В начале второй мировой войны она была в польской армии в качестве сестры милосердия. Ее муж, польский офицер, погиб в фашистском плену.
О красоте молодой полячки ходили легенды. Она окончила балетную школу и консерваторию, хорошо стреляла и мастерски владела искусством верховой езды. Еще перед войной ей предлагали работу в Голливуде, но блистательной карьере киноактрисы она предпочла замужество.
Все это, а о муже Лидии немцы практически ничего не знали, импонировало ее многочисленным поклонникам в Ровно, которых она, однако, умела держать на расстоянии. Никто не мог похвастаться, что пользовался у Лидии серьезным успехом, в том числе и зондер-фюрер Гаан, который распространил среди приятелей слух, будто пани Лела дала согласие выйти за него замуж. Гаану, по всей видимости из-за знакомства с Лисовской, было отсрочено присвоение генеральского звания, хотя он и имел «особые заслуги перед фюрером и Великой Германией».
Пани Лела разрешала некоторым постоянным посетителям отеля бывать у нее дома, а иногда позволяла им приводить с собой своих знакомых, которых вихрь войны забросил в Ровно.
Среди тех, кто бывал у нее на улице Легионерская, 15, были полковник Адам Шумахер, майор фон Дипен, инженер Леон Метко и другие.
Эти визиты, естественно, могли вызвать сомнение в добропорядочности хозяйки дома, но Лисовская на самом деле вела себя достойным образом. Она дружила лишь с Майей, своей сестрой, а от сотрудников отеля отгораживалась своим аристократическим происхождением.
Жители Ровно ненавидели и презирали сестер-полячек, которые, по их мнению, открыто флиртовали с гестаповцами, посылавшими ежедневно на смерть сотни и тысячи людей. Молодые подпольщики всерьез намеревались бросить в окно квартиры Лисовской гранату. Майя была однажды остановлена на улице одним стариком, который обозвал ее последними словами и пригрозил ответственностью, «когда придут наши».
На кухне отеля «Дойчегофф» одно время работал бывший пленный Владимир Грязных. Однажды, после обеда, Грязных случайно заглянул в комнату отдыха для персонала отеля на первом этаже, дверь в которую была полуоткрыта. Он удивился, увидев на диване плачущую пани Лелу, которая, как он знал, хорошо относилась к нему.
– Заклинаю всем, что вам дорого, Володя, никому ничего не говорить! – воскликнула пани Лела. – Я должна дать вам это прочитать! Вы узнаете, как мы живем, на кого работаем. О, ужас! Я не в силах успокоиться, – и она протянула ему пожелтевший лист бумаги.
Это было письмо, которое передал ей унтер-офицер Борис Нелепка, фольксдойче по матери и чех по отцу. Он нашел это письмо в жестяной коробочке, спрятанной под досками в одном из дворов в небольшом городке под Витебском. Говоря точнее, коробочку обнаружил один немецкий солдат, а письмо он отдал Борису для перевода. Борис ненавидел фашистов. Письмо было написано по-белорусски. Борис понял его содержание лишь частично, но оно его так взволновало, что он попросил свою знакомую Лисовскую перевести письмо полностью.
В левом верхнем углу письма стояла дата: 12 марта 1943 года. Ниже в письме говорилось:
«Дорогой мой папочка!
Пишу тебе из фашистского рабства. Когда ты, папа, будешь читать это письмо, меня уже не будет в живых. И я прошу тебя, отец: отомсти фашистским кровопийцам. Это тебе наказ от твоей умирающей дочери…
Когда вернешься, маму не ищи. Ее убили фашисты. На допросе офицер требовал сказать, где находишься ты, и бил ее по лицу плеткой. Но мама не дрогнула и гордо ему бросила: «Вы меня плетью не запугаете. Я знаю, мой муж вернется и вышвырнет вас, подлых захватчиков, с нашей земли!..» Тогда офицер выстрелил маме в голову…
Папочка, мне исполнилось сегодня 15 лет. Я очень похудела, глаза у меня ввалились, кожа на руках потрескалась, волосы мне остригли под ноль. Когда я кашляю, из горла идет кровь – они отбили мне легкое.
А помнишь, папа, мое тринадцатилетие? Как весело отмечали мы мой день рождения! Ты мне сказал тогда: «Расти, доченька, на нашу с мамой радость и счастье!» Играл патефон, подруги поздравляли меня, мы пели наши любимые пионерские песни.
А сейчас, папа, как посмотрю на себя в зеркало, мне становится страшно. Платье – одни лохмотья, на шее оттиснут номер, словно я преступница; я высохла, как скелет, мои глаза постоянно слезятся. Разве скажешь, что мне 15 лет! Я больше никому не нужна. Здесь многие люди никому не нужны. Слоняются голодные, запуганные проклятыми овчарками. Каждый день людей уводят расстреливать.
