И Хилари и я любили ранние вечера на Козьем ручье.
Том зажигал камин и наливал спиртное для нас двоих, Хилари он предлагал сидр, включал большую стереосистему и шел на кухню готовить ужин. Он никогда не разрешал мне помогать ему. Мы ели супы, тушеные овощи, копченую дичь, приготовленную самим хозяином, иногда бисквит и хлеб из кукурузной муки, но редко какие-либо сложные кушанья. Том разговаривал с нами, пока стряпал, несмотря на звучащую на весь дом музыку, говорил больше о лесах и животных или рассказывал странные охотничьи мифы и легенды о лесе. Я не слышала о них раньше и даже не встречала у Фрейзера в „Золотой ветви".
– Где ты узнал все это? – спросила я однажды после того, как он рассказал страшную историю об оскверненном дереве, которое поймало в ловушку и сожрало осквернителя.
– О, повсюду. Что-то прочитал в книгах у Мартина. Некоторые предания племен гулла слышал Скретч, когда был еще ребенком. Многие привез домой из Гейдельберга мой прадед. Он слышал их от других „людей лесов". У всех „людей лесов" полно в запасе таких историй. Слышала бы ты беседы, которые ведутся вокруг бивачного костра после охоты в „Королевском дубе" или на других больших плантациях в наших местах. Парни боятся закрыть глаза, укладываясь спать. Еще хорошо, что большинство из них спит на койках в охотничьем домике.
– Прямо как мальчишки в лагере, – заметила я. – Но Бог ты мой, в каждом мифе есть… возмездие!
– Это главная мысль всех легенд, которые я слышал. Я думаю, что жизнь, отвоеванная зубами, когтями и кровью, была реальностью для всех прошлых столетий. Именно его – возмездия богов – боялись наши предки больше всего. И возмездия животных, которых они убивали. Возмездия самого мира, в котором они жили. Поэтому и существовали все эти ритуалы умилостивления, совершавшиеся после убийства животного. Некоторые из них бытуют и по сей день.
Я подумала о листе дуба, вложенном в рот убитого оленя, и о поцелуе в мертвые губы животного.
– Тогда зачем же убивать зверя, если потом все равно нужно, так сказать, вернуться обратно и умилостивить его? – удивилась я. – Разве этот ритуал не является признанием того, что убийство грешно?
– Да, но ритуалы пришли к нам с доисторических времен, – ответил Том, задумчиво глядя на меня. – У человека не было особого выбора – в те времена, если он не убивал, он оставался без пищи. Но животное, животное-король, было богом, не забывай об этом, оно имело огромную власть над человеком, ведь без него люди наверняка голодали бы. Поэтому человек оказывал такому животному всевозможные почести и надеялся, что Король не будет разгневан и не станет остерегать своих меньших братьев от охотничьих угодий в следующем году.
– Но теперь нет необходимости убивать зверей, чтобы выжить самому, – не сдавалась я. – Может быть, в те времена это и было нужно, но теперь все по-другому. Теперь обед можно „выследить" в супермаркете и принести его домой. И не говори мне, что ты умилостивляешь морковь, кофе и мороженое.
– Сейчас я убиваю потому, что таким образом я как бы устанавливаю связь с теми далекими людьми, для которых убийство животных было необходимостью когда-то. – Том был очень серьезен. – Я убиваю и приношу искупительную жертву, потому что те люди поступали подобным образом, потому что они были единственными поистине живыми людьми и потому что это делает меня хотя бы частично одним из них. Есть еще и другие причины, но пока ты не готова узнать о них. Диана, давай договоримся. Я не буду навязывать тебе свои взгляды на этот вопрос, а ты не будешь ныть по поводу убийства невинных животных.
– Ах, прости, пожалуйста, но мне кажется, я не ныла. – Мои глаза обожгли внезапные слезы обиды. Никогда раньше Том не разговаривал со мной в подобном тоне.
– Не часто, но иногда случалось, – заявил он.
Порой после обеда Том приносил большую гитару „Мартин" и играл для нас странные атональные песни, подобные той, что он пел в День Благодарения. Иногда он играл американские народные мелодии или популярные песенки, которые нравились Хилари. И всегда, по крайней мере один раз за вечер, играл „Лунную реку". Казалось, что у Тома такой же бесконечный и всеобъемлющий репертуар, как и его собрание пластинок и кассет, как тысячи его книг, которым не хватало места на полках.
Пару раз после обеда приходил Скретч с каким-нибудь лакомством для коз в мятом пакете из упаковочной бумаги, и Том обычно уговаривал старика зайти и немного посидеть у камина и послушать музыку. Скретч не пел вместе с хозяином дома, он сидел, как черепаха, опустив старые веки, похожие на бумагу, и обхватив руками дряблое брюшко, слушал и улыбался. Старин казался более худым, чем я его помнила, ходил, сильно шаркая ногами, и мне было больно слушать его глубокий, надсадный кашель.
