– Боже, – пробормотал Эймос, – он думает, что мы хотим стащить еще пару.
Лайла огляделась в поисках других стульев, не нашла и уселась прямо на пол, как уставший ребенок, скрестив ноги и подперев руками голову.
– Ты что делаешь, Лайла?
– Мне так нравится. Я не могу стоять.
Он осторожно уселся рядом с ней, стараясь не повредить спину:
– Мы, наверно, производим впечатление пары идиотов.
Она промолчала.
– И будь добра, сделай мне одолжение. В следующий раз не начинай открывать сумку при каждом удобном случае.
– Я знала, что ты не позволишь, и потом один из нас должен выглядеть честным человеком.
– Объясни оба своих положения.
Лайла вздохнула:
– Эймос, я знала, что ты скорее дашь себя распять, чем позволишь мне показать сумку. Ты и твои принципы давно мне известны. И я знаю, что они приняли нас за жуликов.
– Почему, скажи ради бога?
– А ты напряги извилины. Мы вошли и, как пара гангстеров, заставили их выложить перед нами огромное количество часов, просили еще и еще. Пока я их рассматривала и делала вид, что не могу решиться, ты в это время купил недорогую вещь, и это должно было сбить их настороженность, отвлечь от меня внимание, тогда я и засунула подходящие часики в сумку. Так что, выходит, мы не простые жулики, а весьма квалифицированные. – Она покачала головой. – Я знала, что так все случится. Всегда случается, когда я покупаю золотые часы.
– Ты их покупаешь каждый день?
Она опять покачала головой:
– Два раза. За всю мою жизнь. Первый раз я была с папой. Мама только что содрала с него кожу живьем, но оставила жизнь, они недавно развелись, он пришел накануне моего дня рождения. Мне не было десяти. Я его очень любила, Эймос. У него не было способностей ни к чему, никаких талантов, просто милый, добрый человек и плохо разбирался в людях. Она не хотела его пускать, и тут разразилась буря, наконец, она согласилась отпустить меня с ним на пару часов. Когда мы остались одни, он спросил, какой подарок я хочу получить на день рождения, а я возьми и ляпни: золотые часы, и он сказал, значит, ты их и получишь. Мы взяли такси и поехали на Пятую авеню, я помню только, что приказчик был очень сух и формален, господи, как иногда запоминаются такие вещи, а папа сказал: принесите самые лучшие часы для моего ребенка. И приказчик поклонился и отошел, а я была счастлива, когда он вернулся и надел мне на запястье тоненькие часики, и мне они, естественно, понравились до безумия, и папа сказал: они твои, и все было бы прекрасно, если бы у него было достаточно денег за них заплатить. Мерзавец продавец принес настоящие золотые часы, и бедному папе пришлось просить и унижаться, и мне было больно видеть. Он потом сказал, что купит мне их завтра, а я была такая эгоистичная дрянь, что потребовала золотые часы. Дрянь! – Лайла замолчала.
Эймос поднялся навстречу маленькому элегантному человечку, за которым шла полная девушка продавщица.
– Вы менеджер?
Она утвердительно кивнула на вопрос Эймоса:
– Да.
– Вы ему все рассказали? – Эймос помог подняться Лайле.
– Да. – Глаз у нее подергивался непрерывно.
– Что он сказал?
– Он не понимает, почему ваша жена не хочет показать свою сумку, если вы не брали часы.
– Скажите, я жду извинений.
– Non credo, та con gli americani non si sa mai.
– Я уловил что-то об американцах, что вы ему сказали?
– Я сказала, что вы странные люди и вас трудно понять.
– Давайте все забудем, – сказала Лайла, – пожалуйста. – И взяла мужа под руку.
– В таких случаях, – сказала девушка, – помогает полиция.
– Полиция! – Эймос оглядел пустой магазин. – Мы пришли сюда купить часы. Посмотрите. – Он достал бумажник и вытащил пачку туристских чеков. – Пусть сосчитает. Какого дьявола нам надо красть часы, когда мы можем за них заплатить? Скажите ему, что это я написал «Фрэнси».
Девушка повернулась к менеджеру:
– Dice che ha scripto Francie.
– Ma chi e questo Francie? Di che cosa parla?
– Он говорит, что не знает, что такое «Фрэнси», и понятия не имеет, о чем вы говорите.
– Песня, боже мой, песня, ее знает каждый, – и вдруг, жестикулируя, запел перед менеджером, девицей и охранником, – спросите, слышали они это? Я ее написал. Я вполне респектабельный господин. Скажите ему.
– Vuole che lei sappia che lui e un uomo per bene, – сказала девушка менеджеру.
– Ma e propio sparito un orologio? – Менеджер обратился к охраннику.
– Li ho contati io stesso. Due volte, – ответил тот.
– Allora contiamo una terza volta, – сказал менеджер, и они с охранником, видимо, пришли к соглашению.
– Они снова пересчитают часы. Все пошли к прилавку, Эймос внимательно следил с близкого расстояния, как они начали пересчитывать, и поэтому не видел, когда Лайла вдруг встала на колени, и вдруг услышал ее голос.
– Посмотрите, посмотрите… – повторяла она снова и снова. Тогда девица тоже встала на колени и вдруг начала быстро говорить.
– О, простите, я сожалею, ужасно сожалею… – Она держала исчезнувшие часы в руке. – Они, должно быть, упали, – объяснила она Эймосу, – закатились под прилавок, их почти не было видно. Я… очень жаль, простите.
Менеджер глядел на нее, ожидая, и она объяснила:
– L,orologio le caduto. Nessuino l,ha visto. Era mezzo nascosto dal tapeto. Sono innocenti.
Менеджер прижал к лицу изящную руку.
– Mi dispiacemoltissimo, – сказал он.
– Он просит извинения за все.
– Он извинился? – спросил Эймос.
– Он извинился.
– Он полон раскаяния?
– Да, да.
– Он подтверждает, что мы не жулики?
– У нас никогда не случалось подобного. Это один из двух лучших часовых магазинов в Риме.
– Отлично. Тогда не будете ли добры продать моей жене часы?
– Эймос… нет…
– Ну перестань, Лайла, что теперь еще случилось?
– Нет, я сказала! – Она повернулась и выбежала из магазина, а остолбеневший сначала Эймос двинулся за ней. Оказавшись в ночной римской толпе, он стал с сожалением думать – ведь золотая идея была сначала, хорошая, милая идея, и смотрите, что с ней теперь стало, и можно считать сущим везением, что он не существовал во времена Голгофы, потому что, если бы это было так и если бы он каким-то образом сумел приблизиться к кресту и протянуть страдальцу чашу с водой, то она обратилась бы неминуемо в солено-горькое питье в его руках.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Что касается Венеции, то, даже несмотря на всю свою романтическую душу, Эймос испытывал по отношению к этой стране одно желание – чтобы она поскорее затонула. Хотя понимал в глубине души, что это несправедливо – здания сами по себе были великолепны. Но из каналов воняло, гондольеры были жуликами, его коллеги туристы лихорадочно щелкали камерами, снимая все, что только попадало им на глаза, аборигены, взращенные на макаронах и туризме, сбегались отовсюду, торчали из дверей и проемов, хватали вас за рукав, заклинали посетить завод стекла и многие другие достопримечательности и утомляли вас до смерти.
А главное, попасть в Венецию оказалось сверхтрудно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30