Как может ум бездоказательно осознать реальность событий без отпечатанной страницы перед глазами, без слабого запаха свежей типографской краски, без перепачканных ею пальцев?
Поэтому, возможно, было бы правильнее сказать, что жителей радовало не само «осознание» того, что они принимали участие в «великих событиях», а уверенность в том, что четыре-пять дней спустя международная бульварная пресса подтвердит то, во что они уже были склонны поверить.
Люди в гостинице, конечно, были избавлены от подобной метафизики; их занимала забота иного рода: постараться как можно дольше, всю ночь, поддержать волнительность свадебного вечера, чтобы веселье сохранилось и на следующий день и не стало угасать раньше времени. Всякий знает, что хорошее торжество, как и страсть, переживает спад после своей кульминации. То, чем отличается торжество от любви – впрочем, не всегда – заключается в том, что о его спаде не принято говорить до тех пор, пока не станет слишком поздно.
Раздумья и размышления по этому поводу были бесполезны. Фактически, все это слишком часто было лишь знаком того, что вечер достиг своего пика и прошел его, и спад – следующее закономерное состояние. В результате чего, никто об этом уже и не думал. Другим следствием явилось то, что приглашенные без какого-либо открытого обсуждения легко повиновались этой незаметной закономерности, если не полностью из-за покорности судьбе, то по крайней мере из-за отсутствия выбора.
По этой причине Диоса Мелинда, карибская куртизанка без возраста, сказала «нет» Деймону Роуму час тому назад, хотя еще часом раньше она сказала «да» набобу из Чандрапура. Однако тот получил немного удовольствия, поскольку оно сводилось к праву быть избитым кнутом для скота из ротанга с ручкой из слоновой кости, принадлежавшим некогда его отцу. Диоса, пикантно украшенная нефритовым распятием, непостижимым образом превратилась в неприступную крепость. Она слегка шлепнула его, надо заметить, что всего лишь чуть-чуть, на этом все и закончилось. Сейчас набоб дулся, поскольку Диоса вырвала у него обещание жениться на ней, на месяц или около того, на время, достаточное, чтобы опять, после нескольких лет забвения, увидеть свое имя на страницах «Таун энд кантри». Вырвала она, конечно, и свадебный подарок. Он предложил опал. Она настаивала на его доме в Хемпстед-Хит. В конечном итоге они сошлись на участке земли на побережье в Антигуа, про который он почти забыл и что, как он понял сейчас, следовало оценить, как помешательство. Что касается кнута, то она не сказала, что не будет пускать его в ход совсем, все будет зависеть от ее настроения. Набоб понял, чем он может утешиться.
Деймон Роум, с другой стороны, хотя и получил прямой отказ, не стал унывать. Он и Диоса были старыми партнерами в игре взаимно обязывающих уступок, к тому же он предвидел неизбежный конец – сильную пощечину, от которой щелкнут зубы и боль отдастся в позвоночнике. Он надает ей пощечин, его рука уже дрожала в предвкушении, и после этого она, рыдая, уткнется ему в колени и будет восхищаться им, как если бы она была двадцатилетней невинной девчонкой.
Между тем они – Диоса, в невозможно обтягивающем спортивном костюме, Жоржи Песталоцци, Карлотта Милош и сам Роум – играли в бильярд. Было много незлобивой возни и грубоватых шуток с киями, и Роум был уверен, что игра скоро закончится.
Все были неожиданно поражены, когда в бильярдной появилась Клоувер, ведя с собой еще способных двигаться участников негритянского кубинского оркестра. Клоувер была в маске колдуньи, позаимствованной у хозяина гостиницы, – истинного швейцарца, гордящегося собой за то, что он может удовлетворить любое желание постояльцев, – и в бикини, из-за чего ко всеобщему удивлению, стала очаровательной. Клоувер сказала, что намеревается осуществить шаманский обряд, и хозяин гостиницы предложил ей использовать бильярдную, поскольку в ней был кафельный пол и отсутствовали ковры. Жертва, белый петух, торжествующе доложила Клоувер, была обещана.
Так как очки запотевали под маской, Клоувер задрала их на голову, и это придало ей такой фантастический вид, что и остальные, не очень обескураженные ее вторжением, немедленно увлеклись этой игрой.
Смахнув тяжелые бильярдные шары со стола, Диоса запрыгнула на зеленое сукно, и, яростно хлопая в ладоши, стала отбивать на нем семисантиметровыми каблуками прерывистый ритм.
Музыканты ответили тактами хоты, и Диоса, с выбившимися из узла на затылке длинными черными волосами, исполнила три быстрых оборота делавшего ей честь андалузского танца.
