От лекарств отказывается, видеть никого не желает, один Мишка Киш имеет к нему доступ. Уж дольше завтрашнего-то не протянет никак.
Появление приказчиков Абеллино счел добрым знаком: барина будущего признали в нем, коли заискивают так. На следующий день снова пожаловало целое полчище приказчиков, писарей, гуртовщиков, арендаторов и помельче людишек – втереться в милость к Абеллино. Значит, часы прежнего хозяина сочтены. Никто не поручился бы, что он переживет ближайшую ночь.
На третий день уже и гайдуки перекочевали к Абеллино – того даже злить стало это паломничество. На них он много слов не тратил и, дав понять, что сам теперь будет их владыкою, ибо дядюшка уже на ладан дышит, коротко и ясно распорядился: всей прислуге мужского пола как бесполезную растительность сбрить не медля усы! Это – первая из коренных реформ, кои намерен он провести в поместьях Карпати. Управители и смотрители повиновались беспрекословно; из гайдуков лишь двое-трое заколебались, не желая срамиться, но когда челяди было по четыре австрийских золотых обещано на брата, срезали и они богатырскую красу уст своих, столько лет лелеемую, столько сала с воском поглотившую, да еще поблагодарили усердно за фраки на пуговицах, бархатные панталоны, чулки да башмаки на пряжках, которые получили взамен мешковатых скарлатовых кафтанов. В день четвертый из всех закадычных друзей, служащих, дворовых да шутов не осталось подле лежавшего при смерти Яноша Карпати никого, кроме давешнего троицына короля Мишки Киша, достойного Варги, старого гайдука Палко и Выдры, цыгана. Даже поэт улизнул. Ему ведь достаточно было только «Яноша» на «Белу» поменять – и все мадригалы годились для нового патрона. Так что он тоже переметнулся, принялся поздравлять. Что поделаешь, и шутам свою квалификацию терять не хочется.
Все гости, приятели, слуги верные, которые вместе молились в день усекновения главы Иоанна Крестителя, вместе пили за барина Янчи за его столом, теперь веселились с Абеллино и за три дня столько комических нелепостей успели про доброго старика наговорить, что глупей, смешней и бестолковей его, кажется, на свете не сыщешь. Кто только не заводил речь о нем и его похождениях, все в один голос хулили, чернили его, оговаривали: господа – в зале, поварята – на кухне, гайдуки – во дворе. И помри он, бедняга, едва ли кому вздумалось бы даже лоб перекрестить.
На пятые сутки вообще ни слуху ни духу из Карпатфальвы. Успели, наверно, уже и похоронить.
Наконец, на шестые, прискакал верховой, в котором легко было узнать Марци.
– А, притопал, Марци, сынок? – шутливо крикнул ему с внутренней галереи пукканчский приказчик, увидев, как он слезает с лошади. – Вовремя свадебку справил, припозднись ты на недельку, новый-то барин вспомнил бы, глядишь, право первой ночи. Ну, что нового там, в Карпатфальве?
Не иначе, приехал на похороны приглашать. Это естественней всего было предположить.
– Письмо вам вот! – сообщил Марци равнодушно, шляпы даже не приподымая перед стоящим на террасе Абеллино, к ужасу скандализованного приказчика.
– А здороваться кто будет, наглец? От кого письмо?
На первый вопрос Марци только плечом дернул, на второй же ответил: от главноуправляющего.
Приказчик вскрыл конверт – и все поплыло у него перед глазами.
В собственноручно написанном письме извещал старый Янош Карпати своих служащих, гайдуков и дворовых в доме Кутьфальви, что изволил оправиться и даже встает, а посему доводит до их сведения: очень рад, коли нашли себе барина получше, у него и оставайтесь, а ко мне чтобы больше ни ногой.
Приказчик сморщился, будто отведал дикой груши, и, дабы не одному наслаждаться новостью, пустил письмо по рукам, так что сакраментальное послание, обойдя коллег – смотрителей, управителей, писарей, гуртовщиков, – напоследок и гайдуков сразило со всей челядью. Тут бы в самый раз усы подкрутить себе в утешение, да где они?… Ни усов, ни места. Кто в затылок полез, кто заругался, а кто пригорюнился. Не сообразишь сгоряча, кого и ругать: Абеллино за то, что зря наследством поманил, или барина Янчи, который помирать раздумал, хотя совсем было собрался. Сколько народу ни в чем не повинного так одурачить!
Абеллино последнему со скорбной миной поведали отрадную сию новость. Тот с философским спокойствием продолжал потягивать свой чай.
– Enfin, не век же он будет жить.
XIV. Нежданный оборот событий
Спустя месяц мы опять застаем Яноша Карпати в Пожони. Теперь он сердится, если «барином Янчи» его назовут.
