Иногда мать Сусаны спускалась в сад и посылала кого-нибудь из братьев на рынок за фруктами, в угольную лавку или булочную, а отправляясь вечером на работу в кинотеатр, просила их последить, чтобы в сад не вошел кто-нибудь чужой. Как-то раз, остановившись полистать комиксы, я увидел, как Сусана встала с кровати и, печально улыбаясь, помахала своим стражам рукой.
Однажды в непогожий вечер, когда братьев Чакон прогнал домой густой туман, окутавший город и сделавший сад и особняк едва различимыми, я шел мимо по улице Камелий, как вдруг мне показалось, будто за окном Сусаниной комнаты, возле кровати, кружится розовое пятно: должно быть, Сусана устала лежать и танцевала, обхватив руками подушку. Видение длилось лишь миг, затем она снова легла в постель, но вскоре привстала, и я отчетливо увидел, как ее рука вытерла запотевшее стекло и показалось ее бледное лицо – прижавшись к стеклу, она смотрела на меня с террасы, словно сквозь оболочку прозрачного пузыря. Скорее всего, она меня не заметила: я помахал рукой, но она не ответила на приветствие. Теплый влажный воздух быстро затуманил стекло, и лицо исчезло.
Глава вторая
1
В ту пору, когда капитан Блай еще не спятил окончательно, он попросил меня нарисовать цветными карандашами портрет Сусаны на ее скорбном одре. Этот рисунок ему якобы понадобился для одного чрезвычайно важного дела. Он сообщил, что уже переговорил с ее матерью, сеньорой Анитой, и та ничего не имеет против.
– А ты мог бы нарисовать ее по памяти? – спросил меня капитан.
– Я не умею рисовать по памяти.
– Просто я подумал, может, ты боишься заразиться…
– Нет, конечно! Совсем не боюсь.
– Тогда ты должен поторопиться, не то она умрет.
В тот день капитан выглядел особенно живописно со своей забинтованной головой и в расстегнутом плаще, из-под которого торчала пижама. Он отвел меня в писчебумажную лавку на улице Провиденсия, где купил шесть листов плотной бумаги, объяснив, для чего ему понадобился рисунок. Он решил направить все свои силы на благое дело – собрать подписи жильцов нашего квартала под составленной им петицией, которую намеревался отнести в мэрию. Это была жалоба на преступную утечку газа на площади Ровира, который может вызвать всеобщее отравление, и первыми жертвами станут легочные больные, такие, как бедная Сусана… Но это, добавил он, еще не все: помимо проклятого зловония, к которому тупые и недальновидные люди, должно быть, просто привыкли, есть и другая опасность, не менее грозная – труба целлулоидной фабрики на углу улицы Сардинии. Труба была сложена из красного кирпича, а ее высота, как утверждал капитан, не соответствовала предусмотренному стандартом минимуму. Из трубы день и ночь валил едкий черный дым, который окутывал собою весь квартал. Директора фабрики «Дольч» засыпали письмами с просьбой надстроить трубу, однако никакого ответа добиться так и не удалось, и вот капитан решил перейти к действию: собрать подписи горожан, возмущенных и утечкой газа на площади, и ядовитым дымом из трубы. Это будет гневное письмо, говорил капитан, и под ним должно стоять не менее пятисот подписей. Сусана и ее мать уже подписались. Больная девочка была главным козырем, самым веским аргументом, добавил капитан, потому что у бедняги легкие никуда не годятся, ей нужен свежий воздух, а едкий дым ухудшает ее и без того плачевное состояние.
Эту трубу да и всю фабрику вместе с ее задворками я знал как свои пять пальцев: мы с братьями Чакон не раз перелезали через забор заводского склада и подбирали похожие на разноцветных змей обрывки клеенчатых поясков и бракованные игрушки – целлулоидных рыбок, утят или теннисные шарики. Правда, с тех пор минуло три или четыре года.
– Но письменной жалобы недостаточно, – горячился капитан, – я хочу предъявить этим бездельникам из мэрии нечто более весомое, и вот здесь ты мне можешь помочь. Твоя мама говорит, что ты хорошо рисуешь… Как тебе известно, труба торчит как раз позади дома несчастной девочки, и каждое утро, когда бедняжка просыпается, ее приветствует зловонное черное дерьмо. Я подумал, что вместе с подписями надо послать этим негодяям портрет малышки, которая умирает в своей кроватке, на фоне торчащей в окне трубы. Это подействует сильнее всяких слов…
– А Сусана умирает?
– Пойми, художник, здесь главное – хитрость. На твоем рисунке девчонка должна получиться бледной, тощей, очень грустной, с эдаким фарфоровым лобиком: вытянувшись, она лежит на кровати, глазки у нее закрыты, ручки сложены на груди, дышит она с трудом, вот так, смотри…
– А вы ее видели? – спросил я.
