Он сейчас в Пинар-дель-Рио по своим делам.
Моника выходит из дому просить кого-нибудь о помощи, но никого поблизости нет, и она, убитая и потерянная, возвращается в квартиру, где над псом уже кружатся мухи.
– Чертовы мухи, – отгоняет она их и смотрит на безжизненное тело Чарльза.
Куда же его нести?
«Да, ты найдешь вечный покой в море, дорогой Чарльз», – шепчет она и изо всех сил старается не разрыдаться. Заворачивает Чарльза в простыню, берет на руки и выходит на улицу.
Сумасшедший ветер еще не утих, и улицы почти безлюдны. Она старается идти побыстрее, но вдруг останавливается. «Если меня увидят с собакой в простыне, подумают, что я спятила. – Но тут же обрывает себя: – Пусть думают, что хотят». Прижимая к себе Чарльза, она снова пускается в путь.
А ветер продолжает свирепствовать, ветви деревьев гнутся и трещат. Из проезжающей мимо машины ей кто-то кричит, но Моника не разбирает слов.
У нижней стенки Малекона море тихо и спокойно, ветер утихомиривает волну. Прислонившись к каменной стенке, Моника смотрит, как легкий прибой, накатывая на камни, оставляет на них кромку пены.
Она целует Чарльза, разжимает руки, и он из ее объятий падает в море.
– Прощай, Чарльз, прощай, – приговаривает она, глядя, как пес опускается все глубже в воду, и не может удержаться от слез.
Тем вечером я не пошел на Малекон, а отправился в другую сторону, к центру Гаваны, надеясь напасть на след Моники. Осмотрел окрестности Капитолия, Парк Братства, Центральный парк и кино «Пайрет», пробирался сквозь толпы хохочущих и возбужденно орущих людей.
С облегчением оставив позади веселящийся народ, я тихо брел, погруженный в свои мысли, когда возле «Погребка Дель Медио» меня кто-то окликнул. В дверях ресторанчика стоял Франсис в компании иностранцев.
– Присоединяйся к нам! – зычно крикнул Франсис и познакомил меня со своими спутниками – мексиканцем, аргентинцем и канадцем. Я даже не поинтересовался, как сложилось это разноплеменное сообщество, и уселся вместе с ними за столик. Уже несколько дней мне очень хотелось хорошо пообедать и выпить чего-нибудь приличного. Платили, разумеется, иностранцы.
– Это мой лучший друг, – сказал Франсис, хлопнув меня по спине. – Опытный профессионал и бегун.
– Сеньор бегать на короткие дистанции? – спросил канадец на довольно понятном испанском. – Я в университете бегать на четыреста метров.
– Никак нет. – Франсис был рад повеселиться.
– Вы – бегун на длинные дистанции?
– Вроде того, – хохотнул Франсис, – только он бегает не по дорожке, а по хорошим домам.
– А! Бегун на биржах?
– Какие там биржи! У нас на Кубе нет бирж, – Франсис радостно продолжал балагурить.
Меня коробило от претенциозного пустословия, и я охотно бы смылся, но ужин был великолепен, а красавица-бутылка гипнотизировала меня, как гипнотизирует кобру дудочка заклинателя. Пришлось призвать на помощь всю свою выдержку и утешиться добрым глотком виски. Непередаваемое наслаждение. Ради подобного волшебного напитка с черной этикеткой на бутылке за пятьдесят долларов стоило выслушивать всю эту идиотскую болтовню, да не тысячу и одну, а тысячу и две ночи. Хороший кусок мяса легко скользнул в мою глотку, вторично смоченную виски.
– Я бегун по жизни, – пришлось сказать мне.
– Бегун по жизни? Это как, че? – удивился аргентинец.
– Бегаю по жизни, а за мной вдогонку трюхают мои враги.
Огненное виски преодолело в моем желудке сопротивление кровавого бифштекса и грозило спалить все нутро. Это ощущение заставило меня воздержаться от четвертого глотка.
– А я бегаю за женщинами, – глубокомысленно заметил аргентинец. Из троих иноземцев он выглядел самым меланхоличным.
– Я тоже бегаю, только за долларами. – Брюхо Франсиса снова колыхнулось от смеха.
– Чудесно. За женщин и за доллары! – Мексиканец поднял стакан.
– Прошу прощения, мне надо идти, – сказал я и встал из-за стола.
– Ну уж нет. Вы останетесь и будете пить с нами. – Мексиканец заставил меня сесть, шлепнув по плечу. Он уже был под градусом.
– Останьтесь, дружище. – Канадец тоже был сильно пьян.
Я не смог отказаться и остался, стараясь, правда, не спешить упиться, хотя пожар во мне разгорался и, как всегда, заставлял забывать обо всем – о Монике, о близняшках, о прошлой жизни, о нынешней паршивой работе.