Внешне и внутренне очень переменился наш набоб. Ростом стал словно бы меньше, – прежнее платье болтается на нем, нельзя надеть; лихорадочный румянец сошел с лица, и глаза уже больше не запухшие от вечного похмелья. Речи ведет серьезные, интересуясь делами общественными, предприятиями национальными; людей в именья свои подбирает честных да знающих, а кутежей, пирушек сторонится; в сословном собрании выступает здраво и разумно. Никто ума не приложит, что с ним такое приключилось.
Один у него доверенный человек: Мишка Киш, с ним ходит он во все публичные места. Там они частенько встречают Абеллино и переглядываются, улыбаясь, перешептываясь. Замышляют, знать, что-то набоб с троицыным королем, ход какой-то выигрышный, безошибочный готовят в ответ на присылку гроба, над которой по сю пору потешаются юные rou?s, хотя старикам шуточка племянника не кажется столь уж забавной. Ну да ничего, скоро и над ним все будут хихикать, стар и млад, пальцами, хохоча, указывать, ибо роль, предназначаемая ему в им же самим сочиненном водевиле, в высшей степени пригодна для увеселенья публики.
Абеллино после двухнедельной отлучки с удвоенным рвением принялся за осуществление своего недовершенного плана. Мы разумеем ковы его против хорошенькой мещаночки. Неудачи только сильней его раззадорили: чем труднее достигнуть цели, тем она ведь заманчивей. В конце концов возжелал он девушку до безумия; не пари уже, не тщеславие одно, не гордыня, а страсть самая настоящая, ничем не утишимая побуждала ее домогаться. Пробужденная лишь для забавы, она теперь всецело его поработила. Он чувствовал: пусть ценой погибели, разоренья, всей будущности, но должен заполучить эту девицу и осчастливить ее, может быть. Но нет, это не в наших привычках. Нет! Упиться ее любовью и бросить – и наблюдать потом ее увядание, говоря себе: «Это я ее растоптал!»
Даже если спасением души своей надо для этого пожертвовать, он бы не замедлил!
Мастер Болтаи с короткой тростью за спиной стоял под воротами, словно собаку подкарауливая, чтобы запустить в нее этой палкой.
У доброго человека голова кругом пошла с тех пор, как влез он в Фаннины дела. Тьфу ты, пропасть! Что за комиссию избрал себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
Появление приказчиков Абеллино счел добрым знаком: барина будущего признали в нем, коли заискивают так. На следующий день снова пожаловало целое полчище приказчиков, писарей, гуртовщиков, арендаторов и помельче людишек – втереться в милость к Абеллино. Значит, часы прежнего хозяина сочтены. Никто не поручился бы, что он переживет ближайшую ночь.
На третий день уже и гайдуки перекочевали к Абеллино – того даже злить стало это паломничество. На них он много слов не тратил и, дав понять, что сам теперь будет их владыкою, ибо дядюшка уже на ладан дышит, коротко и ясно распорядился: всей прислуге мужского пола как бесполезную растительность сбрить не медля усы! Это – первая из коренных реформ, кои намерен он провести в поместьях Карпати. Управители и смотрители повиновались беспрекословно; из гайдуков лишь двое-трое заколебались, не желая срамиться, но когда челяди было по четыре австрийских золотых обещано на брата, срезали и они богатырскую красу уст своих, столько лет лелеемую, столько сала с воском поглотившую, да еще поблагодарили усердно за фраки на пуговицах, бархатные панталоны, чулки да башмаки на пряжках, которые получили взамен мешковатых скарлатовых кафтанов. В день четвертый из всех закадычных друзей, служащих, дворовых да шутов не осталось подле лежавшего при смерти Яноша Карпати никого, кроме давешнего троицына короля Мишки Киша, достойного Варги, старого гайдука Палко и Выдры, цыгана. Даже поэт улизнул. Ему ведь достаточно было только «Яноша» на «Белу» поменять – и все мадригалы годились для нового патрона. Так что он тоже переметнулся, принялся поздравлять. Что поделаешь, и шутам свою квалификацию терять не хочется.
Все гости, приятели, слуги верные, которые вместе молились в день усекновения главы Иоанна Крестителя, вместе пили за барина Янчи за его столом, теперь веселились с Абеллино и за три дня столько комических нелепостей успели про доброго старика наговорить, что глупей, смешней и бестолковей его, кажется, на свете не сыщешь. Кто только не заводил речь о нем и его похождениях, все в один голос хулили, чернили его, оговаривали: господа – в зале, поварята – на кухне, гайдуки – во дворе. И помри он, бедняга, едва ли кому вздумалось бы даже лоб перекрестить.