– Вчера мы с женой ее навещали.
– И что, она по-прежнему кашляет кровью?
– Честно говоря, я этого не видел.
– Донья Конча лечит ее отваром из цветков бузины, натирает грудь и спину.
– Ерунда. Отваром из цветков бузины лечат геморрой у епископов и гомиков, это все знают. И не перебивай меня, я поручаю тебе очень ответственное дело, – ворчал капитан, пока мы пересекали улицу Марти. – Запомни, нужен очень трогательный рисунок, от которого все заплачут. И на нем обязательно должен быть виден дым, вьющийся над смертным ложем бедной больной, а позади – проклятая красная кирпичная труба и жуткая черная туча…
– A Сусана согласится, чтобы я ее рисовал?
– Мать обещала ее уговорить. – Капитан достал из кармана плаща мятую сигару. – Завтра с утра пойдешь к ней, скажешь, что от меня, и начнешь портрет. Если понадобится еще бумага, скажи мне. Цветные карандаши у тебя, я думаю, есть.
– Вы хотите, чтобы портрет был цветным?
– Конечно. Сколько времени он у тебя займет?
– Не знаю. Я рисую медленно, для меня это непростая задача.
– Главное, чтобы рисунок получился выразительным… Ну, давай, парень, выше голову! У тебя обязательно получится! Мы еще покажем этим буржуям с их ядовитым дымом и поганым газом!
На площади он на мгновение присел на каменную скамью, взял сигару и разрезал ее пополам перочинным ножиком. Одну половинку спрятал, другую прикурил, сложив ладони домиком и повернувшись спиной к трещине в мостовой, сквозь которую сочился газ.
– На всякий случай, – буркнул он.
Обшитый красной ниткой бинт на его голове потемнел – он не менял его уже как минимум недели две и наверняка не снимал даже на ночь. Замшевые табачного цвета перчатки с белой стежкой, заткнутые за пояс плаща, наоборот, казались безупречно чистыми. Вскоре капитан с рассеянным видом поднялся со скамейки. У меня мелькнула мысль, что он уже так давно носит свой костюм пешехода, попавшего под трамвай, что наверняка позабыл черты собственного лица.
– Пойдем домой, надо наточить карандаши, – скомандовал он. – Живее!
– Но ведь вы собирались в бар…
– И еще: когда завтра отправишься к Сусане, захвати с собой несколько рисунков, чтобы она видела, что ты действительно художник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Однажды в непогожий вечер, когда братьев Чакон прогнал домой густой туман, окутавший город и сделавший сад и особняк едва различимыми, я шел мимо по улице Камелий, как вдруг мне показалось, будто за окном Сусаниной комнаты, возле кровати, кружится розовое пятно: должно быть, Сусана устала лежать и танцевала, обхватив руками подушку. Видение длилось лишь миг, затем она снова легла в постель, но вскоре привстала, и я отчетливо увидел, как ее рука вытерла запотевшее стекло и показалось ее бледное лицо – прижавшись к стеклу, она смотрела на меня с террасы, словно сквозь оболочку прозрачного пузыря. Скорее всего, она меня не заметила: я помахал рукой, но она не ответила на приветствие. Теплый влажный воздух быстро затуманил стекло, и лицо исчезло.
Глава вторая
1
В ту пору, когда капитан Блай еще не спятил окончательно, он попросил меня нарисовать цветными карандашами портрет Сусаны на ее скорбном одре. Этот рисунок ему якобы понадобился для одного чрезвычайно важного дела. Он сообщил, что уже переговорил с ее матерью, сеньорой Анитой, и та ничего не имеет против.
– А ты мог бы нарисовать ее по памяти? – спросил меня капитан.
– Я не умею рисовать по памяти.
– Просто я подумал, может, ты боишься заразиться…
– Нет, конечно! Совсем не боюсь.
– Тогда ты должен поторопиться, не то она умрет.
