«Ты, старый козел, спускайся вниз». Господин Эльке не услышал ее и не стал прерывать своего выступления. Женщина подошла поближе к сцене и крикнула еще раз: «Эй ты, старая задница, слезай вниз!» Кое-кто из журналистов и двое членов жюри засмеялись. Тут Эльке качнуло влево, но он удержался на ногах. Конферансье поспешил вынести на сцену стул. А Эльке прытко рванулся назад к микрофону, но конферансье попытался удержать его от этого. Женщина тоже кинулась на сцену и крепко вцепилась в него руками. Конферансье отпускал разные шуточки, не сводя с Эльке глаз. Женщина силой заставила его опуститься на стул. Он сидел, тяжело дыша, у самого края сцены. Из публики подал голос врач. Люди облегченно зааплодировали и повскакали с мест. Врач расстегнул господину Эльке ворот рубашки и помахал у него перед лицом меню, создавая свежий приток несвежего воздуха. Господин Эльке поднял руку и поприветствовал публику. А женщина сказала ему: «Ну вот и всё! Отдохни!» Конферансье объявил следующий номер, это был фокусник. Женщина и врач подхватили господина Эльке под руки и стащили его по лесенке сбоку со сцены вниз.
Через два часа жюри подсчитало очки и объявило победителя конкурса. Им стал Карл Раухфус, тридцати семи лет, по специальности мойщик окон, он спел «Lachender Vagabund» («Смеющийся вагабунд») и имел такой успех, что повторил шлягер на бис. Жюри поздравило его, шеф вручил ему цветы и бутылку шампанского. Господин Раухфус буквально опешил оттого, в каком темпе прошло вручение приза и еще больше из-за его незначительности. Его разочарование нарастало как снежный ком. Он смотрел и ждал поздравлений от представителя концертного агентства в связи с его прекрасным голосом и контракта на запись пластинки, о чем конферансье не раз упоминал за вечер. Вместо этого устроитель праздника сказал, что господин из концертного агентства уже отбыл во Франкфурт. Я пожалел, что не последовал за Линдой и не исчез вовремя. Я мог бы завтра утром позвонить здешнему шефу и выяснить у него имя победителя. А вместо этого мне пришлось подняться со своего места и ждать того неприятного момента, когда шеф представит мне господина Раухфуса. У того опять возродилась надежда, как только он услышал, что разговаривает с представителем прессы. По тому, как засветилось его лицо, я понял, что он в плену иллюзий. Возможно, он подумал, что я напишу о нем большой репортаж. Я предложил ему сесть рядом со мной за стол для прессы. Уже второй раз я заверил его, что не смог отличить его пения от исполнения шлягера самим Фредом Бертельманом. Из ложной стыдливости я снова открыл блокнот и записал несколько сказанных им слов. Хозяин открыл еще одну бутылку шампанского. Примерно минут через двадцать мне удалось заинтересовать Раухфусом сидящую напротив фрау Финкбайнер из «Альгемайне цайтунг». И когда Раухфус начал все чаще говорить прямо в лицо фрау Финкбайнер, я тихонько встал из-за стола и с неприятным осадком в душе покинул зал. На следующее утро мой пиджак и брюки были насквозь пропахшими табаком, алкоголем, пылью и пеплом от сигарет. Мать, пробегая мимо моей комнаты, сказала вполголоса: «И где его только носит!» Меня бесило, что она не спрашивает меня об этом прямо. Я задумался, должен ли я объяснять истинную причину моих вечерних похождений, если меня об этом не спрашивают. Вместо этого я сказал себе: скоро ты будешь произносить свои гневные речи в пустой комнате. Странно только было, что эти угрозы в адрес матери я адресовал самому себе. Так и не разобравшись в ситуации, я решил купить себе новый костюм. Я поехал на трамвае в город и направился в отдел мужской одежды в первом попавшемся универмаге. Продавец, сам едва ли старше меня, показал мне несколько костюмов. Но, даже примеряя пиджаки, я продолжал апеллировать к своей матери. «Какой тебе больше нравится? – спрашивал я ее. – Или, может, прикажешь лучше попрощаться с тобой в старой вонючей журналистской робе, чтобы расставание прошло для тебя легче? Или все же в новеньком с иголочки костюмчике, свежесть которого ослепила бы тебя?» Я примерял диоленовые и териленовые костюмы, но мне не нравилось, что они такие гладкие и блестящие. Отливающие