У нее был голодный вид. Но она уже знала, как насытиться.
Она многому научилась в семье, состоящей из девяти человек, не считая кузенов, кузин, дядек, теток, что вместе составляло компанию в сорок три человека. Один из них, дядя Казимир, старше ее всего на десять лет, взял на себя заботу о ее просвещении – сексуальном просвещении, когда ей было всего десять лет. И она так хорошо и с такой радостью усвоила его уроки, что когда Анна-Сибил сообщила Фредди о том, что она бросает его после двенадцати недель супружества, в ответ ей прозвучал вздох облегчения. Они совершили прекрасный обмен. Фредди получил назад свои бренные останки, а Анна получила новое имя. К тому же она попала в Нью-Йорк.
Фредди был плохим агентом. Только однажды он познакомил ее с продюсером, настоящим продюсером. Остальные его связи составляли люди, которые знали продюсеров: швейцары, агенты прессы, маникюрщицы. У маникюрщиц Фредди считался большим человеком. Но все-таки он купил ей приличное платье и представил ее крупному усталому продюсеру с пятнами песи на руках и чрезвычайно витиеватыми ответами, которые он соблаговолил дать из-за присутствия и под влиянием очень молоденькой и опасно хорошенькой девочки.
Сибил сразу все поняла. Она в то время все схватывала на лету. Несмотря на светскость приема, несмотря на величественность кабинета продюсера (он напоминал гробницу со стенами, обшитыми панелями из красного дерева), несмотря ни на что, для Сибил было ясно, что Фредди служит для этого князя театра только сводником. Но продюсер, увы, должен был уезжать в Палм-Спрингс. Не удалось. Фредди, по крайней мере. Прошли недели, и на Сибил снизошло откровение: она полюбила красное дерево. Лучше сказать она полюбила его эквиваленты: норковые меха, шелка и сверкающие камни. Фредди болтал (когда осмеливался болтать) о чем-то, что они называли карьерой. Но в ее карьере, карьере, для которой она была предназначена с самого рождения, театр играл лишь вспомогательную роль. Ее назначение, теперь она точно знала, быть женщиной богатого мужчины. И чем богаче, тем лучше. Женатого или холостого. Единственное, что имело значение – это подпись на чеке для ее месячного содержания.
Она выяснила у секретаря Великого Человека, когда он должен был вернуться из Палм-Спрингс. Утром того дня, когда он должен был приехать, она взяла 125 долларов из пояса, который Фредди обычно носил на себе, а теперь висел на спинке стула, в то время как сам он спал: это она поработала, жалуясь всю ночь, что он ей мешает. Она отправилась в магазин Бергдорфа как только тот открылся. Вошла в кабинку для переодевания, заказала себе достойное платье – на всю сумму и надела его. Только это платье и больше ничего. Она свернула комом старую одежду, пустой кошелек и белье и засунула все под скамейку в кабинке магазина. Хорошо еще, что в тот день стояла теплая погода, хотя это не имело для нее существенного значения. Она не замерзла бы даже в январе. Она двинулась решительным шагом вперед, молоденькая девушка с взъерошенными волосами и длинными ногами, вниз по Пятой Авеню к Западной Сорок пятой улице, девушка с грациозными и быстрыми движениями и выражением лица, ясно говорящим всем, что ее можно остановить, только угрожая кухонной табуреткой или наставив на нее заряженный револьвер. Сама того не зная, она заставила остановиться пешеходов на всем пути от Джонкерса до Бревстера. Да, в тот день по крайней мере один мелкий банковский клерк покинул свое агентство, чтобы уехать с незаконченным романом в Таско или Сант-Томас или Портофино. Господи! Куда-нибудь туда, где все женщины такие же, как эта.
И Великий Человек был покорен. Он мысленно порадовался, что приобрел ровный солнечный загар. Он вышел из-за стола, он двигался медленно и волнообразно, как морское животное спускающееся в теплые потоки, как бы дремлющее, но на самом деле зорко высматривающее добычу.
Сибил молчала, слегка нахмурившись, сероглазая и диковатая, до последней минуты. Затем она произнесла два слова, которые перевернули всю ее жизнь и все еще имеют для нее последствия.
– Расстегните мне платье, – сказала она. И все.
Ей не было тогда и пятнадцати. Все было улажено – квартира, содержание, образ жизни, приемлемый для обоих. Сибил брала уроки актерского мастерства, которые дали ей стандартный набор основных понятий, которым она следовала почти механически. Гораздо важнее для нее были люди, с которыми она встречалась.
