Вместе с тем он понимал, что для таких людей обер-лейтенант Пауль Зиберт, кавалер двух Железных крестов, хорошо обеспеченный средствами, – опасный человек, от которого надо держаться в стороне. Людей такого сорта было мало, и все же они были.
Офицерам старшего поколения в Зиберте нравилась почтительность. Он всегда проявлял живой интерес к их воспоминаниям о первой мировой войне. Молодым офицерам импонировала его репутация фронтовика, награжденного двумя крестами и носившего знак за ранение. Некоторые офицеры из учреждений оккупационных властей считали Зиберта земляком и старым знакомым рейхскомиссара Коха (в чем Кузнецов не пытался их разуверить). И наконец, всем знакомым Зиберта нравилась его щедрость, умение в любое время дня и ночи достать бутылку коньяка или какие-нибудь деликатесы, его постоянная готовность по-товарищески ссудить нуждающегося сотней марок.
За год работы в Ровно Пауль Зиберт стал своим человеком в различных кругах немецких офицеров и чиновников, хорошо разобрался в настроениях, побуждениях и интригах своих многочисленных знакомых.
Штурмбанфюрер фон Ортель стал для него первой загадкой. Между тем Центр запрашивал сведения об Ортеле, о характере его миссии в Ровно. Правда, Центр советовал соблюдать осторожность, не начинать с эсэсовцем по собственной инициативе никакой игры, вести себя таким образом, чтобы «приятельские» отношения с фон Ортелем развивались естественным образом.
Однажды в офицерском казино фон Ортель пригласил за стол человека из числа местных жителей и повел с ним разговор на чистом русском языке. Оказалось, что он владеет русским языком совершенно свободно, хотя раньше никогда не пользовался им в присутствии Кузнецова и Лисовской.
– Вы знаете русский? – спросил Кузнецов. Это был первый вопрос, который Кузнецов позволил себе задать фон Ортелю за все время их знакомства.
– О, да, я занимаюсь им с давних пор, дорогой Зиберт. А вы что-нибудь поняли? Не правда ли, мелодичный язык и звучный?
– Я понял всего лишь отдельные слова. Мои знания русского языка ограничиваются военным разговорником.
Фон Ортель кивнул в знак понимания и с выражением некоторого сожаления.
– Без ложной скромности могу сказать, что владею русским языком в совершенстве. У меня было немало возможностей убедиться в том, что ни один русский не в состоянии отличить меня от своего соотечественника. Конечно, когда я не в немецкой военной форме, как сейчас. – Ортель самодовольно рассмеялся.
– Пауль, вы производите впечатление человека, умеющего хранить тайну, – перешел вдруг на серьезный тон фон Ортель. – Поэтому могу вам признаться, что перед войной я некоторое время жил в Москве.
– И чем вы занимались там? – машинально вырвалось у Зиберта.
– Чем занимался? Помогал большевикам строить коммунизм! – Эсэсовец саркастически ухмыльнулся.
– Значит, вы… – Зиберт словно бы немного смешался, а затем с фронтовой солдатской непосредственностью наивным тоном задал прямой вопрос: – Значит, вы разведчик?
– Вы хорошо воспитаны, мой друг, – назидательным тоном произнес фон Ортель. – Бьюсь об заклад, что про себя вы употребили слово «шпион», не так ли?
– От вас ничего не скроешь. Вы читаете чужие мысли. Я действительно подумал так, но прошу прощения, у нас в армии ваша профессия не очень ценится.
Эсэсовец был достаточно интеллигентен, чтобы не обидеться. Простодушие и прямота Зиберта его, казалось, лишь забавляли.
– Это все результат армейской пропаганды, неверно она нас изображает.
Так была снята первая завеса с тайны «стоматологического кабинета» доктора Ортеля. Но главную тайну еще предстояло открыть – цель миссии фон Ортеля в Ровно.
Кузнецов и Ортель встречались почти ежедневно или у общих знакомых, или один на один, что случалось чаще. Эсэсовец на свой манер привязался к казавшемуся несколько наивным фронтовику, который внушал ему доверие и готов был внимательно слушать его словесные излияния. Постепенно он совсем перестал его стесняться.
Кузнецов, наблюдая день за днем фон Ортеля, все больше приходил к мысли о том, что за внешней респектабельностью эсэсовца скрывался страшный и опасный человек. Главной чертой этого человека был цинизм. Это был цинизм страшный, не оставивший в человеке ни единого чувства, ничего святого. Фон Ортель не признавал никаких идей, ничего, кроме корысти, которая, по его убеждению, и движет человеком во всех его поступках, в политике или в частной жизни.
