Чтобы случайно что-нибудь не перепутать, он записывал на обратной стороне листка свои заметки поверх печатного текста газеты.
В конце концов таинственные записи были полностью прочитаны, из них стало ясно, что в пергаменте подробно, хотя и без известий о трагической его развязке, описано путешествие к северу, казавшееся чудом, ввиду давности его осуществления.
По завершении дела Франсуа-Жюль в то же утро, прибирая на столе, выкинул в урну вырезки и ненужные уже экземпляры «Таймс».
Лидия вынула из урны первый попавшийся номер популярной газеты, захватив невольно вместе с ним три вырезки с рунами, попавшие в свернутую газету. Оторвав целый лист, девочка стала загибать края вокруг оставленной гладкой круглой площади, а затем ножницами обрезала загнутые края, так, чтобы получилась шапочка нужной высоты. Для узенького вертикального края, которым надлежало завершить убор, Лидия использовала три полоски с рунами, понравившиеся ей удлиненной формой и, значит, не требовавшие лишней работы ножницами.
Вооружившись взятыми из своего несессера наперстком и иголкой с длинной белой ниткой, она полностью обшила нижний край шапочки, пришивая к нему верхней частью три тонкие ленточки, которые она прилаживала друг к другу так, что сторона, исписанная заметками ее отца, оставалась внутри.
Закончив работу, девочка водрузила хрупкий убор на череп и, довольная полученным сходством с куклой, принялась убирать все с ковра. Сначала был собран и спрятан в карман несессер, а изрезанная газета снова свернута и возвращена в урну. Обрезки же шапочки Лидия решила сжечь и, чтобы не промахнуться своими маленькими ручками, протиснулась за экран камина, а там бросила скомканную бумагу в огонь. Подождав, пока обрезки загорятся, она повернулась спиной к очагу и стала выбираться из-за экрана. Но в этот момент горящий конец бумаги разогнулся, как это обычно бывает, замер на миг в воздухе и развернулся наружу, подобно открывающейся форточке. Огонь с куска бумаги перекинулся сзади на коротенькую юбочку Лидии, которая заметила его, лишь через несколько секунд, когда пламя начало продвигаться по кругу.
Услышав крик дочки Франсуа-Жюль, поднял голову и помертвел от ужаса. Окинув взглядом кабинет в поисках какого-либо спасительного средства, он бросился к девочке, схватил ее, не думая о грозящей ему опасности, и понес к толстой занавеси на окне, пытаясь обернуть ею дочку. Однако, когда он стремительно несся с девочкой на руках к окну, пламя еще больше разгорелось, невзирая на лихорадочные попытки несчастного отца завернуть дочку как можно плотнее.
После того как огонь был наконец потушен, Лидию отнесли в постель, а срочно вызванные врачи не оставили отцу никакой надежды. В бреду девочка без конца, и не забывая ни малейшей подробности, говорила о том, что она делала с той минуты, когда отец разрешил ей поиграть около него, и до того рокового момента, когда на нее перебросился огонь.
Вечером того же дня девочки не стало.
Безутешный отец установил на камине в стеклянном шаре череп с нарисованными на лбу чертами и с бумажной шапочкой сверху. Эти два предмета – память о последних счастливых часах жизни дочки – стали для него бесценными реликвиями.
Вскоре после этой ужасной трагедии Франсуа-Жюлю пришлось оплакивать умершего от легочной болезни, переданной ему годом раньше почившей женой, своего лучшего друга – поэта Рауля Апарисио, с которым его связывала еще с лицейской скамьи тесная братская дружба.
У Апарисио, потратившего все свое состояние на лечение, осталась дочь Андреа, ровесница и подружка Лидии, которой теперь оставалось надеяться лишь на многодетного и бедного дядю.
Еще не отошедший от своего собственного несчастья, Франсуа-Жюль забрал сиротку к себе, надеясь, что она заменит ему дочь, да и сама девочка – тихое и очаровательное создание – внушала к себе трогательную нежность. С радостью воспринял весть о приходе в их дом новой сестрички и Франсуа-Шарль, до сих пор рыдавший при воспоминании о Лидии.
Шли годы, и красота Андреа Апарисио расцветала. В шестнадцать лет это была стройная гибкая девушка с тяжелой копной волос, обрамлявших цветущее лицо, украшенное огромными чистыми глазами. Франсуа-Жюль со страхом видел, как его отцовские чувства к сироте перерастают в безумную, пожирающую его страсть.
Несмотря на отсутствие между ними родственных уз, совесть его не позволяла любить это дитя, которое было им воспитано и называло его отцом. Поэтому он держал возникшее чувство в глубокой тайне.