зеленоватыми и коричневыми оттенками уличные костюмы носили тогда практически все. Я даже тихонько захихикал, когда почувствовал, что и новая одежда тоже чем-то воняет. «Что тебе больше нравится нюхать? – спрашивал я мысленно мать. – Алкоголь и табачный дым или запах синтетики новенького костюмчика?» И вдруг, стоя в примерочной, я зациклился на словосочетании «уличный костюм». Это был такой слоган, который приспосабливал носителей костюмов к улице. Выражение «УЛИЧНЫЙ КОСТЮМ» объединяло мужчин и улицу, делало их единым целым. Мужчины в уличных костюмах производили впечатление ненадолго оживших теней, которые через какое-то короткое время опять меркли и исчезали, чтобы вынырнуть потом снова где-нибудь на другом углу улицы, мелькнуть тенью и раствориться среди других уличных костюмов. Если бы не было этого выражения, подумал я, то все три понятия – костюмы, мужчины и улица – никак бы не связывались между собой. Мое озарение сделало меня счастливым. Ребенком я часто винил во всем свои штаны или куртку, когда пытался объяснить себе враждебность со стороны других людей. Я вдруг вспомнил, как мальчиком отправлялся с родителями в город, чтобы мне купили что-нибудь новое из одежды. Сам я не мог тогда сказать, что мне нравится. И родители тоже не имели об этом ни малейшего представления, но делали вид, что, как всегда, все знают. Я присел на маленькую скамеечку в примерочной, чтобы лучше восстановить в памяти, как это все было. Продавцы прикладывали ко мне все, что им вздумается, я играл роль безмолвного манекена. Мне не нравилось, когда другие люди специально обращали на меня внимание, если на мне было надето что-то новое. А именно так всегда и происходило. Однажды я решительно восстал против матроски, пляжного костюмчика и летнего льняного костюмчика, и тогда отец рассердился и приказал продавцу принести короткие кожаные штаны и суконную баварскую курточку зеленого цвета. Мой отец работал когда-то в юности в Баварии, и ему очень нравилось все баварское. Я натянул на себя кожаные штаны и баварскую курточку. Продавец принес еще помимо этого традиционные баварские помочи с пуговицами из оленьих рогов. Отец сказал, чтобы я не снимал купленные вещи и шел так в них домой по городу. На его лице было написано удовлетворение. Это случалось крайне редко, и я не решился его испортить. Мать молчала. Удовлетворенности на лице отца было достаточно, чтобы и ее настроить на дружеский лад. Уже по дороге домой я заметил, как другие люди, взрослые и дети, тайком посмеиваются надо мной, чего отец или не замечал, или просто игнорировал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Через два часа жюри подсчитало очки и объявило победителя конкурса. Им стал Карл Раухфус, тридцати семи лет, по специальности мойщик окон, он спел «Lachender Vagabund» («Смеющийся вагабунд») и имел такой успех, что повторил шлягер на бис. Жюри поздравило его, шеф вручил ему цветы и бутылку шампанского. Господин Раухфус буквально опешил оттого, в каком темпе прошло вручение приза и еще больше из-за его незначительности. Его разочарование нарастало как снежный ком. Он смотрел и ждал поздравлений от представителя концертного агентства в связи с его прекрасным голосом и контракта на запись пластинки, о чем конферансье не раз упоминал за вечер. Вместо этого устроитель праздника сказал, что господин из концертного агентства уже отбыл во Франкфурт. Я пожалел, что не последовал за Линдой и не исчез вовремя. Я мог бы завтра утром позвонить здешнему шефу и выяснить у него имя победителя. А вместо этого мне пришлось подняться со своего места и ждать того неприятного момента, когда шеф представит мне господина Раухфуса. У того опять возродилась надежда, как только он услышал, что разговаривает с представителем прессы. По тому, как засветилось его лицо, я понял, что он в плену иллюзий. Возможно, он подумал, что я напишу о нем большой репортаж. Я предложил ему сесть рядом со мной за стол для прессы. Уже второй раз я заверил его, что не смог отличить его пения от исполнения шлягера самим Фредом Бертельманом. Из ложной стыдливости я снова открыл блокнот и записал несколько сказанных им