«Прижизненного наследования не бывает».
– Так вы знаете?… – сделал наш денди большие глаза.
– Только то, что злонамеренный узурпатор, который распоряжается вашим наследством, – не кто иной, как собственный ваш дядя. Дядя, у которого, когда его разбивает удар и ему пускают кровь, хватает бестактности прийти в себя и опять завладеть вашим именьем, ставя вас в трудное положение. Ведь как ни толста и обширна та книга, ни одна самая малая статейка в ней не дает все-таки права вчинить дядюшке иск за то, что он не помер.
– Вы хотите меня дезавуировать?! – вскричал, вскакивая, Карпати. – Ведь я же всем и каждому говорю, что начинаю процесс.
– Успокойтесь, – усадил его банкир. – Все вам верят, и прекрасно. Правда нужна только мне, потому что я банкир. А я имею обыкновение молчать. Мне семейные тайны непальского махараджи известны не хуже, чем образ жизни самого высокопоставленного испанского гранда. И embarras de richesse, затруднения из-за богатства одного выгодны мне не меньше, нежели прикрываемая показной роскошью бедность другого. Я могу дать точный отчет об имущественном положении любого иностранца, приезжающего в Париж с какой угодно помпой и по какой угодно дороге. На днях прибыли три венгерских графа: двое пешком обошли всю Европу, а третий на пароходе вернулся из Америки, ни разу за все путешествие не покинув верхней палубы. Но я-то знаю: у всех троих хозяйство налажено дома так отлично, что они и меня бы еще могли деньгами ссудить. Зато князь с очень звучным именем из одной северной державы, который прикатил недавно через ворота Сен-Дени (шестерка белых коней, карета раззолочена, стремянные в шляпах с перьями: уж, кажется, богач, но мне-то лучше знать), – у того, у бедняги, все состояние умещается в кошельке, потому что на имения его наложен секвестр за какую-то политическую прокламацию.
– Хорошо, сударь, но мне-то вы зачем все это рассказываете?
– В доказательство того, что тайны сердечные и карманные всегда были и будут, но повелители финансового мира умеют их не только выведывать, но и хранить, и вы в ваших деликатных обстоятельствах смело можете говорить всем о них прямо противоположное, не рискуя даже тени сомнения вызвать ни у кого.
– Enfin, какая же польза мне от этого?
– Ах да, – хлопнул банкир себя по лбу, – вы хотите сказать, что куда приятней, если б все знали ваш секрет, кроме меня одного, и вы бы пришли мне рассказать совсем о другой болезни, нежели та, которой страдаете. Это естественно: но ведь я – врач-практик, я и по цвету лица все симптомы узнаю… А что, ежели мне все-таки попытаться вылечить вас?
Абеллино понравилась эта ироническая тирада.
– Что ж, посчитайте пульс, – только карман щупайте, не руку, – пошутил он.
– В этом нет нужды. Разберемся сначала в симптомах. Итак, у нас легкое несварение желудка тысяч этак из-за трехсот франков долга?
– Вам лучше знать. Суньте что-нибудь кредиторам моим, чтобы отвязались.
– Ну что вы, жаль ведь этих бедняг. Обойщику, каретнику, конеторговцу да не заплатить? Это же убийству равносильно. Кто на это пойдет? Лучше их удовлетворить.
– Но из каких же средств? – вне себя вскричал Абеллино. – Я не дон Хуан де Кастро, не могу ус свой в Толедо заложить. Да и нет у меня усов: сбрил.
– А что вы будете делать, если все-таки от вас не отстанут?
– Пулю в лоб – и вся недолга.
– Нет, этого вы не сделаете. Что скажут в свете? Благородный венгерский дворянин стреляется из-за нескольких паршивых сотен тысяч?
– А что скажут, если из-за этих нескольких паршивых сотен тысяч он позволит упрятать себя в тюрьму?
Банкир, улыбаясь, положил ободряюще руку ему на плечо.
– Попробуем вам как-нибудь помочь.
Ничто выразительней не обличало в нем парвеню, чем эта улыбка, это снисходительное похлопыванье по плечу.
Карпати же в эту минуту и на мысль не пришло, что он, потомок знатнейших феодальных баронов, отдается под покровительство бывшего пирожника с улицы Рамбюто.
Банкир уселся рядом на широкое канапе, понудив тем самым Абеллино выпрямиться.
– Вам, – мягко, дружелюбно сказал он, – надобны сейчас триста тысяч. Думаю, вас не смутит, если я попрошу вернуть мне шестьсот, когда к вам перейдет майорат?
– Fi donc! – бросил презрительно Карпати, в ком на миг пробудилась дворянская гордость, и холодно отстранился, высвобождая свой локоть из руки Гриффара. – А вы-таки ростовщик.
Тот, не поморщась, проглотил пилюлю и попытался подсластить ее шуткой.
