– Напрягитесь, Смолор, – шумно выдохнул дым Мок. – «Четыре матроса» были перед смертью нашпигованы морфием. У кого много морфия? У врача. Если даже снять с него подозрения в убийствах, скорее всего он и его дочь были последними, кто видел этих ряженых. Росдейчер нужен мне прямо на блюдечке.
– Еще вопрос. К чему Вирт и Цупица?
– Как бы вы назвали действия Мюльхауса в отношении Росдейчера? – На этот раз Смолор услышал голос снисходительного учителя, экзаменующего тупого ученика. – Он опасается его допрашивать, шепотом называет «важной персоной» и так далее… Под какое определение подпадает такое поведение?
– Он с ним миндальничает.
– Отлично, Смолор, – интонации добрячка исчезли из голоса Мока, – Мюльхаус с ним миндальничает. Мы же церемониться не станем. Тут-то и пригодятся Вирт и Цупица.
Бреслау, суббота, 26 сентября 1919 года, семь четырнадцать вечера
Поезд из Штеттина прибывал на Главный вокзал Бреслау. Эрика Кизевальтер выглядывала в окно. Сквозь слезы – причиной их был встречный ветер – она смотрела на убегающие бетонные плиты перрона, цветочные прилавки, металлические опоры стеклянной крыши вокзала, табачные и газетные ларьки. Белый пар застилал перрон, теплыми облаками окутывал встречающих – по большей части одиноких элегантно одетых господ в велюровых перчатках, с букетами цветов в шершавом пергамине. Попадались и экзальтированные дамы, томимые ожиданием встречи. Увидев за окном вагона знакомое лицо, они рывком открывали зонты или посылали воздушные поцелуи. На фоне встречающих такого рода резко выделялась группа из тринадцати хмурых мужчин в картузах и кепках. Спальный вагон остановился почти напротив них. Эрика с некоторым испугом смотрела на людей бандитского вида, но сразу же успокоилась, заметив рыжие лохмы подчиненного Мока. Эберхард передал чемоданы носильщику, вышел на перрон и, к немалому удивлению своего подчиненного, подхватил Эрику на руки, подбросил в воздух, как ребенка, и опустил на землю. Затем поздоровался за руку с рыжеволосым и еще двумя мужчинами, великаном и коротышкой, теми еще уродами.
– Фотография у вас, Смолор?
Пьяно покачиваясь на нетвердых ногах и глупо улыбаясь, Смолор молча достал из папки большой снимок и протянул его Эрике. Она взглянула на фотографию девушки и, не дожидаясь вопроса, сказала:
– Да, это она приходила со своим отцом в квартиру на Гартенштрассе.
– Отлично, – буркнул Мок и осуждающе взглянул на Смолора. – Теперь за работу. Люди Мюльхауса следят за Росдейчером? В какой больнице мой отец?
– В клинике Венцеля-Ханке под наблюдением доктора Рютгарда, – отозвался Смолор, выстраивая свои ответы по принципу значимости: самое важное шло первым. – Не знаю, как там насчет Росдейчера. В нашем архиве на него ничего нет. Абсолютно. Только место жительства: Карловиц, Корзоаллее, пятьдесят два. Это все, что я о нем узнал. – Он протянул Моку лист бумаги, исписанный ровным почерком.
– Хорошо, Смолор. – Мок прочел и изменился в лице. – Кажется, Врачебная палата Бреслау выдвигала против нашего Росдейчера обвинение в использовании оккультных процедур в отношении своих пациентов. Ему удалось отбиться. У него большие связи…
Мок огляделся. Их была целая толпа, и она привлекала к себе внимание. Вот уже какой-то газетчик уставился на них, а нищий выпрашивает пару марок.
Мок взглянул на невысокого мужчину в котелке:
– Вирт, разогнать всех.
Тот одним взмахом руки передал приказ стоящему рядом с ним великану. Гигант направился в сторону зевак, и они растворились в облаках пара.
– Смолор, отвезите фрейлейн Кизевальтер в квартиру на Гартенштрассе. Охраняйте ее, пока я не пришлю вам замену. Сегодня больше ни капли, понятно? Вы все, – Мок повернулся к Вирту, – поехали. Сначала в клинику, потом в Карловиц в гости к доктору Росдейчеру.
Эберхард подошел к Эрике и поцеловал ее в губы.
– Спасибо, что назвали меня «фрейлейн Кизевальтер», – прошептала она, возвращая ему поцелуй, – а не выразились попроще: «Заберите ее, Смолор». Спасибо, что не сказали «ее»…
– Я на самом деле так сказал? – Мок улыбнулся и провел шершавой ладонью по щеке Эрики.
Бреслау, суббота, 26 сентября 1919 года, восемь вечера
Открыв квартиру «четырех Матросов», Смолор вошел первым, захлопнул дверь перед носом у Эрики, зажег везде свет и внимательно осмотрел все помещения. Вновь выйдя на лестничную площадку, Смолор подхватил Эрику под локоть и впихнул в квартиру. Задвинув засовы, он грузно опустился на стул в кухне, достал из папки бутылку данцигского ликера «Лосось» и налил солидную порцию в чистый стакан.
Прихлебывая жгучую жидкость, Смолор наблюдал, как Эрика вешает плащ в прихожей, как, оставшись в шляпке и облегающем вишневом платье, заходит в комнату, склоняется над кроватью, разглаживает покрывало… При мысли о бедрах Эрики и мятых простынях, которые, как казалось Смолору, еще сохраняют запах девушки, у него закружилась голова. Он вспомнил баронессу, извивавшуюся на влажной от пота постели. Рядом стоит и с интересом наблюдает за происходящим муж. Вот барон фон Бокенхайм-унд-Билау втягивает ноздрями белый порошок и чихает, распространяя вокруг горьковатое облачко…
Новый глоток «Лосося» пошел плохо. Это все из-за высокомерно-вежливого барона, нелегко выкинуть его из головы, и Смолор призвал на помощь образы людей, ему приятных. Что поделывает маленький Артур? Наверное, играет с машинкой… (Вкус ликера явно улучшился.) Может быть, он присел на кухне в своих штанишках из грубой материи с большой кожаной заплатой на попе и катает миниатюрную модель «даймлера» по отмытой добела половице? Ведь у него на кухне так чисто… А все жена, фрау Урсула Смолор. Вот она, встав на колени, трет гладкие половицы порошком «Эргон»; вот ее крепкие плечи, мягко колышущиеся груди, заплаканное веснушчатое лицо, душераздирающие рыдания – Смолор, оттолкнув ее, хлопает дверью и в слепом отупении направляется к вилле на Вагнерштрассе. Там его ждет баронесса на шелковых влажных простынях… Маленький Артур плачет, когда взбешенная мама объясняет вполголоса, что папа его не любит – он любит одну потаскуху. «Что такое потаскуха, мамочка?» – «Это – гадюка, это – дьяволица в человеческом обличье». Смолор хочет взять Артура Смолора на руки, но сын бежит от отца, орет во все горло: «Не трожь меня, гадкий, иди к своей таскухе!»
Вахмистр потянулся к бутылке. Наилучшее лекарство от угрызений совести ему было известно.
Бреслау, суббота, 27 сентября 1919 года, восемь вечера
Сестра Термина, дежурившая в хирургическом отделении клиники Венцеля-Ханке, повесила трубку телефона, злая как черт. Сегодня она в очередной раз получила указание от доктора Корнелиуса Рютгарда и в очередной раз в глубине души возмутилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66