Борясь со своими желаниями и обуздывая их, он наслаждался счастьем жить под одной крышей с Андреа, видеть и слышать ее каждый день, а вечером брать ее за руку и чуть не падать от опьянения, целуя на ночь ее лоб.
Когда девушке исполнилось восемнадцать, она достигла, казалось, всего, что может быть у молодости, и довела Франсуа-Жюля до полного смятения чувств, так что он не мог больше сдерживаться и задумал немедленно жениться на Андреа.
В общем, каких-то физических препятствий к столь желанному союзу не было. За неимением любви чувство благодарности к подобравшему ее человеку заставит Андреа дать согласие, ибо она будет, несомненно, счастлива превратиться из бедной девушки в состоятельную даму.
Решивший для себя следовать по стопам отца, поскольку унаследовал от него писательский дар, Франсуа-Шарль работал в то время целыми днями над диссертацией по литературе. После ужина он прощался с отцом и Андреа, поднимался к себе, занимался еще добрый час и с последним поездом отправлялся ночевать в Париж, чтобы назавтра с утра опять идти в библиотеку и лишь к сумеркам вернуться в Mo.
Однажды вечером, когда сын сидел у себя над книгами, Франсуа-Жюль со страшно бьющимся сердцем обратился, почти заикаясь, к девушке:
– Андреа… дорогое дитя… ты уже достигла возраста для замужества… Я хотел бы поговорить с тобой об одном намерении… которое закрепило бы счастье моей жизни… Но… увы… я не знаю… согласишься ли ты…
Девушка покраснела и встрепенулась от радости, услышав эти слова, хотя, как видно, она вкладывала в них какой-то свой смысл.
Уже давно они с Франсуа-Шарлем обожали друг друга. Еще в детстве на каникулах дом и сад оживлялись от их игр, перемежавшихся невинными поцелуями. Подростками они поверяли друг другу свои мечты, говорили о прочитанных книгах. Теперь же, чувствуя, что стали всем друг для друга, они поклялись, что соединятся, и ждали лишь подходящего момента, чтобы открыться отцу, в радостном одобрении которого у них не было ни тени сомнения.
Уверенная, что намек, содержавшийся в произнесенной фразе, мог относиться только к ее браку с Франсуа-Шарлем, Андреа не задумываясь ответила:
– Отец, радуйтесь, ибо ваши пожелания уже осуществились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
В конце концов таинственные записи были полностью прочитаны, из них стало ясно, что в пергаменте подробно, хотя и без известий о трагической его развязке, описано путешествие к северу, казавшееся чудом, ввиду давности его осуществления.
По завершении дела Франсуа-Жюль в то же утро, прибирая на столе, выкинул в урну вырезки и ненужные уже экземпляры «Таймс».
Лидия вынула из урны первый попавшийся номер популярной газеты, захватив невольно вместе с ним три вырезки с рунами, попавшие в свернутую газету. Оторвав целый лист, девочка стала загибать края вокруг оставленной гладкой круглой площади, а затем ножницами обрезала загнутые края, так, чтобы получилась шапочка нужной высоты. Для узенького вертикального края, которым надлежало завершить убор, Лидия использовала три полоски с рунами, понравившиеся ей удлиненной формой и, значит, не требовавшие лишней работы ножницами.
Вооружившись взятыми из своего несессера наперстком и иголкой с длинной белой ниткой, она полностью обшила нижний край шапочки, пришивая к нему верхней частью три тонкие ленточки, которые она прилаживала друг к другу так, что сторона, исписанная заметками ее отца, оставалась внутри.
Закончив работу, девочка водрузила хрупкий убор на череп и, довольная полученным сходством с куклой, принялась убирать все с ковра. Сначала был собран и спрятан в карман несессер, а изрезанная газета снова свернута и возвращена в урну. Обрезки же шапочки Лидия решила сжечь и, чтобы не промахнуться своими маленькими ручками, протиснулась за экран камина, а там бросила скомканную бумагу в огонь. Подождав, пока обрезки загорятся, она повернулась спиной к очагу и стала выбираться из-за экрана. Но в этот момент горящий конец бумаги разогнулся, как это обычно бывает, замер на миг в воздухе и развернулся наружу, подобно открывающейся форточке. Огонь с куска бумаги перекинулся сзади на коротенькую юбочку Лидии, которая заметила его, лишь через несколько секунд, когда пламя начало продвигаться по кругу.