– По латинской пословице: «bis dat, qui cito dat» – вдвойне дает, кто дает немедленно. Почему же мне и обратно вдвойне не попросить? К тому же, сударь, деньги – это товар, и если урожай бывает сам-десять, отчего во столько же не вырасти и деньгам? Примите во внимание и риск: ведь это самое что ни на есть рискованное помещение капитала! Смерть может настигнуть вас раньше вашего родича, чье наследство вы хотите получить. С лошади упадете на парфорсной охоте или на бегах и шею себе сломаете; на дуэли убьют; простуда, лихорадка, наконец, – и плакали мои триста тысяч, можно траур по ним на шляпу нацеплять. Но пойдем дальше. Недостаточно ведь долги уплатить, вам и на дальнейшую жизнь понадобится хотя бы вдвое против того ежегодно. Прекрасно. Я и эту сумму готов выдать вам вперед.
Карпати поворотился к банкиру с любопытством:
– Вы шутите?
– Нисколько. Стоит рискнуть миллионом, чтобы выиграть два, а двумя ради четырех и так далее. Я с вами говорю начистоту. Много даю – много и беру. Вы сейчас не в лучшем положении, чем дон Хуан де Кастро, который заем получил у толедских сарацин под залог своих усов. Так вот будем считать, что и у венгерского дворянина усы ничуть не хуже. Предлагаю вам под них сколько пожелаете и спрашиваю прямо: кто, кроме меня да толедских мавров, решался еще на такое предприятие – и решится ли когда-нибудь?
– Ладно. По рукам, – вполне серьезно отнесся к предложению Карпати. – Вы мне даете миллион, а я вам – вексель на два с обязательством уплатить по смерти дяди.
– А если волею парок нить его жизни окажется долговечнее, нежели миллион в ваших руках?
– Тогда вы мне другой дадите и так далее. У денежек ваших обеспечение надежное: венгерский дворянин – раб своего имения, он, кроме законного наследника, никому передать его не может.
– И вы совершенно уверены, что законным наследником можете быть только вы?
– Никого другого после смерти Яноша Карпати не останется, носящего эту фамилию.
– Это-то я знаю. Но Янош Карпати может ведь и жениться.
– Вы себе моего дядюшку этаким галантным кавалером представляете? – расхохотался Абеллино.
– Нет, наоборот. Мне прекрасно известно, что он уже на ладан дышит. Организм его подорван излишествами, и если дядя ваш их не прекратит, не изменит немедленно образа жизни, – на что надежды очень мало, как мне его ни жаль, – то, думаю, больше года ему не протянуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
– Так вы знаете?… – сделал наш денди большие глаза.
– Только то, что злонамеренный узурпатор, который распоряжается вашим наследством, – не кто иной, как собственный ваш дядя. Дядя, у которого, когда его разбивает удар и ему пускают кровь, хватает бестактности прийти в себя и опять завладеть вашим именьем, ставя вас в трудное положение. Ведь как ни толста и обширна та книга, ни одна самая малая статейка в ней не дает все-таки права вчинить дядюшке иск за то, что он не помер.
– Вы хотите меня дезавуировать?! – вскричал, вскакивая, Карпати. – Ведь я же всем и каждому говорю, что начинаю процесс.
– Успокойтесь, – усадил его банкир. – Все вам верят, и прекрасно. Правда нужна только мне, потому что я банкир. А я имею обыкновение молчать. Мне семейные тайны непальского махараджи известны не хуже, чем образ жизни самого высокопоставленного испанского гранда. И embarras de richesse, затруднения из-за богатства одного выгодны мне не меньше, нежели прикрываемая показной роскошью бедность другого. Я могу дать точный отчет об имущественном положении любого иностранца, приезжающего в Париж с какой угодно помпой и по какой угодно дороге. На днях прибыли три венгерских графа: двое пешком обошли всю Европу, а третий на пароходе вернулся из Америки, ни разу за все путешествие не покинув верхней палубы. Но я-то знаю: у всех троих хозяйство налажено дома так отлично, что они и меня бы еще могли деньгами ссудить. Зато князь с очень звучным именем из одной северной державы, который прикатил недавно через ворота Сен-Дени (шестерка белых коней, карета раззолочена, стремянные в шляпах с перьями: уж, кажется, богач, но мне-то лучше знать), – у того, у бедняги, все состояние умещается в кошельке, потому что на имения его наложен секвестр за какую-то политическую прокламацию.
– Хорошо, сударь, но мне-то вы зачем все это рассказываете?
– В доказательство того, что тайны сердечные и карманные всегда были и будут, но повелители финансового мира умеют их не только выведывать, но и хранить, и вы в ваших деликатных обстоятельствах смело можете говорить всем о них прямо противоположное, не рискуя даже тени сомнения вызвать ни у кого.
– Enfin, какая же польза мне от этого?