Очень скоро дикость и стремительность ее танца передались другим, и все стали в ритм постукивать киями по кафелю, аккомпанируя ей. Когда Диоса внезапно остановилась, ее стали упрашивать продолжить.
Но, казалось, Диоса больше никого не слышит. Потная, взъерошенная и раскрасневшаяся, она стянула через голову плотно облегающий свитер, обмахнула им на удивление острые груди и, повелительно щелкнув пальцами в направлении одного из музыкантов, взяла предложенную им рубашку. Туго обвязав ее вокруг талии, покачалась из стороны в сторону, как бы пробуя себя, и удовлетворенная тем, что ничто ей не мешает, разразилась совершенно не присущим ей смехом, сбрасывая все путы своей обычной элегантности и показывая себя такой, какой она была на самом деле – частью неразрывной цепи семи поколений карибских проституток.
Диоса вновь начала танцевать, и Деймон Роум, тоже не мелкая сошка в этом деле, стоял, вылупив глаза и открыв рот, говоря при этом Жоржи Песталоцци:
– Рвет, черт ее дери, сердце на части.
Именно в эту минуту в бильярдную вошел управляющий, гордо неся жертву – белого петуха. Однако, когда он увидел, что зеленое бильярдное сукно изодрано в клочья и поверхность стола раздроблена в щепки, он испустил истошный вопль. Петух закукарекал и, захлопав крыльями, подлетел прямо к Диосе. Та с испугу сделала шаг назад, оступилась и с глухим ударом упала на кафель.
Во внезапно нависшем молчании прозвучал лишь голос Деймона Роума, печально изрекшего истинную правду:
– Сегодня не мой день.
Спустя час у двери комнаты Диосы собралась небольшая группа людей. Появился доктор.
– Сотрясение, – коротко бросил он, – ничего серьезного.
Я уверен, что все будет в порядке. Но следующие несколько дней она должна провести в постели.
К этой минуте Роум был совершенно пьян и воинственно настроен.
– Если с ней все в порядке, что вы, док, так долго здесь делаете? А?
Клоувер старалась успокоить его, пока доктор, который сразу понял бесцельную враждебность Роума, пробирался к лестнице.
– Ты что, не слышишь меня, ты, грязный немецкий ублюдок? – сказал Роум, хватая доктора за лацканы пиджака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Поэтому, возможно, было бы правильнее сказать, что жителей радовало не само «осознание» того, что они принимали участие в «великих событиях», а уверенность в том, что четыре-пять дней спустя международная бульварная пресса подтвердит то, во что они уже были склонны поверить.
Люди в гостинице, конечно, были избавлены от подобной метафизики; их занимала забота иного рода: постараться как можно дольше, всю ночь, поддержать волнительность свадебного вечера, чтобы веселье сохранилось и на следующий день и не стало угасать раньше времени. Всякий знает, что хорошее торжество, как и страсть, переживает спад после своей кульминации. То, чем отличается торжество от любви – впрочем, не всегда – заключается в том, что о его спаде не принято говорить до тех пор, пока не станет слишком поздно.
Раздумья и размышления по этому поводу были бесполезны. Фактически, все это слишком часто было лишь знаком того, что вечер достиг своего пика и прошел его, и спад – следующее закономерное состояние. В результате чего, никто об этом уже и не думал. Другим следствием явилось то, что приглашенные без какого-либо открытого обсуждения легко повиновались этой незаметной закономерности, если не полностью из-за покорности судьбе, то по крайней мере из-за отсутствия выбора.
По этой причине Диоса Мелинда, карибская куртизанка без возраста, сказала «нет» Деймону Роуму час тому назад, хотя еще часом раньше она сказала «да» набобу из Чандрапура. Однако тот получил немного удовольствия, поскольку оно сводилось к праву быть избитым кнутом для скота из ротанга с ручкой из слоновой кости, принадлежавшим некогда его отцу. Диоса, пикантно украшенная нефритовым распятием, непостижимым образом превратилась в неприступную крепость. Она слегка шлепнула его, надо заметить, что всего лишь чуть-чуть, на этом все и закончилось. Сейчас набоб дулся, поскольку Диоса вырвала у него обещание жениться на ней, на месяц или около того, на время, достаточное, чтобы опять, после нескольких лет забвения, увидеть свое имя на страницах «Таун энд кантри». Вырвала она, конечно, и свадебный подарок. Он предложил опал. Она настаивала на его доме в Хемпстед-Хит. В конечном итоге они сошлись на участке земли на побережье в Антигуа, про который он почти забыл и что, как он понял сейчас, следовало оценить, как помешательство. Что касается кнута, то она не сказала, что не будет пускать его в ход совсем, все будет зависеть от ее настроения. Набоб понял, чем он может утешиться.