«Погребок» закрылся, и мы вышли на площадь: Франсис с мексиканцем горланили песни, сзади шли мы с канадцем в обнимку, а последним, спотыкаясь, тащился аргентинец. У Кафедрального собора за нами увязались две хинетеры, но Франсис от них отмахнулся.
– Никаких womens today, – сказал он и остановился зажечь сигарету.
Я поднял голову. Небо с его вселенскими звездами было изумительно.
– Ну не чудо ли? – восклицала Моника в такие вечера и, закинув голову, с восторгом взирала на небосвод. Порой даже с открытым ртом.
– А зачем ты рот открываешь? – спросил я, впервые увидев ее восторг.
– Чтобы в меня входила звездная энергия.
– Астральные флюиды? Глупышка.
– Ты сам глупец. Разве не знаешь, что от солнца зависит вся жизнь на земле? Например, при магнитных бурях и люди, и животные совсем одуревают. А если солнце – это всего лишь небольшая звездочка на небе, можешь себе представить, какую энергию выделяет звезда раз в двадцать больше, например Сириус. Представляешь силу всех этих солнц: Сириуса, Альдебарана, Кассиопеи…
– Кассиопея – это созвездие, а не звезда.
– Я и говорю – созвездия Кассиопеи со всеми его звездами.
Если она заводила разговор о звездах и космических воздействиях, то потом обычно пускалась в рассуждения о гороскопе, непознаваемых силах Вселенной, парапсихологии, Ури Геллере, филиппинских хилерах, Парацельсе и Нострадамусе, а когда я полагал, что репертуар исчерпан, она начинала разглагольствовать о Сведенборге, Алистере Кроули, мексиканских шаманах, спиритизме, бабалао и прочих составных эзотерического набора, отдавая должное также и силе мысли, и китайским инь и ян, и картам таро, и кофейной гуще.
Я потешался над ней, но моя рационалистическая логика была бессильна перед неколебимостью ее убеждений, как бессилен средневековый рыцарь – на коне и в доспехах – перед каменной крепостной стеной. Меня всегда поражало то, что девушка, выросшая в атмосфере голого рационализма и в совсем не религиозной (как мне казалось) семье, могла увлечься иррационализмом магии и оккультных наук.
Меня бы не удивило, если бы однажды она преклонила колена перед алтарем святой Барбары-Чанго. Впрочем, лучше было с ней не спорить, а наслаждаться ее сладостной близостью. Честно говоря, я, если оставить в стороне мистицизм, тоже испытывал нечто вроде экстаза, когда мы вместе глядели на далекое мерцание звезд за окном моей комнатушки или на Малеконе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Моника выходит из дому просить кого-нибудь о помощи, но никого поблизости нет, и она, убитая и потерянная, возвращается в квартиру, где над псом уже кружатся мухи.
– Чертовы мухи, – отгоняет она их и смотрит на безжизненное тело Чарльза.
Куда же его нести?
«Да, ты найдешь вечный покой в море, дорогой Чарльз», – шепчет она и изо всех сил старается не разрыдаться. Заворачивает Чарльза в простыню, берет на руки и выходит на улицу.
Сумасшедший ветер еще не утих, и улицы почти безлюдны. Она старается идти побыстрее, но вдруг останавливается. «Если меня увидят с собакой в простыне, подумают, что я спятила. – Но тут же обрывает себя: – Пусть думают, что хотят». Прижимая к себе Чарльза, она снова пускается в путь.
А ветер продолжает свирепствовать, ветви деревьев гнутся и трещат. Из проезжающей мимо машины ей кто-то кричит, но Моника не разбирает слов.
У нижней стенки Малекона море тихо и спокойно, ветер утихомиривает волну. Прислонившись к каменной стенке, Моника смотрит, как легкий прибой, накатывая на камни, оставляет на них кромку пены.
Она целует Чарльза, разжимает руки, и он из ее объятий падает в море.
– Прощай, Чарльз, прощай, – приговаривает она, глядя, как пес опускается все глубже в воду, и не может удержаться от слез.
Тем вечером я не пошел на Малекон, а отправился в другую сторону, к центру Гаваны, надеясь напасть на след Моники. Осмотрел окрестности Капитолия, Парк Братства, Центральный парк и кино «Пайрет», пробирался сквозь толпы хохочущих и возбужденно орущих людей.
С облегчением оставив позади веселящийся народ, я тихо брел, погруженный в свои мысли, когда возле «Погребка Дель Медио» меня кто-то окликнул. В дверях ресторанчика стоял Франсис в компании иностранцев.
– Присоединяйся к нам! – зычно крикнул Франсис и познакомил меня со своими спутниками – мексиканцем, аргентинцем и канадцем. Я даже не поинтересовался, как сложилось это разноплеменное сообщество, и уселся вместе с ними за столик. Уже несколько дней мне очень хотелось хорошо пообедать и выпить чего-нибудь приличного. Платили, разумеется, иностранцы.
– Это мой лучший друг, – сказал Франсис, хлопнув меня по спине. – Опытный профессионал и бегун.