слов. Хозяин открыл еще одну бутылку шампанского. Примерно минут через двадцать мне удалось заинтересовать Раухфусом сидящую напротив фрау Финкбайнер из «Альгемайне цайтунг». И когда Раухфус начал все чаще говорить прямо в лицо фрау Финкбайнер, я тихонько встал из-за стола и с неприятным осадком в душе покинул зал. На следующее утро мой пиджак и брюки были насквозь пропахшими табаком, алкоголем, пылью и пеплом от сигарет. Мать, пробегая мимо моей комнаты, сказала вполголоса: «И где его только носит!» Меня бесило, что она не спрашивает меня об этом прямо. Я задумался, должен ли я объяснять истинную причину моих вечерних похождений, если меня об этом не спрашивают. Вместо этого я сказал себе: скоро ты будешь произносить свои гневные речи в пустой комнате. Странно только было, что эти угрозы в адрес матери я адресовал самому себе. Так и не разобравшись в ситуации, я решил купить себе новый костюм. Я поехал на трамвае в город и направился в отдел мужской одежды в первом попавшемся универмаге. Продавец, сам едва ли старше меня, показал мне несколько костюмов. Но, даже примеряя пиджаки, я продолжал апеллировать к своей матери. «Какой тебе больше нравится? – спрашивал я ее. – Или, может, прикажешь лучше попрощаться с тобой в старой вонючей журналистской робе, чтобы расставание прошло для тебя легче? Или все же в новеньком с иголочки костюмчике, свежесть которого ослепила бы тебя?» Я примерял диоленовые и териленовые костюмы, но мне не нравилось, что они такие гладкие и блестящие. Отливающие зеленоватыми и коричневыми оттенками уличные костюмы носили тогда практически все. Я даже тихонько захихикал, когда почувствовал, что и новая одежда тоже чем-то воняет. «Что тебе больше нравится нюхать? – спрашивал я мысленно мать. – Алкоголь и табачный дым или запах синтетики новенького костюмчика?» И вдруг, стоя в примерочной, я зациклился на словосочетании «уличный костюм». Это был такой слоган, который приспосабливал носителей костюмов к улице. Выражение «УЛИЧНЫЙ КОСТЮМ» объединяло мужчин и улицу, делало их единым целым. Мужчины в уличных костюмах производили впечатление ненадолго оживших теней, которые через какое-то короткое время опять меркли и исчезали, чтобы вынырнуть потом снова где-нибудь на другом углу улицы, мелькнуть тенью и раствориться среди других уличных костюмов. Если бы не было этого выражения, подумал я, то все три понятия – костюмы, мужчины и улица – никак бы не связывались между собой. Мое озарение сделало меня счастливым. Ребенком я часто винил во всем свои штаны или куртку, когда пытался объяснить себе враждебность со стороны других людей. Я вдруг вспомнил, как мальчиком отправлялся с родителями в город, чтобы мне купили что-нибудь новое из одежды. Сам я не мог тогда сказать, что мне нравится. И родители тоже не имели об этом ни малейшего представления, но делали вид, что, как всегда, все знают. Я присел на маленькую скамеечку в примерочной, чтобы лучше восстановить в памяти, как это все было. Продавцы прикладывали ко мне все, что им вздумается, я играл роль безмолвного манекена. Мне не нравилось, когда другие люди специально обращали на меня внимание, если на мне было надето что-то новое. А именно так всегда и происходило. Однажды я решительно восстал против матроски, пляжного костюмчика и летнего льняного костюмчика, и тогда отец рассердился и приказал продавцу принести короткие кожаные штаны и суконную баварскую курточку зеленого цвета. Мой отец работал когда-то в юности в Баварии, и ему очень нравилось все баварское. Я натянул на себя кожаные штаны и баварскую курточку. Продавец принес еще помимо этого традиционные баварские помочи с пуговицами из оленьих рогов. Отец сказал, чтобы я не снимал купленные вещи и шел так в них домой по городу. На его лице было написано удовлетворение. Это случалось крайне редко, и я не решился его испортить. Мать молчала. Удовлетворенности на лице отца было достаточно, чтобы и ее настроить на дружеский лад. Уже по дороге домой я заметил, как другие люди, взрослые и дети, тайком посмеиваются надо мной, чего отец или не замечал, или просто игнорировал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39