– Вот! – сказал он. – Потерянный Аккорд! – И взял этот самый аккорд. Это было похоже на первый аккорд всех величайших в истории песен, на первую ноту всех величайших симфоний. Вокруг руки, перебирающей струны, клубилась волшебная золотая пыль, как в диснеевских мультиках. Над верхней декой порхали крошечные феи. Я заметил, что пальцы шамана как будто светятся. – Вот он, Потерянный Аккорд, – повторил наш полярный мудрец. – Секрет всей музыки. Музыка – это чистейший из языков. Подлинный язык, язык богов. Но он еще крайне опасен. Если не верите, еще раз послушайте «Slayer». Но как бы там ни было, теперь у вас есть Аккорд. Только не злоупотребляйте им… Бля, ребята! Бивес и Батхед!
Наш новый друг схватил пульт и переключил телевизор на свою любимую передачу.
– Обожаю этих ребят! – Шаман принялся тупо хихикать, подражая Бивесу и Батхеду, и при этом наигрывал на гитаре вообще непонятно что и восклицал «круто» или «отстой». Билл под шумок отобрал у него гитару, тщательно ее рассмотрел, провел пальцем по свежевыпиленному резонаторному отверстию, подергал ржавые струны.
У Мартти с собой целая стопка потрепанных нотных листов, густо усыпанных черными точками и черточками. Для нас, не обученных нотной грамоте, это просто набор непонятных знаков. Я никогда не любил классическую музыку. Не врубался в нее – и все тут. В общем, я приуныл. Глядя в ноты, Мартти играет какую-то совершенно незнакомую пьесу, витиеватую и напыщенную. Закончив с первой, сразу же начинает играть вторую. Потом – еще. И еще. Мы, как и пристало хорошим гостям, издаем одобрительное мычание. Гимпо подливает себе водки. Мы старательно изображаем восторг, хотя понимаем, что это – не то, что нам хотелось бы услышать. Z спрашивает у Мартти, а пишет ли он свою музыку.
– Да, я пишу песни, но это лапландские песни.
– А может, споешь нам что-нибудь из своего? – бормочет Зет.
– Конечно. Я спою песню про северного оленя. Это песня про старого оленя, который бродит по тундре, готовясь к смерти.
Мартти поет. Мелодия очень простая – никаких сложных гитарных вывертов и красивостей. Строгий аккомпанемент, медленное арпеджио. Хорошая песня, стоящая. Мы киваем в знак одобрения. Лапландский лепрекон с абсолютно непроизносимым именем – во всяком случае, я не берусь его произнести, не говоря уже о том, чтобы его записать, – предлагает разогреть обрезки какого-то мяса на сковородке с застывшим жиром. Гимпо кивает. Хозяин ставит сковороду на плиту. Непрозрачный белесый жир начинает плавиться, потом – шипеть и скворчать. Высвобожденный запах бьет по ноздрям. Хозяин снимает с открытой, почти пустой полки большую тарелку в тонкой пленке жира, вываливает на нее подогретое мясо и ставит его на стол. Едим руками. Наши нёба не привыкли к такому ядреному вкусу – даже самое острое мясо не идет ни в какое сравнение с этим мясом. Оно жесткое, плохо жуется. Я понимаю, что много его не съесть – желудок не примет. Даже под водку.
Вижу, что Гимпо и Z тоже не слишком понравилось угощение. Но мы мужественно едим – как и положено хорошим гостям. Я стараюсь не пялиться на сапоги нашего лапландского лепрекона, но не пялиться невозможно: это яркий пример того «притягательного» уродства, которого ты упорно стараешься не замечать, но оно все равно постоянно притягивает глаз. Насколько я понял, они пошиты из оленьей кожи, доходят до середины голени, и у них загнутые носы – такая диснеевская обувка. Они не украшены никакой вышивкой – просто болотные сапоги фейри, но настоящие. Хочу спросить, где он такие достал, но это было бы все равно что спрашивать у горбуна, где достать такой горб. Но Гимпо все равно спрашивает. Мартти переводит, и наш хозяин срывается с места и исчезает за дверью.
Через пару минут дверь открывается. Входит старуха – прямо бабка всех северных гоблинов, – сморщенная и сгорбленная под грузом прожитых лет, в грязном, заношенном лапландском костюме. В настоящем костюме, «для жизни», а не в том ярком декоративном наряде, в каких здешние женщины отправляются за покупками в супермаркет. Но глаза на морщинистом старом лице сияют очень даже по-молодому. Она улыбается нам и здоровается. Голос – как будто каркает ворона. Старуха тянет за собой большую картонную коробку. В коробке – те самые диснеевские сапоги из оленьей кожи. Мартти переводит. Он говорит, что это его двоюродная бабка. Она говорит только по-лапландски, и всю жизнь шьет сапоги из оленьей кожи; ходить по снегу – лучше сапог не придумаешь; только надо следить, чтобы они не пересыхали; кожу для них не дубят; их нельзя заносить в дом, их снимают у двери и оставляют на улице, на крыльце.
Примеряем сапоги. Внутри на коже еще остались кусочки мяса. Бабка притаскивает вторую коробку. Наконец, подбираем себе подходящий размер. Цены вполне приемлемые. Покупаем по паре. Надеюсь, что этот коммерческий эпизод не запятнает чистоту нашей дружбы. Утешает, что эта обувь – исключительно «для своих». Мартти говорит, что бабка шьет сапоги только для местных: чтобы в них ходить. Для туристов здесь производят другие: тщательно выделанные, с вышивкой, в общем, декоративные.
Наш хозяин, лапландский лепрекон, что-то шепчет ей на ухо. Она застенчиво хихикает и отпихивает его, словно она – молодая девица, а он – не ее взрослый внук, а настойчивый ухажер в период активного полового созревания. Она смотрит на нас, и из ее горла рвется протяжный звук – нечто среднее между гортанными, проникновенными трелями соловья и напряженным, но трогательным речитативом Бьорк. Древняя мелодия медленно воспаряет ввысь, из самых глубин души – горестный, жалобный плач, такой волнующий и прекрасный, что ради такого не жалко и умереть. Умереть, зная, что в мире все-таки есть настоящая красота. Она поет безо всякого аккомпанемента, но голос сам строит мелодию. Мелодия очень простая, но каждая фраза украшена необыкновенными, запредельными модуляциями – что говорит о большом даровании, о безупречном владении техникой и о бездонных глубинах души.
Потерянный Аккорд. В любой настоящей великой музыке – в той музыке, которая пусть на чуть-чуть, но все же существенно изменила мир, наподобие той гипотетической бабочки, которая вызывала ураган одним взмахом легкого крылышка, – Аккорд непременно присутствовал. Как правило, он появлялся случайно: странное диссонирующее созвучие от сорвавшейся гитарной струны в сочетании с гармонией расстроенного пианино или дребезжанием плохо закрепленных тарелок. Этот магический музыкальный лейтмотив обладает способностью изменять жизнь людей, и, изменяя людские жизни, он изменяет и целый мир.
Песня очень короткая. Мартти переводит слова. Старая олениха готовится умереть: бродит по тундре и ищет место последнего успокоения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97