– Ты хоть как-нибудь заботишься о горле? – спросил его Том однажды после приступа. Скретч сидел согнувшись, глаза его были влажными.
– У меня есть кое-что дома, – ответил старик. – Только сегодня сделал. Обычно помогает.
– Хорошо. Но не лезь в ручей, черт тебя возьми, – резко проговорил Том. – Ты слишком стар, чтобы бродить по воде в декабре. Тебе это прекрасно известно.
– А Скретч купается и зимой? – спросила Хилари после того, как старин ушел. Глаза девочки были широко раскрыты.
– Скретч думает, что он видит в воде что-то, чего там быть не должно, и он упорно бродит по ручью, выискивая это, – объяснил Том. – Он думает, что видит в воде огни. Вот что я думаю: он просто опять готовил там мед.
– Огни… – Я услышала страх в голосе дочери и увидела, что Том вспомнил о ее кошмарах и боязни пылающей воды.
– Мелкие искры света в глазах – первый признан болезни, которая называется глаукомой, Хил, – быстро начал он. – Это очень серьезная болезнь, и я сильно беспокоюсь, что она проявилась у Скретча. Его отец и дед болели ею. Человек просто слепнет, если болезнь не лечить. А Скретч не признает врачей. Но, к сожалению, его собственной медицине есть пределы.
– Да-да, – кивнула Хилари, – я понимаю.
Однажды вечером, когда мы перед возвращением домой снимали с себя коконы из одеял, в которые Том закрутил нас, хозяин домика на Козьем ручье заметил:
– Завтра, наверно, будет ясная и ветреная погода. При хорошем стечении обстоятельств мы будем находиться на болоте с подветренной стороны. Мне кажется, что это подходящий день для урока по выслеживанию.
– О да! – воскликнула Хилари. – Отлично!
– Диана? – Том обернулся ко мне.
– Что ж… Я согласна. – Но почему-то я не хотела отправляться вновь с этим человеком в леса Биг Сильвер. Почему-то я боялась. – Однако мне нужно быть дома пораньше. Тиш и Чарли устраивают вечер, и я не могу его пропустить. И Картер завтра возвращается…
Я не знала, зачем сказала это, и покраснела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
Том зажигал камин и наливал спиртное для нас двоих, Хилари он предлагал сидр, включал большую стереосистему и шел на кухню готовить ужин. Он никогда не разрешал мне помогать ему. Мы ели супы, тушеные овощи, копченую дичь, приготовленную самим хозяином, иногда бисквит и хлеб из кукурузной муки, но редко какие-либо сложные кушанья. Том разговаривал с нами, пока стряпал, несмотря на звучащую на весь дом музыку, говорил больше о лесах и животных или рассказывал странные охотничьи мифы и легенды о лесе. Я не слышала о них раньше и даже не встречала у Фрейзера в „Золотой ветви".
– Где ты узнал все это? – спросила я однажды после того, как он рассказал страшную историю об оскверненном дереве, которое поймало в ловушку и сожрало осквернителя.
– О, повсюду. Что-то прочитал в книгах у Мартина. Некоторые предания племен гулла слышал Скретч, когда был еще ребенком. Многие привез домой из Гейдельберга мой прадед. Он слышал их от других „людей лесов". У всех „людей лесов" полно в запасе таких историй. Слышала бы ты беседы, которые ведутся вокруг бивачного костра после охоты в „Королевском дубе" или на других больших плантациях в наших местах. Парни боятся закрыть глаза, укладываясь спать. Еще хорошо, что большинство из них спит на койках в охотничьем домике.
– Прямо как мальчишки в лагере, – заметила я. – Но Бог ты мой, в каждом мифе есть… возмездие!
– Это главная мысль всех легенд, которые я слышал. Я думаю, что жизнь, отвоеванная зубами, когтями и кровью, была реальностью для всех прошлых столетий. Именно его – возмездия богов – боялись наши предки больше всего. И возмездия животных, которых они убивали. Возмездия самого мира, в котором они жили. Поэтому и существовали все эти ритуалы умилостивления, совершавшиеся после убийства животного. Некоторые из них бытуют и по сей день.
Я подумала о листе дуба, вложенном в рот убитого оленя, и о поцелуе в мертвые губы животного.
– Тогда зачем же убивать зверя, если потом все равно нужно, так сказать, вернуться обратно и умилостивить его? – удивилась я. – Разве этот ритуал не является признанием того, что убийство грешно?
