Вероятно, эти действия должны были казаться смешными и веселыми, но люди не смеялись, они ворчали и начали постепенно уходить, что очень обеспокоило господина Фредерика. Он тут же вытащил из кармана брюк велосипедный звонок и прозвонил четыре раза. Явно обескураженный, он увидел, что люди и тут не засмеялись. Они кривили рты и хмыкали в ответ на его нерасторопность. Ведь сразу было ясно, что велосипедный звонок должен имитировать телефонный. Декоратор все время прикладывал к уху трубку не тем концом, но шутка не срабатывала, все это было очень слабо. Юморист сделал вид, будто только теперь заметил, что принимал велосипедные звонки за телефонные. Он сам в этом признался, старательно заикаясь, но и заикание было очень низкого качества. В зале раздались голоса: «Хватит! Кончай!» Кричали из первых рядов, но юморист не реагировал. Ему же не дали показать самого главного – как он складывает и раскладывает шезлонг. Подбежал конферансье и крепко схватил декоратора за руки. Юморист этого не понял или не захотел понять, что конферансье пытается помешать ему продолжить номер, и начал сопротивляться. Господин Фредерик схватил микрофон и рассказал несколько сальных анекдотов, подкрепляя их соответствующими звуками. В мгновение ока он перетянул публику на свою сторону. А позади него декоратор молча манипулировал с шезлонгом, но на него никто не обращал внимания. Нет, это не совсем так. Публика сгоняла его со сцены, хлопая в ладоши. Чудовищный провал достиг своего апогея. Я никогда еще не видел такого откровенного конфуза (и загадочного для меня согласия с ним). Я все больше крутил головой, потому что ничего не понимал. В зале царило уныние, охватившее всех и одновременно отвергаемое всеми. А самое ужасное было в том, что декоратор не уходил со сцены. Он продолжал вяло демонстрировать остатки своей мечты о другой жизни в амплуа юмориста и певца. И только объявление следующего участника привело к тому, что он как вкопанный застыл на месте. Очередной певец уже поднимался справа на сцену. Уходя, конферансье схватил юмориста за плечо и стащил его вниз. На сей раз он повиновался без всякого сопротивления. Рядом с собой я услышал учащенное дыхание Линды. Она курила и запихивала сгоревшие спички назад в коробок. Время от времени она вытаскивала их оттуда и забавлялась ими. Кончики ее пальцев немного почернели, но ей, похоже, это даже нравилось. Я рассматривал складки на блузке Линды и думал: так ведь нельзя, только сидеть и разглядывать складки на ее блузке.
– Вы останетесь до конца? – спросила меня Линда тихо.
– Я вообще-то никогда не смываюсь раньше времени, – ответил я.
– Почему?
– Как-то не решаюсь, – сознался я.
– Так ведь уже через полчаса ясно, что будет дальше, – сказала Линда.
– Меня приковывает к месту убожество этой акции, – попытался я объяснить.
– Это у вас скоро пройдет.
– То есть как?
– Глупость станет еще назойливее и ординарнее? – сказала Линда, – только и всего.
Я не нашелся что ответить. Певца, уже стоявшего на сцене, звали Макс Бюссинг. Сорока семи лет, по специальности – штукатур. Он запел в манере Ханса Альберса шлягер «Auf der Reeperbahn nachts um halb drei» («На Реепербан ночью…»). Его исполнение не отличалось большим искусством, но и не было самым плохим. Мы с Линдой откинулись назад и слушали пение. Двое из наших коллег уже исчезли. Публика частично перетекла в ресторан или бар. Похоже, на поклонника Ханса Альберса большого впечатления это не производило. Он пел себе дальше, обрушивая на публику стенания и тоску. Жюри выставило ему общую оценку 2,5 балла.
– А вы уйдете раньше? – спросил я Линду.
– Да.
– Когда?
– Вечера здесь обычно протекают по одному сценарию, – сказала Линда, – примерно через четверть часа подадут дорогой ужин. Если вы примете в нем участие, то дирекция будет ожидать от вас, что вы останетесь до конца.
– Ах, вот как, – удивился я.
Линда вышла в туалет и вернулась со слегка подкрашенными губами. Я задумался, не означает ли это скрытого призыва ко мне покинуть зал вместе с нею. Я не знал, что и думать. Конферансье объявил выход некого господина Дитера Эльке. Он был во фраке, цилиндре, белых перчатках, а кроме того, в черных лаковых туфлях и держал в руках черную трость с набалдашником. Господин Эльке напоминал немного Мориса Шевалье и еще чем-то Йоханнеса Хеестерса. Ему было сорок два года, и он работал столяром. Он проверил микрофон и попробовал два-три шага степа. Несколько секунд я думал о том, а не сочинить ли мне для Линды версию, что я уже начал работать над романом. Возможно, тогда, так я надеялся, ее охватит любопытство и она останется еще на какое-то время. А у меня будет возможность собрать еще несколько сигналов для ожидаемого или, может, даже предстоящего сближения с нею. Мне хотелось поцеловать Линду еще сегодня вечером. Но я ни за что не хотел раскрывать своих намерений, чтобы потом, чего доброго, не быть отринутым. Во всяком случае, я не хотел сидеть здесь и предаваться одним только глупым мечтам о любви. Мое желание двоилось. Душевная тоска по ней стремилась выговориться, а вожделение подталкивало меня в постель. Я обдумывал, может, мне шепнуть Линде, что у меня есть одна идея для очень интересного по форме романа. Но после этого мне пришлось бы сразу говорить дальше, чтобы помешать Линде начать расспрашивать про эту самую идею. В данный момент у меня вообще не было в голове ни одной даже самой завалящей идеи.
Три темы, на которые я мог бы вести беседу (немножко про детство, потом про несколько школьных лет, а в промежутке про моих загадочных родителей), казались мне неинтересными. И кроме того, я мог бы запутаться в тенетах лжи, не зная, как выпутаться из этого достойно. Пока я обдумывал, я молчал, сам не зная, сколько времени. Вдруг перед нашим столом вырос кельнер со стопкой больших белых тарелок. Когда он собрался поставить одну из них перед Линдой, она подняла руку и сказала: «Большое спасибо, но я должна еще успеть сегодня в другое место». Я тут же поставил крест на своих желаниях и только восхищался прямотой Линды. Господин Эльке держался обеими руками за микрофон и пел «Oh mein Papa, was bist du f?r ein sch?ner Mann» («О папочка, какой же ты красавец-мужчина!»). Появился другой кельнер и разложил столовые приборы и белоснежные салфетки. А обер-кельнер сервировал тем временем для каждого представителя прессы омара, немного отварных овощей к нему и крокеты из картофельного пюре. Когда Линда встала и вышла, я испытал такое чувство, что потерпел полный крах. В эти самые минуты господин Эльке покачнулся. Во время пения, танца и вращательных движений на месте он немножко потерял равновесие. Среди публики кто-то испуганно вскрикнул. Одна женщина встала с места и крикнула ему на сцену:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39