Деймон Роум, с другой стороны, хотя и получил прямой отказ, не стал унывать. Он и Диоса были старыми партнерами в игре взаимно обязывающих уступок, к тому же он предвидел неизбежный конец – сильную пощечину, от которой щелкнут зубы и боль отдастся в позвоночнике. Он надает ей пощечин, его рука уже дрожала в предвкушении, и после этого она, рыдая, уткнется ему в колени и будет восхищаться им, как если бы она была двадцатилетней невинной девчонкой.
Между тем они – Диоса, в невозможно обтягивающем спортивном костюме, Жоржи Песталоцци, Карлотта Милош и сам Роум – играли в бильярд. Было много незлобивой возни и грубоватых шуток с киями, и Роум был уверен, что игра скоро закончится.
Все были неожиданно поражены, когда в бильярдной появилась Клоувер, ведя с собой еще способных двигаться участников негритянского кубинского оркестра. Клоувер была в маске колдуньи, позаимствованной у хозяина гостиницы, – истинного швейцарца, гордящегося собой за то, что он может удовлетворить любое желание постояльцев, – и в бикини, из-за чего ко всеобщему удивлению, стала очаровательной. Клоувер сказала, что намеревается осуществить шаманский обряд, и хозяин гостиницы предложил ей использовать бильярдную, поскольку в ней был кафельный пол и отсутствовали ковры. Жертва, белый петух, торжествующе доложила Клоувер, была обещана.
Так как очки запотевали под маской, Клоувер задрала их на голову, и это придало ей такой фантастический вид, что и остальные, не очень обескураженные ее вторжением, немедленно увлеклись этой игрой.
Смахнув тяжелые бильярдные шары со стола, Диоса запрыгнула на зеленое сукно, и, яростно хлопая в ладоши, стала отбивать на нем семисантиметровыми каблуками прерывистый ритм.
Музыканты ответили тактами хоты, и Диоса, с выбившимися из узла на затылке длинными черными волосами, исполнила три быстрых оборота делавшего ей честь андалузского танца.
Очень скоро дикость и стремительность ее танца передались другим, и все стали в ритм постукивать киями по кафелю, аккомпанируя ей. Когда Диоса внезапно остановилась, ее стали упрашивать продолжить.
Но, казалось, Диоса больше никого не слышит. Потная, взъерошенная и раскрасневшаяся, она стянула через голову плотно облегающий свитер, обмахнула им на удивление острые груди и, повелительно щелкнув пальцами в направлении одного из музыкантов, взяла предложенную им рубашку. Туго обвязав ее вокруг талии, покачалась из стороны в сторону, как бы пробуя себя, и удовлетворенная тем, что ничто ей не мешает, разразилась совершенно не присущим ей смехом, сбрасывая все путы своей обычной элегантности и показывая себя такой, какой она была на самом деле – частью неразрывной цепи семи поколений карибских проституток.
Диоса вновь начала танцевать, и Деймон Роум, тоже не мелкая сошка в этом деле, стоял, вылупив глаза и открыв рот, говоря при этом Жоржи Песталоцци:
– Рвет, черт ее дери, сердце на части.
Именно в эту минуту в бильярдную вошел управляющий, гордо неся жертву – белого петуха. Однако, когда он увидел, что зеленое бильярдное сукно изодрано в клочья и поверхность стола раздроблена в щепки, он испустил истошный вопль. Петух закукарекал и, захлопав крыльями, подлетел прямо к Диосе. Та с испугу сделала шаг назад, оступилась и с глухим ударом упала на кафель.
Во внезапно нависшем молчании прозвучал лишь голос Деймона Роума, печально изрекшего истинную правду:
– Сегодня не мой день.
Спустя час у двери комнаты Диосы собралась небольшая группа людей. Появился доктор.
– Сотрясение, – коротко бросил он, – ничего серьезного.
Я уверен, что все будет в порядке. Но следующие несколько дней она должна провести в постели.
К этой минуте Роум был совершенно пьян и воинственно настроен.
– Если с ней все в порядке, что вы, док, так долго здесь делаете? А?
Клоувер старалась успокоить его, пока доктор, который сразу понял бесцельную враждебность Роума, пробирался к лестнице.
– Ты что, не слышишь меня, ты, грязный немецкий ублюдок? – сказал Роум, хватая доктора за лацканы пиджака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93