Да, папа, я рабыня у немецкого барона. Стираю белье и убираю скотный двор. Работы много, а кормят два раза в день. Ем я из корыта вместе с поросятами Розой и Кларой. Так приказал барон. «Русские были и будут свиньями», – говорит он. – Я очень боюсь Клары. Это большая и ненасытная свинья. Она мне едва палец не откусила, когда я из корыта вытаскивала картофелину.
Живу я в хлеву, заходить в дом мне запрещено. Однажды горничная, полячка Юзефа, дала мне кусок хлеба. Хозяйка, узнав об этом, отхлестала ее плеткой.
Два раза я пыталась бежать, но управляющий настигал меня и возвращал назад. Барон приходил в бешенство. Он бил меня ногами, пока я не потеряла сознание. Затем меня обливали водой и бросали в подвал.
Сегодня я узнала новость, Юзефа сказала мне, что господа возвращаются в Германию, забирая с собой большую партию рабов и рабынь из нашего края. Они хотят забрать и меня. Но я не хочу ехать в эту распроклятую Германию и не поеду! Лучше я умру на родной земле, чем позволю затоптать себя в грязь на проклятой чужбине. Только смерть может спасти меня от тяжелых мук.
Не хочу больше страдать, как рабыня, у этих проклятых, свирепых фашистов, которые не дают мне житья…
Заклинаю тебя, отец: отомсти за маму и за меня.
До свиданья, дорогой папочка, иду умирать.
Твоя дочь Катя Сусанина.
Сердце говорит мне: письмо дойдет».
На потертом мятом конверте было написано: «Действующая армия, полевая почта… Сусанину Петру Ивановичу». На обратной стороне конверта карандашом была сделана приписка: «Дорогие дяденьки и тетеньки, кто найдет это спрятанное от немцев письмо, прошу вас: бросьте его в почтовый ящик. Я повесилась на дереве».
В глазах Владимира Грязных стояли слезы.
– Прошу вас, пани Лела, отдайте мне это письмо. Я доставлю его по адресу, передам его нашим!
Лисовская резко вскинула голову и посмотрела в глаза Владимиру.
– Хорошо, Володя, возьмите письмо. Я верю вам!
* * *
Над рекой сонно покачивался легкий туман. Наступающий рассвет разгонял белесые облака. Вдали проступали очертания темных гор.
– Там партизаны! – сказал сам себе Владимир Грязных, развешивая на ветвях дерева мокрые брюки и куртку.
Этой ночью он в одежде переплыл Горынь, имея при себе в закрытой стеклянной баночке письмо Кати Сусаниной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
О красоте молодой полячки ходили легенды. Она окончила балетную школу и консерваторию, хорошо стреляла и мастерски владела искусством верховой езды. Еще перед войной ей предлагали работу в Голливуде, но блистательной карьере киноактрисы она предпочла замужество.
Все это, а о муже Лидии немцы практически ничего не знали, импонировало ее многочисленным поклонникам в Ровно, которых она, однако, умела держать на расстоянии. Никто не мог похвастаться, что пользовался у Лидии серьезным успехом, в том числе и зондер-фюрер Гаан, который распространил среди приятелей слух, будто пани Лела дала согласие выйти за него замуж. Гаану, по всей видимости из-за знакомства с Лисовской, было отсрочено присвоение генеральского звания, хотя он и имел «особые заслуги перед фюрером и Великой Германией».
Пани Лела разрешала некоторым постоянным посетителям отеля бывать у нее дома, а иногда позволяла им приводить с собой своих знакомых, которых вихрь войны забросил в Ровно.
Среди тех, кто бывал у нее на улице Легионерская, 15, были полковник Адам Шумахер, майор фон Дипен, инженер Леон Метко и другие.
Эти визиты, естественно, могли вызвать сомнение в добропорядочности хозяйки дома, но Лисовская на самом деле вела себя достойным образом. Она дружила лишь с Майей, своей сестрой, а от сотрудников отеля отгораживалась своим аристократическим происхождением.
Жители Ровно ненавидели и презирали сестер-полячек, которые, по их мнению, открыто флиртовали с гестаповцами, посылавшими ежедневно на смерть сотни и тысячи людей. Молодые подпольщики всерьез намеревались бросить в окно квартиры Лисовской гранату. Майя была однажды остановлена на улице одним стариком, который обозвал ее последними словами и пригрозил ответственностью, «когда придут наши».
На кухне отеля «Дойчегофф» одно время работал бывший пленный Владимир Грязных. Однажды, после обеда, Грязных случайно заглянул в комнату отдыха для персонала отеля на первом этаже, дверь в которую была полуоткрыта. Он удивился, увидев на диване плачущую пани Лелу, которая, как он знал, хорошо относилась к нему.
– Заклинаю всем, что вам дорого, Володя, никому ничего не говорить! – воскликнула пани Лела. – Я должна дать вам это прочитать! Вы узнаете, как мы живем, на кого работаем. О, ужас! Я не в силах успокоиться, – и она протянула ему пожелтевший лист бумаги.