Подражая этим людям, вернее, некоторым из них, она выработала свой стиль. Через два года она говорила и выглядела (в постели и вне ее, что жизненно важнее) так, как будто она была окружена деньгами и привилегиями всю свою жизнь и будто она твердо намерена избежать поражения. Она придумала, как произносить иностранные слова, имена, титулы – Buffet, Cortina d'Amprezzo, chutzpah – с неизменным американским акцентом, но с веселой заговорщической улыбкой. Это действовало беспроигрышно, так что однажды один измученный еврей-драматург пытался говорить с ней на идише целое утро и предложил ей руку и сердце. Она отказала ему.
Она задумала перебраться в Голливуд. Идея эта зародилась в ней под влиянием того факта, что три голливудские звезды были либо замужем, либо на содержании у настоящих американских магнатов: стального короля (она читала «Тайм» каждую неделю от корки до корки), нефтяного короля со Среднего Запада, «страстно любящего фарфор, цыплят и суп из розовых лепестков». Все это она называла «исследованием рынка». Невольничий рынок на Бульваре Сансет манил ее и жаждал подарить раба для ее цепей. Великий Человек возражал против ее отъезда. В это время он пытался выманить огромную сумму денег у банковского консорциума, чтобы поставить новое шоу. Были и другие поводы для ее поездки: он взял на себя роль практичного, реалистичного, твердо стоящего на земле, следящего за делами бизнесмена и стал слишком много времени уделять своей жене. И Сибил поняв, что ее покровитель не догадывается, в каком щекотливом положении она оказалась, запустила в ход свой план А.
Не было никаких планов В и С, их и не могло быть. Она просто послала ему прямо домой одну из записей, которую она сделала в первый год их знакомства. Она начиналась со слов: «Моя кошечка… Царапай, царапай, царапай меня…»
Вот как Сибил Харпер, урожденная Анна Краковец, позднее – жительница Шамокина (она научилась отвечать настырным вопрошателям, что «росла под Филадельфией») и Нью-Йорка попала в Голливуд. И это позволило ей встретить Ходдинга Ван ден Хорста – не просто удачу, а море, океан, наполненный рыбками-удачами.
Согласно ее собственным подсчетам (а Сибил никогда не переставала гордиться своим мастерством), непредвиденная встреча сэкономит полтора года насыщенной жизни и избавит ее от тактических маневров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Она многому научилась в семье, состоящей из девяти человек, не считая кузенов, кузин, дядек, теток, что вместе составляло компанию в сорок три человека. Один из них, дядя Казимир, старше ее всего на десять лет, взял на себя заботу о ее просвещении – сексуальном просвещении, когда ей было всего десять лет. И она так хорошо и с такой радостью усвоила его уроки, что когда Анна-Сибил сообщила Фредди о том, что она бросает его после двенадцати недель супружества, в ответ ей прозвучал вздох облегчения. Они совершили прекрасный обмен. Фредди получил назад свои бренные останки, а Анна получила новое имя. К тому же она попала в Нью-Йорк.
Фредди был плохим агентом. Только однажды он познакомил ее с продюсером, настоящим продюсером. Остальные его связи составляли люди, которые знали продюсеров: швейцары, агенты прессы, маникюрщицы. У маникюрщиц Фредди считался большим человеком. Но все-таки он купил ей приличное платье и представил ее крупному усталому продюсеру с пятнами песи на руках и чрезвычайно витиеватыми ответами, которые он соблаговолил дать из-за присутствия и под влиянием очень молоденькой и опасно хорошенькой девочки.
Сибил сразу все поняла. Она в то время все схватывала на лету. Несмотря на светскость приема, несмотря на величественность кабинета продюсера (он напоминал гробницу со стенами, обшитыми панелями из красного дерева), несмотря ни на что, для Сибил было ясно, что Фредди служит для этого князя театра только сводником. Но продюсер, увы, должен был уезжать в Палм-Спрингс. Не удалось. Фредди, по крайней мере. Прошли недели, и на Сибил снизошло откровение: она полюбила красное дерево. Лучше сказать она полюбила его эквиваленты: норковые меха, шелка и сверкающие камни. Фредди болтал (когда осмеливался болтать) о чем-то, что они называли карьерой. Но в ее карьере, карьере, для которой она была предназначена с самого рождения, театр играл лишь вспомогательную роль. Ее назначение, теперь она точно знала, быть женщиной богатого мужчины. И чем богаче, тем лучше. Женатого или холостого. Единственное, что имело значение – это подпись на чеке для ее месячного содержания.