На пятые сутки вообще ни слуху ни духу из Карпатфальвы. Успели, наверно, уже и похоронить.
Наконец, на шестые, прискакал верховой, в котором легко было узнать Марци.
– А, притопал, Марци, сынок? – шутливо крикнул ему с внутренней галереи пукканчский приказчик, увидев, как он слезает с лошади. – Вовремя свадебку справил, припозднись ты на недельку, новый-то барин вспомнил бы, глядишь, право первой ночи. Ну, что нового там, в Карпатфальве?
Не иначе, приехал на похороны приглашать. Это естественней всего было предположить.
– Письмо вам вот! – сообщил Марци равнодушно, шляпы даже не приподымая перед стоящим на террасе Абеллино, к ужасу скандализованного приказчика.
– А здороваться кто будет, наглец? От кого письмо?
На первый вопрос Марци только плечом дернул, на второй же ответил: от главноуправляющего.
Приказчик вскрыл конверт – и все поплыло у него перед глазами.
В собственноручно написанном письме извещал старый Янош Карпати своих служащих, гайдуков и дворовых в доме Кутьфальви, что изволил оправиться и даже встает, а посему доводит до их сведения: очень рад, коли нашли себе барина получше, у него и оставайтесь, а ко мне чтобы больше ни ногой.
Приказчик сморщился, будто отведал дикой груши, и, дабы не одному наслаждаться новостью, пустил письмо по рукам, так что сакраментальное послание, обойдя коллег – смотрителей, управителей, писарей, гуртовщиков, – напоследок и гайдуков сразило со всей челядью. Тут бы в самый раз усы подкрутить себе в утешение, да где они?… Ни усов, ни места. Кто в затылок полез, кто заругался, а кто пригорюнился. Не сообразишь сгоряча, кого и ругать: Абеллино за то, что зря наследством поманил, или барина Янчи, который помирать раздумал, хотя совсем было собрался. Сколько народу ни в чем не повинного так одурачить!
Абеллино последнему со скорбной миной поведали отрадную сию новость. Тот с философским спокойствием продолжал потягивать свой чай.
– Enfin, не век же он будет жить.
XIV. Нежданный оборот событий
Спустя месяц мы опять застаем Яноша Карпати в Пожони. Теперь он сердится, если «барином Янчи» его назовут.
Внешне и внутренне очень переменился наш набоб. Ростом стал словно бы меньше, – прежнее платье болтается на нем, нельзя надеть; лихорадочный румянец сошел с лица, и глаза уже больше не запухшие от вечного похмелья. Речи ведет серьезные, интересуясь делами общественными, предприятиями национальными; людей в именья свои подбирает честных да знающих, а кутежей, пирушек сторонится; в сословном собрании выступает здраво и разумно. Никто ума не приложит, что с ним такое приключилось.
Один у него доверенный человек: Мишка Киш, с ним ходит он во все публичные места. Там они частенько встречают Абеллино и переглядываются, улыбаясь, перешептываясь. Замышляют, знать, что-то набоб с троицыным королем, ход какой-то выигрышный, безошибочный готовят в ответ на присылку гроба, над которой по сю пору потешаются юные rou?s, хотя старикам шуточка племянника не кажется столь уж забавной. Ну да ничего, скоро и над ним все будут хихикать, стар и млад, пальцами, хохоча, указывать, ибо роль, предназначаемая ему в им же самим сочиненном водевиле, в высшей степени пригодна для увеселенья публики.
Абеллино после двухнедельной отлучки с удвоенным рвением принялся за осуществление своего недовершенного плана. Мы разумеем ковы его против хорошенькой мещаночки. Неудачи только сильней его раззадорили: чем труднее достигнуть цели, тем она ведь заманчивей. В конце концов возжелал он девушку до безумия; не пари уже, не тщеславие одно, не гордыня, а страсть самая настоящая, ничем не утишимая побуждала ее домогаться. Пробужденная лишь для забавы, она теперь всецело его поработила. Он чувствовал: пусть ценой погибели, разоренья, всей будущности, но должен заполучить эту девицу и осчастливить ее, может быть. Но нет, это не в наших привычках. Нет! Упиться ее любовью и бросить – и наблюдать потом ее увядание, говоря себе: «Это я ее растоптал!»
Даже если спасением души своей надо для этого пожертвовать, он бы не замедлил!
Мастер Болтаи с короткой тростью за спиной стоял под воротами, словно собаку подкарауливая, чтобы запустить в нее этой палкой.
У доброго человека голова кругом пошла с тех пор, как влез он в Фаннины дела. Тьфу ты, пропасть! Что за комиссию избрал себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133