Услышав крик дочки Франсуа-Жюль, поднял голову и помертвел от ужаса. Окинув взглядом кабинет в поисках какого-либо спасительного средства, он бросился к девочке, схватил ее, не думая о грозящей ему опасности, и понес к толстой занавеси на окне, пытаясь обернуть ею дочку. Однако, когда он стремительно несся с девочкой на руках к окну, пламя еще больше разгорелось, невзирая на лихорадочные попытки несчастного отца завернуть дочку как можно плотнее.
После того как огонь был наконец потушен, Лидию отнесли в постель, а срочно вызванные врачи не оставили отцу никакой надежды. В бреду девочка без конца, и не забывая ни малейшей подробности, говорила о том, что она делала с той минуты, когда отец разрешил ей поиграть около него, и до того рокового момента, когда на нее перебросился огонь.
Вечером того же дня девочки не стало.
Безутешный отец установил на камине в стеклянном шаре череп с нарисованными на лбу чертами и с бумажной шапочкой сверху. Эти два предмета – память о последних счастливых часах жизни дочки – стали для него бесценными реликвиями.
Вскоре после этой ужасной трагедии Франсуа-Жюлю пришлось оплакивать умершего от легочной болезни, переданной ему годом раньше почившей женой, своего лучшего друга – поэта Рауля Апарисио, с которым его связывала еще с лицейской скамьи тесная братская дружба.
У Апарисио, потратившего все свое состояние на лечение, осталась дочь Андреа, ровесница и подружка Лидии, которой теперь оставалось надеяться лишь на многодетного и бедного дядю.
Еще не отошедший от своего собственного несчастья, Франсуа-Жюль забрал сиротку к себе, надеясь, что она заменит ему дочь, да и сама девочка – тихое и очаровательное создание – внушала к себе трогательную нежность. С радостью воспринял весть о приходе в их дом новой сестрички и Франсуа-Шарль, до сих пор рыдавший при воспоминании о Лидии.
Шли годы, и красота Андреа Апарисио расцветала. В шестнадцать лет это была стройная гибкая девушка с тяжелой копной волос, обрамлявших цветущее лицо, украшенное огромными чистыми глазами. Франсуа-Жюль со страхом видел, как его отцовские чувства к сироте перерастают в безумную, пожирающую его страсть.
Несмотря на отсутствие между ними родственных уз, совесть его не позволяла любить это дитя, которое было им воспитано и называло его отцом. Поэтому он держал возникшее чувство в глубокой тайне.
Борясь со своими желаниями и обуздывая их, он наслаждался счастьем жить под одной крышей с Андреа, видеть и слышать ее каждый день, а вечером брать ее за руку и чуть не падать от опьянения, целуя на ночь ее лоб.
Когда девушке исполнилось восемнадцать, она достигла, казалось, всего, что может быть у молодости, и довела Франсуа-Жюля до полного смятения чувств, так что он не мог больше сдерживаться и задумал немедленно жениться на Андреа.
В общем, каких-то физических препятствий к столь желанному союзу не было. За неимением любви чувство благодарности к подобравшему ее человеку заставит Андреа дать согласие, ибо она будет, несомненно, счастлива превратиться из бедной девушки в состоятельную даму.
Решивший для себя следовать по стопам отца, поскольку унаследовал от него писательский дар, Франсуа-Шарль работал в то время целыми днями над диссертацией по литературе. После ужина он прощался с отцом и Андреа, поднимался к себе, занимался еще добрый час и с последним поездом отправлялся ночевать в Париж, чтобы назавтра с утра опять идти в библиотеку и лишь к сумеркам вернуться в Mo.
Однажды вечером, когда сын сидел у себя над книгами, Франсуа-Жюль со страшно бьющимся сердцем обратился, почти заикаясь, к девушке:
– Андреа… дорогое дитя… ты уже достигла возраста для замужества… Я хотел бы поговорить с тобой об одном намерении… которое закрепило бы счастье моей жизни… Но… увы… я не знаю… согласишься ли ты…
Девушка покраснела и встрепенулась от радости, услышав эти слова, хотя, как видно, она вкладывала в них какой-то свой смысл.
Уже давно они с Франсуа-Шарлем обожали друг друга. Еще в детстве на каникулах дом и сад оживлялись от их игр, перемежавшихся невинными поцелуями. Подростками они поверяли друг другу свои мечты, говорили о прочитанных книгах. Теперь же, чувствуя, что стали всем друг для друга, они поклялись, что соединятся, и ждали лишь подходящего момента, чтобы открыться отцу, в радостном одобрении которого у них не было ни тени сомнения.
Уверенная, что намек, содержавшийся в произнесенной фразе, мог относиться только к ее браку с Франсуа-Шарлем, Андреа не задумываясь ответила:
– Отец, радуйтесь, ибо ваши пожелания уже осуществились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69