– Война, – говорил фон Ортель, – ведется ради государственных и личных интересов. Признаюсь, меня интересуют исключительно личные. Но осуществить их я могу лишь через государственные интересы.
Кузнецов был поражен тем, с каким цинизмом и убийственным сарказмом фон Ортель отзывался о руководителях третьего рейха.
– В любви к самому себе доктор Геббельс не имеет соперников. А для меня, чем человек больше говорит о своих достоинствах, тем меньше я ему верю. Ложь доктора Геббельса шита белыми нитками. Задумайтесь над иронией истории, – фон Ортель вытер носовым платком пот со лба и с выражением презрения и гадливости на лице продолжал: – Фюрер выбрал этого дегенерата, чтобы он своей болтовней убеждал мир в превосходстве немецкой расы! Мальчишкой меня отодрали за уши за то, что я обозвал этого безмозглого калеку сорокой, напялившей на себя орлиные перья, а сейчас из меня хотели бы сделать болвана, готового поверить его брехне. Или послушайте всех этих розенбергов, которые уверяют нас в том, что мы должны умереть ради того, чтобы жила Германия. Не больше, не меньше! А почему бы не умереть самому господину Розенбергу? Извольте, господа, платить честно. Пусть каждый платит по своему счету, и тогда мы решим, а надо ли рисковать жизнью.
– Зачем вы так, это же наши, – пробормотал Зиберт, чтобы как-то отреагировать на тираду фон Ортеля.
– Что, испугался? Думаешь, я провоцирую тебя? меня можешь не бояться. Бойся гадов во фраках, они жалят исподтишка. Если окажешься с ними в одной компании, не забудь позаботиться о запасном выходе.
Многие так называемые столпы третьего рейха в действительности никакие не великаны, а самые рядовые, никчемные людишки. Лучше, когда слабый человек тебе враг, а не друг, мой Зиберт.
– Я все же отношу себя к тем, кто верит в немецкий гений, давший миру честнейшего рейхсмаршала Геринга, храброго и великодушного гауляйтера Коха, а также Бормана… – начал Кузнецов, желая якобы умерить остроту критики фон Ортеля.
Штурмбанфюрер захохотал и покровительственно похлопал Зиберта по плечу, как бы говоря: «Честен ты и наивен, но надрессирован, как верный пес».
– Э, мой дорогой Зиберт! Этот твой «честнейший» Геринг является крупнейшим лавочником на свете, спекулянтом, собственником огромной коллекции произведений искусства, которые он награбил в оккупированных странах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Офицерам старшего поколения в Зиберте нравилась почтительность. Он всегда проявлял живой интерес к их воспоминаниям о первой мировой войне. Молодым офицерам импонировала его репутация фронтовика, награжденного двумя крестами и носившего знак за ранение. Некоторые офицеры из учреждений оккупационных властей считали Зиберта земляком и старым знакомым рейхскомиссара Коха (в чем Кузнецов не пытался их разуверить). И наконец, всем знакомым Зиберта нравилась его щедрость, умение в любое время дня и ночи достать бутылку коньяка или какие-нибудь деликатесы, его постоянная готовность по-товарищески ссудить нуждающегося сотней марок.
За год работы в Ровно Пауль Зиберт стал своим человеком в различных кругах немецких офицеров и чиновников, хорошо разобрался в настроениях, побуждениях и интригах своих многочисленных знакомых.
Штурмбанфюрер фон Ортель стал для него первой загадкой. Между тем Центр запрашивал сведения об Ортеле, о характере его миссии в Ровно. Правда, Центр советовал соблюдать осторожность, не начинать с эсэсовцем по собственной инициативе никакой игры, вести себя таким образом, чтобы «приятельские» отношения с фон Ортелем развивались естественным образом.
Однажды в офицерском казино фон Ортель пригласил за стол человека из числа местных жителей и повел с ним разговор на чистом русском языке. Оказалось, что он владеет русским языком совершенно свободно, хотя раньше никогда не пользовался им в присутствии Кузнецова и Лисовской.
– Вы знаете русский? – спросил Кузнецов. Это был первый вопрос, который Кузнецов позволил себе задать фон Ортелю за все время их знакомства.
– О, да, я занимаюсь им с давних пор, дорогой Зиберт. А вы что-нибудь поняли? Не правда ли, мелодичный язык и звучный?
– Я понял всего лишь отдельные слова. Мои знания русского языка ограничиваются военным разговорником.
Фон Ортель кивнул в знак понимания и с выражением некоторого сожаления.
– Без ложной скромности могу сказать, что владею русским языком в совершенстве. У меня было немало возможностей убедиться в том, что ни один русский не в состоянии отличить меня от своего соотечественника. Конечно, когда я не в немецкой военной форме, как сейчас. – Ортель самодовольно рассмеялся.