– Да, но ритуалы пришли к нам с доисторических времен, – ответил Том, задумчиво глядя на меня. – У человека не было особого выбора – в те времена, если он не убивал, он оставался без пищи. Но животное, животное-король, было богом, не забывай об этом, оно имело огромную власть над человеком, ведь без него люди наверняка голодали бы. Поэтому человек оказывал такому животному всевозможные почести и надеялся, что Король не будет разгневан и не станет остерегать своих меньших братьев от охотничьих угодий в следующем году.
– Но теперь нет необходимости убивать зверей, чтобы выжить самому, – не сдавалась я. – Может быть, в те времена это и было нужно, но теперь все по-другому. Теперь обед можно „выследить" в супермаркете и принести его домой. И не говори мне, что ты умилостивляешь морковь, кофе и мороженое.
– Сейчас я убиваю потому, что таким образом я как бы устанавливаю связь с теми далекими людьми, для которых убийство животных было необходимостью когда-то. – Том был очень серьезен. – Я убиваю и приношу искупительную жертву, потому что те люди поступали подобным образом, потому что они были единственными поистине живыми людьми и потому что это делает меня хотя бы частично одним из них. Есть еще и другие причины, но пока ты не готова узнать о них. Диана, давай договоримся. Я не буду навязывать тебе свои взгляды на этот вопрос, а ты не будешь ныть по поводу убийства невинных животных.
– Ах, прости, пожалуйста, но мне кажется, я не ныла. – Мои глаза обожгли внезапные слезы обиды. Никогда раньше Том не разговаривал со мной в подобном тоне.
– Не часто, но иногда случалось, – заявил он.
Порой после обеда Том приносил большую гитару „Мартин" и играл для нас странные атональные песни, подобные той, что он пел в День Благодарения. Иногда он играл американские народные мелодии или популярные песенки, которые нравились Хилари. И всегда, по крайней мере один раз за вечер, играл „Лунную реку". Казалось, что у Тома такой же бесконечный и всеобъемлющий репертуар, как и его собрание пластинок и кассет, как тысячи его книг, которым не хватало места на полках.
Пару раз после обеда приходил Скретч с каким-нибудь лакомством для коз в мятом пакете из упаковочной бумаги, и Том обычно уговаривал старика зайти и немного посидеть у камина и послушать музыку. Скретч не пел вместе с хозяином дома, он сидел, как черепаха, опустив старые веки, похожие на бумагу, и обхватив руками дряблое брюшко, слушал и улыбался. Старин казался более худым, чем я его помнила, ходил, сильно шаркая ногами, и мне было больно слушать его глубокий, надсадный кашель.
– Ты хоть как-нибудь заботишься о горле? – спросил его Том однажды после приступа. Скретч сидел согнувшись, глаза его были влажными.
– У меня есть кое-что дома, – ответил старик. – Только сегодня сделал. Обычно помогает.
– Хорошо. Но не лезь в ручей, черт тебя возьми, – резко проговорил Том. – Ты слишком стар, чтобы бродить по воде в декабре. Тебе это прекрасно известно.
– А Скретч купается и зимой? – спросила Хилари после того, как старин ушел. Глаза девочки были широко раскрыты.
– Скретч думает, что он видит в воде что-то, чего там быть не должно, и он упорно бродит по ручью, выискивая это, – объяснил Том. – Он думает, что видит в воде огни. Вот что я думаю: он просто опять готовил там мед.
– Огни… – Я услышала страх в голосе дочери и увидела, что Том вспомнил о ее кошмарах и боязни пылающей воды.
– Мелкие искры света в глазах – первый признан болезни, которая называется глаукомой, Хил, – быстро начал он. – Это очень серьезная болезнь, и я сильно беспокоюсь, что она проявилась у Скретча. Его отец и дед болели ею. Человек просто слепнет, если болезнь не лечить. А Скретч не признает врачей. Но, к сожалению, его собственной медицине есть пределы.
– Да-да, – кивнула Хилари, – я понимаю.
Однажды вечером, когда мы перед возвращением домой снимали с себя коконы из одеял, в которые Том закрутил нас, хозяин домика на Козьем ручье заметил:
– Завтра, наверно, будет ясная и ветреная погода. При хорошем стечении обстоятельств мы будем находиться на болоте с подветренной стороны. Мне кажется, что это подходящий день для урока по выслеживанию.
– О да! – воскликнула Хилари. – Отлично!
– Диана? – Том обернулся ко мне.
– Что ж… Я согласна. – Но почему-то я не хотела отправляться вновь с этим человеком в леса Биг Сильвер. Почему-то я боялась. – Однако мне нужно быть дома пораньше. Тиш и Чарли устраивают вечер, и я не могу его пропустить. И Картер завтра возвращается…
Я не знала, зачем сказала это, и покраснела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169