Она выяснила у секретаря Великого Человека, когда он должен был вернуться из Палм-Спрингс. Утром того дня, когда он должен был приехать, она взяла 125 долларов из пояса, который Фредди обычно носил на себе, а теперь висел на спинке стула, в то время как сам он спал: это она поработала, жалуясь всю ночь, что он ей мешает. Она отправилась в магазин Бергдорфа как только тот открылся. Вошла в кабинку для переодевания, заказала себе достойное платье – на всю сумму и надела его. Только это платье и больше ничего. Она свернула комом старую одежду, пустой кошелек и белье и засунула все под скамейку в кабинке магазина. Хорошо еще, что в тот день стояла теплая погода, хотя это не имело для нее существенного значения. Она не замерзла бы даже в январе. Она двинулась решительным шагом вперед, молоденькая девушка с взъерошенными волосами и длинными ногами, вниз по Пятой Авеню к Западной Сорок пятой улице, девушка с грациозными и быстрыми движениями и выражением лица, ясно говорящим всем, что ее можно остановить, только угрожая кухонной табуреткой или наставив на нее заряженный револьвер. Сама того не зная, она заставила остановиться пешеходов на всем пути от Джонкерса до Бревстера. Да, в тот день по крайней мере один мелкий банковский клерк покинул свое агентство, чтобы уехать с незаконченным романом в Таско или Сант-Томас или Портофино. Господи! Куда-нибудь туда, где все женщины такие же, как эта.
И Великий Человек был покорен. Он мысленно порадовался, что приобрел ровный солнечный загар. Он вышел из-за стола, он двигался медленно и волнообразно, как морское животное спускающееся в теплые потоки, как бы дремлющее, но на самом деле зорко высматривающее добычу.
Сибил молчала, слегка нахмурившись, сероглазая и диковатая, до последней минуты. Затем она произнесла два слова, которые перевернули всю ее жизнь и все еще имеют для нее последствия.
– Расстегните мне платье, – сказала она. И все.
Ей не было тогда и пятнадцати. Все было улажено – квартира, содержание, образ жизни, приемлемый для обоих. Сибил брала уроки актерского мастерства, которые дали ей стандартный набор основных понятий, которым она следовала почти механически. Гораздо важнее для нее были люди, с которыми она встречалась.
Подражая этим людям, вернее, некоторым из них, она выработала свой стиль. Через два года она говорила и выглядела (в постели и вне ее, что жизненно важнее) так, как будто она была окружена деньгами и привилегиями всю свою жизнь и будто она твердо намерена избежать поражения. Она придумала, как произносить иностранные слова, имена, титулы – Buffet, Cortina d'Amprezzo, chutzpah – с неизменным американским акцентом, но с веселой заговорщической улыбкой. Это действовало беспроигрышно, так что однажды один измученный еврей-драматург пытался говорить с ней на идише целое утро и предложил ей руку и сердце. Она отказала ему.
Она задумала перебраться в Голливуд. Идея эта зародилась в ней под влиянием того факта, что три голливудские звезды были либо замужем, либо на содержании у настоящих американских магнатов: стального короля (она читала «Тайм» каждую неделю от корки до корки), нефтяного короля со Среднего Запада, «страстно любящего фарфор, цыплят и суп из розовых лепестков». Все это она называла «исследованием рынка». Невольничий рынок на Бульваре Сансет манил ее и жаждал подарить раба для ее цепей. Великий Человек возражал против ее отъезда. В это время он пытался выманить огромную сумму денег у банковского консорциума, чтобы поставить новое шоу. Были и другие поводы для ее поездки: он взял на себя роль практичного, реалистичного, твердо стоящего на земле, следящего за делами бизнесмена и стал слишком много времени уделять своей жене. И Сибил поняв, что ее покровитель не догадывается, в каком щекотливом положении она оказалась, запустила в ход свой план А.
Не было никаких планов В и С, их и не могло быть. Она просто послала ему прямо домой одну из записей, которую она сделала в первый год их знакомства. Она начиналась со слов: «Моя кошечка… Царапай, царапай, царапай меня…»
Вот как Сибил Харпер, урожденная Анна Краковец, позднее – жительница Шамокина (она научилась отвечать настырным вопрошателям, что «росла под Филадельфией») и Нью-Йорка попала в Голливуд. И это позволило ей встретить Ходдинга Ван ден Хорста – не просто удачу, а море, океан, наполненный рыбками-удачами.
Согласно ее собственным подсчетам (а Сибил никогда не переставала гордиться своим мастерством), непредвиденная встреча сэкономит полтора года насыщенной жизни и избавит ее от тактических маневров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93