— Успокойтесь, Григорий Адамович! Стоит ли опасаться одного человека, когда удалось обезвредить целую преступную группу?
— Стоит! — закатил глаза Мячиков. — Еще как стоит! Он стоит сотни, нет — тысячи Баварцев! Это же… это же…
Он вдруг пошатнулся, схватился рукой за сердце и стал беззвучно, по-рыбьи, хватать воздух ртом. Я не на шутку испугался.
— Что с вами?! — заорал я, кидаясь к нему, но он отстранил меня рукой и чуть слышно прошептал:
— Сердце… скорее… нитроглицерин… в моем номере…
Я бросился к выходу, но у самых дверей меня остановил спокойный голос Григория Адамовича:
— Все. Отпустило. Спасибо вам, Максим Леонидович. Никуда не нужно ходить.
Я обернулся. Мячикову, действительно, стало легче. Он перестал шататься, дыхание его выровнялось, голос окреп. Он даже попытался улыбнуться.
— Все в порядке, — добавил он. — Это со мной бывает. Вы же знаете, Максим Леонидович, здоровье у меня ни к черту. Столько всего пережить… А где, кстати, Семен Кондратьевич?
— Его вызвал майор.
— Майор? Какой майор?
— Командир опергруппы.
— Ах да! Теперь понял…
Он опять изменился, его била крупная дрожь, говорил он отрывисто, чуть заикаясь, руки его бесцельно блуждали по пиджаку, не находя себе места. У меня снова появились опасения за его здоровье.
— Мне нужен Щеглов, — сказал Мячиков.
— Он скоро вернется.
— Нет, я не могу ждать, — резко ответил он. — Мне он нужен по очень важному делу, и немедленно. Пойду поищу его. Где, вы говорите, обосновался майор?
Но я уже не слышал последнего вопроса. Взор мой прикован был к его пиджаку, вернее, к пуговицам. Одной, самой верхней, не было, а на ее месте торчал клок оборванных ниток. Я вынул из кармана найденную в пустом номере пуговицу и протянул ее Мячикову.
— Ваша пуговица, Григорий Адамович. Вы потеряли ее.
Он машинально сунул ее в карман.
— Благодарю.
Словно какая-то невидимая тень легла между нами. Я боялся смотреть ему в глаза.
— Я пойду, — бесцветным тоном произнес Мячиков.
Я случайно взглянул на стол. В глазах у меня потемнело. Упаковка омнопона исчезла.
— Григорий Адамович, — с трудом выдавил я, — одну минуту…
Он уже взялся за дверную ручку.
Дверь широко распахнулась, и в номер быстро вошел Щеглов в сопровождении трех омоновцев. Не успел я и глазом моргнуть, как на запястьях Мячикова сомкнулись железные браслеты наручников.
— Не надо никуда ходить, — сухо произнес Щеглов. — Вы арестованы.
Мячиков застонал и в бессилии опустился на стоявший рядом стул.
— Одну ампулу, Семен Кондратьевич, — взмолился он.
— Нет, — резко ответил Щеглов, вынимая из кармана мячиковского пиджака злополучную коробку и перекладывая ее к себе. — Вы проиграли, Артист. Это была ваша последняя роль.
Мир для меня в одно мгновение перевернулся вверх дном.

ДЕНЬ ПЯТНАДЦАТЫЙ
1.
— Ты спрашиваешь, когда я узнал, что этот твой Мячиков — преступник? — спросил Щеглов, глядя мне прямо в глаза. — Да в первый же день моего знакомства с ним!..
Мы сидели в московской квартире капитана Щеглова, за круглым столом, и отчаянно дули на горячий кофе. На кухне, гремя посудой, хлопотала Вера Павловна, супруга Семена Кондратьевича. Подходил к концу десятый день после моего возвращения в Москву. Следствие по делу преступной группы Баварца и Артиста-Мячикова завершилось — по крайней мере та его часть, что была в компетенции угрозыска; в дальнейшем к делу подключались органы госбезопасности. Все эти десять дней я был в полном неведении относительно судьбы главных действующих лиц недавней трагедии, а по ночам меня мучили кошмары. Но сегодня Щеглов наконец дал о себе знать, пригласив вечерком заглянуть к нему на чашку кофе. И я помчался на другой конец города, горя желанием поскорее узнать подробности этого жуткого дела. Щеглов встретил меня счастливой улыбкой и нездоровым блеском в глазах: видно, снова глотал кофеин для поднятия работоспособности. Когда ему «спускали сверху» интересное, захватывающее дело, он работал круглосуточно, неделями не выходя из своего кабинета, — и, ясное дело, организм требовал допинга, дабы справиться со сверхчеловеческими нагрузками. На все увещевания супруги не насиловать столь садистским образом свой организм он клялся и божился, что, мол, это в последний раз, больше ни-ни — но все повторялось сначала, лишь на горизонте замаячит что-нибудь этакое, сногсшибательное — «дело века». Щеглов был неисправим, как, впрочем, и многие ему подобные самоубийцы.
Итак, Щеглов улыбался. На его зеленом, с ввалившимися щеками, покрытом густой двухнедельной растительностью лице с пожелтевшими от никотина зубами улыбка смотрелась как на покойнике. И все же он был счастлив — счастлив тем, что первый виток этого крупного, как потом оказалось, дела был успешно размотан. А это значит, что и я имел право на улыбку — и я улыбнулся в ответ.
У Щеглова я гостил не в первый раз, так что с Верой Павловной, его супругой, добродушной, покладистой женщиной, уже имел честь познакомиться. Она никогда не мешала нашим беседам, постоянно возясь на кухне и что-то тихонько напевая. Я твердо убежден, что Щеглову с нею крупно повезло, ибо с его характером нужно было бы жениться как минимум на ангеле — вот ангел ему и достался. Чета Щегловых имела единственную дочь-десятиклассницу, Ирину, которая при моем появлении в квартире гениального сыщика обычно смущалась и исчезала в своей комнате.
Итак, мы сидели за столом и пили горячий кофе с домашними пирогами, приготовленными доброй хозяйкой.
— Дело в том, — продолжал Щеглов, отхлебывая из чашки, — что Мартынов, если ты помнишь, был убит длинным острым предметом, предположительно ножом, но главный интерес в этом преступлении представляет не орудие убийства, а способ нанесения удара. Мартынов был среднего роста, судя же по направлению удара — а удар был нанесен снизу вверх, — человек, нанесший его, намного ниже убитого. Когда же я впервые увидел Мячикова, то у меня сразу возникли подозрения на его счет, и виной тому, безусловно, был его рост. Позже, понаблюдав за отдыхающими, я сумел установить, что никого ниже Мячикова среди них нет, — и подозрения мои укрепились.
Щеглов потер подбородок, допил свой кофе и продолжил:
— Прежде чем вернуться к недавним событиям в «Лесном», я хотел бы сказать несколько слов об их предыстории. Два года назад в одном из южноуральских провинциальных городов, в тамошнем городском театре, ставили какую-то пьесу, кажется, по Чехову. Сама пьеса успеха не имела, но зато отличился один актер, доселе никому не известный и игравший лишь второстепенные роли. Звали его Григорий Адамович Меркулов.
— Меркулов? — переспросил я.
— Да-да, именно Меркулов, а никакой не Мячиков. Видно, актер он, действительно, был незаурядный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62