Сейчас узнаю – умереть мне или радоваться жизни».
Было вовсе не время для подобных размышлений, но именно такие мысли лезли в голову. Я встал и прошелся по кабинету. Почему сюда не впустили Монику? Что они будут с ней делать? Почему нас разлучили? Мне страшно захотелось открыть дверь и удрать оттуда. В кабинете было большое зарешеченное окно, за ним находилось патио с высоким деревом, в ветвях которого заливался соловей. Я подошел к окну и попытался разглядеть соловья. Бесполезное дело. Его можно было только слышать. Чего ради приспичило соловью распевать в таком месте? Впрочем, не важно. Пел он прекрасно, выражал, понятно, любовь, свою любовь к подруге, свою радость жизни. «Пой, пой, соловушка, тебе счастья не занимать», – сказал я или просто подумал. Соловей ответил мне великолепной руладой, зацокал, засвистел. Я ухватился за железные прутья решетки и стал ее трясти, словно желая выскочить в окно, на волю, к соловью. Чувствовал, что схожу с ума. Скоро ли известят меня о результатах анализа? Где Моника? Куда ее дели? Я сел на скамью и, несмотря на запрещение там курить, зажег сигарету и жадно затянулся. Потом встал и снова начал мерить шагами комнату. Через полчаса я уже был готов кричать, бежать, искать кого-то, кто мог бы мне, наконец, сказать, буду ли я свободен и счастлив, как этот соловей, или придется умирать в страданиях.
Но вот открылась дверь, и вошел огромный и волосатый, как медведь, как йети, человек в белом халате с листком бумаги в правой руке. Он равнодушно глянул на меня и, приблизив листок к глазам, осведомился о моем имени и адресе. Я торопливо ему ответил, горя желанием, чтобы все это закончилось, хорошо или плохо, но закончилось.
– Можете идти, – сказал человек-медведь таким тоном, словно бросил мне мимоходом «Привет, как живешь?», и сунул бумажку в карман халата.
Я стоял и тупо молчал, а когда пришел в себя, шагнул к нему и протянул руку.
– Каков результат анализа?
– Результат? – Голос этого йети звучал глухо и устало, как у человека, обремененного тяжкими заботами и хлопотами. – Отрицательный.
Отрицательный. Что значит отрицательный? Как фотонегатив, как нечто плохое, противоположное позитиву? Впрочем, я понял ответ, но мне очень хотелось, чтобы услышанное повторил человек-медведь. В тот момент от него и его голоса зависела моя жизнь.
– Отрицательный? – произнес я слабым голосом.
– Вы не ВИЧ-позитивный, – на сей раз его голос звучал для меня музыкой, ликованием. – Вы не инфицированы.
Я не ВИЧ-инфицированный, не заражен, не умру, буду жить! Все происходившее показалось не чем иным, как кошмарным сном, от которого вдруг пробудился. Жизнь – замечательная штука, и вполне стоило ее прожить. В патио заливался соловей, и его трели выражали радость, радость бытия. Блаженством было ощутить собственную кровь, теплом разливавшуюся по телу, по рукам и ногам. Моя кровь еще многие годы будет бежать по моим жилам – чистая, сильная, здоровая, кровь счастливого человека. Мне хотелось прыгать, тискать доктора в объятиях, говорить ему, что люблю его за то, что он принес мне самую радостную новость в жизни, за то, что, наверное, он сам сделал анализ и убедился, что моя кровь вполне здорова. В диком восторге я пожал ему руку.
– Спасибо, доктор, огромное спасибо. Вы не знаете, какой камень с моей души сняли.
– Знаю, – сказал он и впервые улыбнулся. Как хороша была его добрая улыбка, как белы его прекрасные ровные зубы. – Оберегайтесь, – добавил он и повернулся к двери.
Наверное, за стеной другие, подобные мне люди ждали от него приговора: жизнь или смерть.
– А моя спутница?
– Спутница?
– Та девушка, которая пришла вместе со мной делать анализ. Ее фамилия Родригес Эстрада Пальма.
– А, – медик небрежно махнул рукой. – Она инфицирована и останется здесь.
Кровь сразу отхлынула у меня от головы и, наверное, вся вдруг оказалась в каком-то одном месте моего туловища, ибо руки похолодели, лицо побледнело. По телу прошел озноб, ноги подкосились, и мне пришлось опуститься на скамью.
– Вы в этом уверены? – Голос мой дрогнул.
– В чем? – Человек-медведь взглянул на свои часы.
– В правильности анализа. Нет ли там ошибки?
Человек поджал губы, качнул головой и мрачно посмотрел на меня.
– К сожалению, нет. Анализы у нас производятся ответственно и аккуратно. Кем она вам приходится?
Я невольно замешкался. В каких отношениях Моника состояла со мной? Юридически – ни в каких. Нас не связывали те отношения, которые признает общество, это проклятое общество. Кем была мне Моника? Невестой, любовницей, женой? Как определить то, что нас связывало?
– Она – моя любовь, – сказал я и почувствовал, что пустил слезу. Но, возможно, тот человек меня понял.
Моя история, как все истории любви, подошла к концу, но, в отличие от других историй, не закончится фразой: «И они долго и счастливо жили-поживали, добра наживали».
В тот понедельник, в тот страшный понедельник я узнал, что Моника больна, и узнал, что сам я здоров. Меня оттуда отпустили, а Монике пришлось остаться. Нам дали поговорить всего несколько минут, и при расставании она смотрела на меня своими большими чудесными зелеными глазами, и в них светилась тоска, глубокая тоска, но еще и покорность судьбе. «Пречистая Дева мне поможет», – сказала она и попыталась улыбнуться. «Поможет. Люблю тебя», – сказал я. «И я тебя, очень». – «Завтра приду к тебе».
Мы крепко обнялись, и я вышел, как оглушенный, из клиники, стараясь не разреветься. «Мне жить, а Монике – умереть», – стучало в голове, когда я шел по улице под палящим солнцем, не ведая, что теперь делать и о чем думать, брел, сам не зная куда, обвиняя себя в том, что я здоров, а она умирает. В конце концов пришел к выводу: мне не в чем себя винить, разве лишь в том, что порадовался своей удаче, но ничем помочь я ей не могу, и мне остается только навещать ее, побольше быть с нею и ободрять по мере сил.
Решение состоялось. Трибунал вынес свой обвинительный приговор, который обжалованию не подлежит. Все пойдет своим чередом, только мне будет немного хуже, Монике и Лу совсем плохо, но обьщенная жизнь от этого ничуть не изменится. Такая вот она выпала нам, дерьмовая никчемная жизнь.
Поздним вечером я вернулся в Ведадо и чувствовал себя так, будто меня измолотили дубинками в полицейском участке. Есть не хотелось, и сон сморил лишь к рассвету.
Спал я тяжело, казалось, не хватает воздуха, и к шести утра был уже на ногах, снова и снова спрашивая себя: что теперь делать?
По привычке позавтракал и собрался уходить. Вначале хотел позвонить Франсису, но телефон не работал. Спускаясь по лестнице, столкнулся с сеньорой Флорес, которая радушно со мной поздоровалась. Я мило улыбнулся ей и ее собаке и отправился по своим делам, делам квартирного обменщика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62