смерч остановился и начал менять форму: тритон медленно-медленно превращался в древнюю старушку, на голове у которой восседала обезьянка, словно живая шляпка. Воцарилась тишина.
– Я – Валет Мечей, в прежние времена меня знали под именем Морганы, и мне хотелось бы выяснить, почему меня не пригласили на крестины и приношение даров?
Шаги тигра
Крадучись, с замирающим сердцем, подобралась королева к колыбельке, чтобы спасти свою малютку. Но едва она протянула к ней руки, как с воплем рухнула на мраморный пол.
– Кто эта любезная толстуха, что хотела меня вызволить и вдруг словно испарилась? – пропел из колыбельки чудесный голос.
С быстротой и легкостью, каких от нее никто не ожидал, обернулась старая волшебница к феям. Маленькие свиные глазки ее горели, огромный нос был угрожающе задран кверху, беззубый рот искажался то одной гримасой, то другой, горб словно стал еще больше, руки, узловатые и костлявые, будто маленькие засохшие деревья, казалось, вот-вот вцепятся в кого-нибудь. Что-то театральное чувствовалось в поведении старухи: она вдруг стала чрезвычайно серьезной, а когда заговорила, голос зазвучал пленительно и юно, и смех зазвенел серебряным колокольчиком:
– Бестолковые! Сладкоежки малолетние! Взгляните, что вы натворили!
И, грубо схватив принцессу Брунильду, подняла ее над головой. Но это был не младенец с нежным личиком, а какой-то бесформенный предмет, устрашающий комок плоти и волос, карлик, чудовище. Такой метаморфозой принцесса была обязана чудесным дарам, голова ее, отягощенная великим разумом, непомерно разрослась, гармоничные прежде черты исказились, и она стала похожа на ужасную жабу, шея великолепной певицы отличалась мощностью, как у турецкого борца, руки и ноги, белые и мускулистые, напоминали руки и ноги мраморного дискобола.
Сердитая старуха бранила юных фей:
– Что за дары вы поднесли принцессе! Превратили ее в поющую жабу, с ней теперь только по ярмаркам ходить! Это шар, медуза, гарпия, вселяющая ужас! Тщеславные карамельки! Посмотрите на свое творение, на это несчастное дитя, это воплощенное страдание! Со дня гибели Цирцеи и ее племянницы Медеи никто не видал ничего столь ужасного и неповоротливого, как это создание! Да я вас всех так перетасую, чаши и дубинки, что у вас искры из глаз посыплются! Предам вас неслыханным карточным пыткам! Это заявляю вам я, Валет Мечей! Тысячи раз твердила я вам, не уставала повторять, что, не просчитав скрупулезно всех последствий, нельзя приниматься ни за какую работу. Карты следует раскидывать, только должным образом подготовив стол. Но напрасно говорила я вам об уродстве, безобразии, убиении красоты и нарушении порядка. Напрасно призывала вас к терпению и трудолюбию. Напрасно напоминала, что магия и законы природы должны сочетаться и сплетаться, скручиваться и завязываться в узлы с сугубой осторожностью – только тогда можно выткать наш великолепный ковер. Все было тщетно: вы меня не слушали.
Чем помочь тебе, несчастная малютка? Того, что сделано, уже не переделать: тигр не ходит задом, как рак. Чудеса необратимы. Как же нам быть? Ты страдаешь и будешь страдать, жертва колдовства! Несообразно и несоразмерно тело твое. Дары, не в добрый час принесенные, терзают твою нежную плоть и твой неокрепший дух. Много времени должно пройти, прежде чем созреешь ты для новых превращений. Что делать? Колдовство и магия уже вошли в твою плоть и кровь…
Нежный голосок Брунильды прервал ее:
– Любезная госпожа, не разъяснить причины моих страданий прошу, а избавить меня от них. Если, как вы утверждаете, магические силы, долженствовавшие принести мне добро, принесли мне только зло, так возвратите меня в тот темный сон, от которого эти силы меня пробудили. Умоляю, прервите мою жизнь!
Голос старой волшебницы потеплел:
– Брунильда, детка, принцесса моя, просьбу твою я слышу, но наберись терпения: скоро твоим мукам настанет конец. О, мудрый король, о королева! Муки Брунильды кончатся, только если она уснет. Так что предлагаю погрузить ее в глубокий сон, предлагаю сделать из нее чучело, засушить, как цветок. Таксидермия – вот единственное спасение от мук, единственный способ противостоять магии.
Зарыдали тут король и королева, и все церковнослужители, и все прихожане, зарыдали простолюдины и знать.
И, заливаясь слезами, король вскричал:
– Засушите ее, о добрая госпожа, засушите ее!
Старушка прикрыла глаза и возвестила:
– Быть принцессе засушенной! Клянусь от имени своих предков – магов, приходящих вместе с дождем, что, если кто-то полюбит Брунильду, разрушатся чары и вернется она к жизни. И будет такой, какой должна была бы стать в пятнадцать лет, и будет прекрасной и нежной, как спелое яблоко.
И повелела Валет Мечей обезьяне, которую носила на голове, словно шляпу:
– Альманзор, бери принцессу и следуй за мной!
Обезьяна прыгнула с головы старушки прямо в колыбельку.
– Боги! Меня хватает антропоид!
Старушка решительно шагала по собору, сверкая злыми глазенками, за ней вприпрыжку бежал Альманзор с перекинутой через плечо принцессой, за ним – король и королева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29