– Пауль, вы производите впечатление человека, умеющего хранить тайну, – перешел вдруг на серьезный тон фон Ортель. – Поэтому могу вам признаться, что перед войной я некоторое время жил в Москве.
– И чем вы занимались там? – машинально вырвалось у Зиберта.
– Чем занимался? Помогал большевикам строить коммунизм! – Эсэсовец саркастически ухмыльнулся.
– Значит, вы… – Зиберт словно бы немного смешался, а затем с фронтовой солдатской непосредственностью наивным тоном задал прямой вопрос: – Значит, вы разведчик?
– Вы хорошо воспитаны, мой друг, – назидательным тоном произнес фон Ортель. – Бьюсь об заклад, что про себя вы употребили слово «шпион», не так ли?
– От вас ничего не скроешь. Вы читаете чужие мысли. Я действительно подумал так, но прошу прощения, у нас в армии ваша профессия не очень ценится.
Эсэсовец был достаточно интеллигентен, чтобы не обидеться. Простодушие и прямота Зиберта его, казалось, лишь забавляли.
– Это все результат армейской пропаганды, неверно она нас изображает.
Так была снята первая завеса с тайны «стоматологического кабинета» доктора Ортеля. Но главную тайну еще предстояло открыть – цель миссии фон Ортеля в Ровно.
Кузнецов и Ортель встречались почти ежедневно или у общих знакомых, или один на один, что случалось чаще. Эсэсовец на свой манер привязался к казавшемуся несколько наивным фронтовику, который внушал ему доверие и готов был внимательно слушать его словесные излияния. Постепенно он совсем перестал его стесняться.
Кузнецов, наблюдая день за днем фон Ортеля, все больше приходил к мысли о том, что за внешней респектабельностью эсэсовца скрывался страшный и опасный человек. Главной чертой этого человека был цинизм. Это был цинизм страшный, не оставивший в человеке ни единого чувства, ничего святого. Фон Ортель не признавал никаких идей, ничего, кроме корысти, которая, по его убеждению, и движет человеком во всех его поступках, в политике или в частной жизни.
– Война, – говорил фон Ортель, – ведется ради государственных и личных интересов. Признаюсь, меня интересуют исключительно личные. Но осуществить их я могу лишь через государственные интересы.
Кузнецов был поражен тем, с каким цинизмом и убийственным сарказмом фон Ортель отзывался о руководителях третьего рейха.
– В любви к самому себе доктор Геббельс не имеет соперников. А для меня, чем человек больше говорит о своих достоинствах, тем меньше я ему верю. Ложь доктора Геббельса шита белыми нитками. Задумайтесь над иронией истории, – фон Ортель вытер носовым платком пот со лба и с выражением презрения и гадливости на лице продолжал: – Фюрер выбрал этого дегенерата, чтобы он своей болтовней убеждал мир в превосходстве немецкой расы! Мальчишкой меня отодрали за уши за то, что я обозвал этого безмозглого калеку сорокой, напялившей на себя орлиные перья, а сейчас из меня хотели бы сделать болвана, готового поверить его брехне. Или послушайте всех этих розенбергов, которые уверяют нас в том, что мы должны умереть ради того, чтобы жила Германия. Не больше, не меньше! А почему бы не умереть самому господину Розенбергу? Извольте, господа, платить честно. Пусть каждый платит по своему счету, и тогда мы решим, а надо ли рисковать жизнью.
– Зачем вы так, это же наши, – пробормотал Зиберт, чтобы как-то отреагировать на тираду фон Ортеля.
– Что, испугался? Думаешь, я провоцирую тебя? меня можешь не бояться. Бойся гадов во фраках, они жалят исподтишка. Если окажешься с ними в одной компании, не забудь позаботиться о запасном выходе.
Многие так называемые столпы третьего рейха в действительности никакие не великаны, а самые рядовые, никчемные людишки. Лучше, когда слабый человек тебе враг, а не друг, мой Зиберт.
– Я все же отношу себя к тем, кто верит в немецкий гений, давший миру честнейшего рейхсмаршала Геринга, храброго и великодушного гауляйтера Коха, а также Бормана… – начал Кузнецов, желая якобы умерить остроту критики фон Ортеля.
Штурмбанфюрер захохотал и покровительственно похлопал Зиберта по плечу, как бы говоря: «Честен ты и наивен, но надрессирован, как верный пес».
– Э, мой дорогой Зиберт! Этот твой «честнейший» Геринг является крупнейшим лавочником на свете, спекулянтом, собственником огромной коллекции произведений искусства, которые он награбил в оккупированных странах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62