Это было письмо, которое передал ей унтер-офицер Борис Нелепка, фольксдойче по матери и чех по отцу. Он нашел это письмо в жестяной коробочке, спрятанной под досками в одном из дворов в небольшом городке под Витебском. Говоря точнее, коробочку обнаружил один немецкий солдат, а письмо он отдал Борису для перевода. Борис ненавидел фашистов. Письмо было написано по-белорусски. Борис понял его содержание лишь частично, но оно его так взволновало, что он попросил свою знакомую Лисовскую перевести письмо полностью.
В левом верхнем углу письма стояла дата: 12 марта 1943 года. Ниже в письме говорилось:
«Дорогой мой папочка!
Пишу тебе из фашистского рабства. Когда ты, папа, будешь читать это письмо, меня уже не будет в живых. И я прошу тебя, отец: отомсти фашистским кровопийцам. Это тебе наказ от твоей умирающей дочери…
Когда вернешься, маму не ищи. Ее убили фашисты. На допросе офицер требовал сказать, где находишься ты, и бил ее по лицу плеткой. Но мама не дрогнула и гордо ему бросила: «Вы меня плетью не запугаете. Я знаю, мой муж вернется и вышвырнет вас, подлых захватчиков, с нашей земли!..» Тогда офицер выстрелил маме в голову…
Папочка, мне исполнилось сегодня 15 лет. Я очень похудела, глаза у меня ввалились, кожа на руках потрескалась, волосы мне остригли под ноль. Когда я кашляю, из горла идет кровь – они отбили мне легкое.
А помнишь, папа, мое тринадцатилетие? Как весело отмечали мы мой день рождения! Ты мне сказал тогда: «Расти, доченька, на нашу с мамой радость и счастье!» Играл патефон, подруги поздравляли меня, мы пели наши любимые пионерские песни.
А сейчас, папа, как посмотрю на себя в зеркало, мне становится страшно. Платье – одни лохмотья, на шее оттиснут номер, словно я преступница; я высохла, как скелет, мои глаза постоянно слезятся. Разве скажешь, что мне 15 лет! Я больше никому не нужна. Здесь многие люди никому не нужны. Слоняются голодные, запуганные проклятыми овчарками. Каждый день людей уводят расстреливать.
Да, папа, я рабыня у немецкого барона. Стираю белье и убираю скотный двор. Работы много, а кормят два раза в день. Ем я из корыта вместе с поросятами Розой и Кларой. Так приказал барон. «Русские были и будут свиньями», – говорит он. – Я очень боюсь Клары. Это большая и ненасытная свинья. Она мне едва палец не откусила, когда я из корыта вытаскивала картофелину.
Живу я в хлеву, заходить в дом мне запрещено. Однажды горничная, полячка Юзефа, дала мне кусок хлеба. Хозяйка, узнав об этом, отхлестала ее плеткой.
Два раза я пыталась бежать, но управляющий настигал меня и возвращал назад. Барон приходил в бешенство. Он бил меня ногами, пока я не потеряла сознание. Затем меня обливали водой и бросали в подвал.
Сегодня я узнала новость, Юзефа сказала мне, что господа возвращаются в Германию, забирая с собой большую партию рабов и рабынь из нашего края. Они хотят забрать и меня. Но я не хочу ехать в эту распроклятую Германию и не поеду! Лучше я умру на родной земле, чем позволю затоптать себя в грязь на проклятой чужбине. Только смерть может спасти меня от тяжелых мук.
Не хочу больше страдать, как рабыня, у этих проклятых, свирепых фашистов, которые не дают мне житья…
Заклинаю тебя, отец: отомсти за маму и за меня.
До свиданья, дорогой папочка, иду умирать.
Твоя дочь Катя Сусанина.
Сердце говорит мне: письмо дойдет».
На потертом мятом конверте было написано: «Действующая армия, полевая почта… Сусанину Петру Ивановичу». На обратной стороне конверта карандашом была сделана приписка: «Дорогие дяденьки и тетеньки, кто найдет это спрятанное от немцев письмо, прошу вас: бросьте его в почтовый ящик. Я повесилась на дереве».
В глазах Владимира Грязных стояли слезы.
– Прошу вас, пани Лела, отдайте мне это письмо. Я доставлю его по адресу, передам его нашим!
Лисовская резко вскинула голову и посмотрела в глаза Владимиру.
– Хорошо, Володя, возьмите письмо. Я верю вам!
* * *
Над рекой сонно покачивался легкий туман. Наступающий рассвет разгонял белесые облака. Вдали проступали очертания темных гор.
– Там партизаны! – сказал сам себе Владимир Грязных, развешивая на ветвях дерева мокрые брюки и куртку.
Этой ночью он в одежде переплыл Горынь, имея при себе в закрытой стеклянной баночке письмо Кати Сусаниной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62