В тот день капитан выглядел особенно живописно со своей забинтованной головой и в расстегнутом плаще, из-под которого торчала пижама. Он отвел меня в писчебумажную лавку на улице Провиденсия, где купил шесть листов плотной бумаги, объяснив, для чего ему понадобился рисунок. Он решил направить все свои силы на благое дело – собрать подписи жильцов нашего квартала под составленной им петицией, которую намеревался отнести в мэрию. Это была жалоба на преступную утечку газа на площади Ровира, который может вызвать всеобщее отравление, и первыми жертвами станут легочные больные, такие, как бедная Сусана… Но это, добавил он, еще не все: помимо проклятого зловония, к которому тупые и недальновидные люди, должно быть, просто привыкли, есть и другая опасность, не менее грозная – труба целлулоидной фабрики на углу улицы Сардинии. Труба была сложена из красного кирпича, а ее высота, как утверждал капитан, не соответствовала предусмотренному стандартом минимуму. Из трубы день и ночь валил едкий черный дым, который окутывал собою весь квартал. Директора фабрики «Дольч» засыпали письмами с просьбой надстроить трубу, однако никакого ответа добиться так и не удалось, и вот капитан решил перейти к действию: собрать подписи горожан, возмущенных и утечкой газа на площади, и ядовитым дымом из трубы. Это будет гневное письмо, говорил капитан, и под ним должно стоять не менее пятисот подписей. Сусана и ее мать уже подписались. Больная девочка была главным козырем, самым веским аргументом, добавил капитан, потому что у бедняги легкие никуда не годятся, ей нужен свежий воздух, а едкий дым ухудшает ее и без того плачевное состояние.
Эту трубу да и всю фабрику вместе с ее задворками я знал как свои пять пальцев: мы с братьями Чакон не раз перелезали через забор заводского склада и подбирали похожие на разноцветных змей обрывки клеенчатых поясков и бракованные игрушки – целлулоидных рыбок, утят или теннисные шарики. Правда, с тех пор минуло три или четыре года.
– Но письменной жалобы недостаточно, – горячился капитан, – я хочу предъявить этим бездельникам из мэрии нечто более весомое, и вот здесь ты мне можешь помочь. Твоя мама говорит, что ты хорошо рисуешь… Как тебе известно, труба торчит как раз позади дома несчастной девочки, и каждое утро, когда бедняжка просыпается, ее приветствует зловонное черное дерьмо. Я подумал, что вместе с подписями надо послать этим негодяям портрет малышки, которая умирает в своей кроватке, на фоне торчащей в окне трубы. Это подействует сильнее всяких слов…
– А Сусана умирает?
– Пойми, художник, здесь главное – хитрость. На твоем рисунке девчонка должна получиться бледной, тощей, очень грустной, с эдаким фарфоровым лобиком: вытянувшись, она лежит на кровати, глазки у нее закрыты, ручки сложены на груди, дышит она с трудом, вот так, смотри…
– А вы ее видели? – спросил я.
– Вчера мы с женой ее навещали.
– И что, она по-прежнему кашляет кровью?
– Честно говоря, я этого не видел.
– Донья Конча лечит ее отваром из цветков бузины, натирает грудь и спину.
– Ерунда. Отваром из цветков бузины лечат геморрой у епископов и гомиков, это все знают. И не перебивай меня, я поручаю тебе очень ответственное дело, – ворчал капитан, пока мы пересекали улицу Марти. – Запомни, нужен очень трогательный рисунок, от которого все заплачут. И на нем обязательно должен быть виден дым, вьющийся над смертным ложем бедной больной, а позади – проклятая красная кирпичная труба и жуткая черная туча…
– A Сусана согласится, чтобы я ее рисовал?
– Мать обещала ее уговорить. – Капитан достал из кармана плаща мятую сигару. – Завтра с утра пойдешь к ней, скажешь, что от меня, и начнешь портрет. Если понадобится еще бумага, скажи мне. Цветные карандаши у тебя, я думаю, есть.
– Вы хотите, чтобы портрет был цветным?
– Конечно. Сколько времени он у тебя займет?
– Не знаю. Я рисую медленно, для меня это непростая задача.
– Главное, чтобы рисунок получился выразительным… Ну, давай, парень, выше голову! У тебя обязательно получится! Мы еще покажем этим буржуям с их ядовитым дымом и поганым газом!
На площади он на мгновение присел на каменную скамью, взял сигару и разрезал ее пополам перочинным ножиком. Одну половинку спрятал, другую прикурил, сложив ладони домиком и повернувшись спиной к трещине в мостовой, сквозь которую сочился газ.
– На всякий случай, – буркнул он.
Обшитый красной ниткой бинт на его голове потемнел – он не менял его уже как минимум недели две и наверняка не снимал даже на ночь. Замшевые табачного цвета перчатки с белой стежкой, заткнутые за пояс плаща, наоборот, казались безупречно чистыми. Вскоре капитан с рассеянным видом поднялся со скамейки. У меня мелькнула мысль, что он уже так давно носит свой костюм пешехода, попавшего под трамвай, что наверняка позабыл черты собственного лица.
– Пойдем домой, надо наточить карандаши, – скомандовал он. – Живее!
– Но ведь вы собирались в бар…
– И еще: когда завтра отправишься к Сусане, захвати с собой несколько рисунков, чтобы она видела, что ты действительно художник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57