– Сеньор бегать на короткие дистанции? – спросил канадец на довольно понятном испанском. – Я в университете бегать на четыреста метров.
– Никак нет. – Франсис был рад повеселиться.
– Вы – бегун на длинные дистанции?
– Вроде того, – хохотнул Франсис, – только он бегает не по дорожке, а по хорошим домам.
– А! Бегун на биржах?
– Какие там биржи! У нас на Кубе нет бирж, – Франсис радостно продолжал балагурить.
Меня коробило от претенциозного пустословия, и я охотно бы смылся, но ужин был великолепен, а красавица-бутылка гипнотизировала меня, как гипнотизирует кобру дудочка заклинателя. Пришлось призвать на помощь всю свою выдержку и утешиться добрым глотком виски. Непередаваемое наслаждение. Ради подобного волшебного напитка с черной этикеткой на бутылке за пятьдесят долларов стоило выслушивать всю эту идиотскую болтовню, да не тысячу и одну, а тысячу и две ночи. Хороший кусок мяса легко скользнул в мою глотку, вторично смоченную виски.
– Я бегун по жизни, – пришлось сказать мне.
– Бегун по жизни? Это как, че? – удивился аргентинец.
– Бегаю по жизни, а за мной вдогонку трюхают мои враги.
Огненное виски преодолело в моем желудке сопротивление кровавого бифштекса и грозило спалить все нутро. Это ощущение заставило меня воздержаться от четвертого глотка.
– А я бегаю за женщинами, – глубокомысленно заметил аргентинец. Из троих иноземцев он выглядел самым меланхоличным.
– Я тоже бегаю, только за долларами. – Брюхо Франсиса снова колыхнулось от смеха.
– Чудесно. За женщин и за доллары! – Мексиканец поднял стакан.
– Прошу прощения, мне надо идти, – сказал я и встал из-за стола.
– Ну уж нет. Вы останетесь и будете пить с нами. – Мексиканец заставил меня сесть, шлепнув по плечу. Он уже был под градусом.
– Останьтесь, дружище. – Канадец тоже был сильно пьян.
Я не смог отказаться и остался, стараясь, правда, не спешить упиться, хотя пожар во мне разгорался и, как всегда, заставлял забывать обо всем – о Монике, о близняшках, о прошлой жизни, о нынешней паршивой работе.
«Погребок» закрылся, и мы вышли на площадь: Франсис с мексиканцем горланили песни, сзади шли мы с канадцем в обнимку, а последним, спотыкаясь, тащился аргентинец. У Кафедрального собора за нами увязались две хинетеры, но Франсис от них отмахнулся.
– Никаких womens today, – сказал он и остановился зажечь сигарету.
Я поднял голову. Небо с его вселенскими звездами было изумительно.
– Ну не чудо ли? – восклицала Моника в такие вечера и, закинув голову, с восторгом взирала на небосвод. Порой даже с открытым ртом.
– А зачем ты рот открываешь? – спросил я, впервые увидев ее восторг.
– Чтобы в меня входила звездная энергия.
– Астральные флюиды? Глупышка.
– Ты сам глупец. Разве не знаешь, что от солнца зависит вся жизнь на земле? Например, при магнитных бурях и люди, и животные совсем одуревают. А если солнце – это всего лишь небольшая звездочка на небе, можешь себе представить, какую энергию выделяет звезда раз в двадцать больше, например Сириус. Представляешь силу всех этих солнц: Сириуса, Альдебарана, Кассиопеи…
– Кассиопея – это созвездие, а не звезда.
– Я и говорю – созвездия Кассиопеи со всеми его звездами.
Если она заводила разговор о звездах и космических воздействиях, то потом обычно пускалась в рассуждения о гороскопе, непознаваемых силах Вселенной, парапсихологии, Ури Геллере, филиппинских хилерах, Парацельсе и Нострадамусе, а когда я полагал, что репертуар исчерпан, она начинала разглагольствовать о Сведенборге, Алистере Кроули, мексиканских шаманах, спиритизме, бабалао и прочих составных эзотерического набора, отдавая должное также и силе мысли, и китайским инь и ян, и картам таро, и кофейной гуще.
Я потешался над ней, но моя рационалистическая логика была бессильна перед неколебимостью ее убеждений, как бессилен средневековый рыцарь – на коне и в доспехах – перед каменной крепостной стеной. Меня всегда поражало то, что девушка, выросшая в атмосфере голого рационализма и в совсем не религиозной (как мне казалось) семье, могла увлечься иррационализмом магии и оккультных наук.
Меня бы не удивило, если бы однажды она преклонила колена перед алтарем святой Барбары-Чанго. Впрочем, лучше было с ней не спорить, а наслаждаться ее сладостной близостью. Честно говоря, я, если оставить в стороне мистицизм, тоже испытывал нечто вроде экстаза, когда мы вместе глядели на далекое мерцание звезд за окном моей комнатушки или на Малеконе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62