– Ах да, – хлопнул банкир себя по лбу, – вы хотите сказать, что куда приятней, если б все знали ваш секрет, кроме меня одного, и вы бы пришли мне рассказать совсем о другой болезни, нежели та, которой страдаете. Это естественно: но ведь я – врач-практик, я и по цвету лица все симптомы узнаю… А что, ежели мне все-таки попытаться вылечить вас?
Абеллино понравилась эта ироническая тирада.
– Что ж, посчитайте пульс, – только карман щупайте, не руку, – пошутил он.
– В этом нет нужды. Разберемся сначала в симптомах. Итак, у нас легкое несварение желудка тысяч этак из-за трехсот франков долга?
– Вам лучше знать. Суньте что-нибудь кредиторам моим, чтобы отвязались.
– Ну что вы, жаль ведь этих бедняг. Обойщику, каретнику, конеторговцу да не заплатить? Это же убийству равносильно. Кто на это пойдет? Лучше их удовлетворить.
– Но из каких же средств? – вне себя вскричал Абеллино. – Я не дон Хуан де Кастро, не могу ус свой в Толедо заложить. Да и нет у меня усов: сбрил.
– А что вы будете делать, если все-таки от вас не отстанут?
– Пулю в лоб – и вся недолга.
– Нет, этого вы не сделаете. Что скажут в свете? Благородный венгерский дворянин стреляется из-за нескольких паршивых сотен тысяч?
– А что скажут, если из-за этих нескольких паршивых сотен тысяч он позволит упрятать себя в тюрьму?
Банкир, улыбаясь, положил ободряюще руку ему на плечо.
– Попробуем вам как-нибудь помочь.
Ничто выразительней не обличало в нем парвеню, чем эта улыбка, это снисходительное похлопыванье по плечу.
Карпати же в эту минуту и на мысль не пришло, что он, потомок знатнейших феодальных баронов, отдается под покровительство бывшего пирожника с улицы Рамбюто.
Банкир уселся рядом на широкое канапе, понудив тем самым Абеллино выпрямиться.
– Вам, – мягко, дружелюбно сказал он, – надобны сейчас триста тысяч. Думаю, вас не смутит, если я попрошу вернуть мне шестьсот, когда к вам перейдет майорат?
– Fi donc! – бросил презрительно Карпати, в ком на миг пробудилась дворянская гордость, и холодно отстранился, высвобождая свой локоть из руки Гриффара. – А вы-таки ростовщик.
Тот, не поморщась, проглотил пилюлю и попытался подсластить ее шуткой.
– По латинской пословице: «bis dat, qui cito dat» – вдвойне дает, кто дает немедленно. Почему же мне и обратно вдвойне не попросить? К тому же, сударь, деньги – это товар, и если урожай бывает сам-десять, отчего во столько же не вырасти и деньгам? Примите во внимание и риск: ведь это самое что ни на есть рискованное помещение капитала! Смерть может настигнуть вас раньше вашего родича, чье наследство вы хотите получить. С лошади упадете на парфорсной охоте или на бегах и шею себе сломаете; на дуэли убьют; простуда, лихорадка, наконец, – и плакали мои триста тысяч, можно траур по ним на шляпу нацеплять. Но пойдем дальше. Недостаточно ведь долги уплатить, вам и на дальнейшую жизнь понадобится хотя бы вдвое против того ежегодно. Прекрасно. Я и эту сумму готов выдать вам вперед.
Карпати поворотился к банкиру с любопытством:
– Вы шутите?
– Нисколько. Стоит рискнуть миллионом, чтобы выиграть два, а двумя ради четырех и так далее. Я с вами говорю начистоту. Много даю – много и беру. Вы сейчас не в лучшем положении, чем дон Хуан де Кастро, который заем получил у толедских сарацин под залог своих усов. Так вот будем считать, что и у венгерского дворянина усы ничуть не хуже. Предлагаю вам под них сколько пожелаете и спрашиваю прямо: кто, кроме меня да толедских мавров, решался еще на такое предприятие – и решится ли когда-нибудь?
– Ладно. По рукам, – вполне серьезно отнесся к предложению Карпати. – Вы мне даете миллион, а я вам – вексель на два с обязательством уплатить по смерти дяди.
– А если волею парок нить его жизни окажется долговечнее, нежели миллион в ваших руках?
– Тогда вы мне другой дадите и так далее. У денежек ваших обеспечение надежное: венгерский дворянин – раб своего имения, он, кроме законного наследника, никому передать его не может.
– И вы совершенно уверены, что законным наследником можете быть только вы?
– Никого другого после смерти Яноша Карпати не останется, носящего эту фамилию.
– Это-то я знаю. Но Янош Карпати может ведь и жениться.
– Вы себе моего дядюшку этаким галантным кавалером представляете? – расхохотался Абеллино.
– Нет, наоборот. Мне прекрасно известно, что он уже на ладан дышит. Организм его подорван излишествами, и если дядя ваш их не прекратит, не изменит немедленно образа жизни, – на что надежды очень мало, как мне его ни жаль, – то, думаю, больше года ему не протянуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133