Пауза.
– Конечно, я говорю правду.
– Спроси ее, не привезти ли ей немного плазмы, – вставил Эймос.
– Здесь Эймос умничает, мама. Он последние дни не в себе.
– Спроси, слышала ли она, что евреи окончательно разрушили Рим?
– Ты права мама, он просто умора.
Пауза.
– Мама, не пора ли сменить тему? Мы оставили ее, потому что оставили, и приехали в Рим, потому что приехали.
Пауза.
– Мы хотим побыть несколько дней только вдвоем, мама. Что в этом плохого?
Продолжительная пауза.
– Послушай, мама, но ведь ты очень часто оставляла меня одну в детстве, то с одной прислугой, то с другой. Ты стареешь, мама, если думаешь, что никогда не оставляла меня. Мама, нет ничего страшного в том, что родители оставляют ребенка с Мэри Поппинс. Я позвоню тебе в следующий раз уже из Лондона. После Венеции. Это всего два-три дня, так что не волнуйся. До свидания, мама. Да, конечно, я знаю, что ты меня любишь. До свидания. – Она подержала еще немного трубку, потом повесила.
– Она знает, что у нас неприятности, правда?
Лайла кивнула.
– Вероятно, уже звонит мадам Нху, чтобы поделиться новостями.
Лайла не отвечала, продолжая стоять рядом с телефоном.
Эймос подошел к ней:
– Выбрось из головы, детка. Сейчас только час дня, а твоя мама не вылезет из могилы раньше полуночи. А теперь пошли к Нино.
Нино стал открытием Эймоса два часа назад в аэропорту. Они с Лайлой летели в Рим разными рейсами, что, вероятно, выглядело глупо, но Эймос после рождения дочери ни разу не летал вместе с женой, за исключением тех случаев, когда летели все втроем, вместе с Джессикой.
Эймос прилетел в Рим первым и, пройдя таможню, таскался со своим багажом по залам аэропорта да Винчи с разговорником в руке, говоря каждому, кто, по его мнению, был похож на водителя такси.
– Parla inglese?
Но никто не говорил по-английски, и его спина уже начинала ныть от тяжести чемодана, как вдруг за его спиной раздалось:
– Я говорю.
Эймос повернулся и еле сдержал возглас удивления при виде гиганта. По крайней мере шесть и четыре фута, решил Эймос. Ручищи величиной с ногу, заросшее черными курчавыми волосами неожиданно приятное лицо, которое не портил даже огромный шрам через левую щеку и лоб.
– Вы говорите по-английски?
– Я говорю потрясающе.
– Отель «Хасслер».
Гигант взял его чемодан.
Эймос лихорадочно полистал разговорник, ища слово «стоять» и наконец с облегчением пробормотал:
– Macchia. Macchia.
Гигант явно был смущен.
– Macchia?
– Si, – сказал Эймос и рассмеялся, потому что в спешке перепутал слова «стоять» и «пятно». Scusi, – извинился он, я имел в виду – Alt.
Гигант поставил чемодан на пол.
– Вам будет со мной сложно. – Эймос снова полез в разговорник. – Видите ли, mia mogile прилетит на другом aereo, и она будет здесь в любую secondo, поэтому мы должны aspettare, capisco?
– У вас дети, да? Поэтому вы летите раздельно?
– Эй, вы действительно прекрасно говорите по-английски.
Гигант наклонил голову.
– Потрясающе, – сказал Эймос.
Лайла прибыла через несколько минут, Эймос после короткого объятия показал ей Нино, который ждал в стороне.
– Он ласковый, как щенок.
И Лайла ответила:
– Надеюсь, он настроен дружелюбно.
И Нино повел их из аэропорта прямо на итальянское пекло. Обхватив весь их багаж одной рукой, указал свободной:
– Моя.
Эймос приблизился к «мерседесу».
– Ваша собственная?
– С каждым годом все больше, – последовал ответ, – как вы это называете…
– В рассрочку? – пришла на помощь Лайла.
– В рассрочку, да. Вношу понемногу каждый месяц. Будет моей, когда мне стукнет сто сорок шесть лет. Сюда, пожалуйста. – Он открыл дверцу. – Садитесь.
Пока они размещались, он положил чемоданы в багажник. Сел за руль, запустил двигатель и посмотрел в зеркало заднего вида.
– Рим начнется через двадцать пять миль. Я скажу, когда надо смотреть.
– Как долетела? – спросил Эймос, когда такси плавно тронулось с места.
– Меня полеты не волнуют, ты знаешь. Подумаешь, покричала от страха какой-то час.
Эймос улыбнулся и взял ее руку. Она была в белом платье, волосы уже отросли, лишившись следов мастерства Видала Сассуна, и выглядела она просто сногсшибательно.
– Отличное платье, – сказал Эймос, – новое?
– Отличная попытка, Эймос, но я одевала его в день нашей помолвки.
Черт побери. Он ведь чувствовал, недаром платье показалось знакомым.
– Ты, конечно, поняла, что я пошутил.
– Принимая во внимание наши условия, верю.
И вдруг шофер громко запел «Фрэнси».
– Прости, что я назвала ее паршивой. Это прекрасная песня.
– Принимая во внимание наши условия, верю. – Эймос наклонился вперед и дотронулся до плеча гиганта.
– Вам нравится эта песня?
– «Фрэнси» – вы имеете в виду?
– Вам, по-моему, она нравится.
– Потрясающе.
– Значит, хорошая песня?
– Molto bene. Знаете что такое molto bene?
Эймос кивнул:
– Я ее написал.
Машина вдруг свернула на обочину и остановилась.
– Вы ее написали?
– Si.
– Музыку, да?
– Да.
– Но слова не ваши.
– Слова тоже мои.
– То и другое, все вы написали?
– Да.
– Пожалуйста, напишите ваше имя. – Шофер протянул свою визитку и огрызок карандаша. – Вы самый знаменитый из всех, кого мне пришлось возить.
Эймос, вспыхнув от удовольствия, подписался, заметив, что у шофера необыкновенно длинное сложно-составное имя.
– Grazie, grazie. – Нино взял с соседнего сиденья шоферскую фуражку. – Для вас. – И одел на голову.
Машина тронулась с места и помчалась по хайвею.
– Не припомню, чтобы ты когда-нибудь так делал, – сказала Лайла, когда Эймос с довольным видом триумфатора откинулся на спинку сиденья.
– Делал что?
– Рассказывал, что ты автор. Да еще так охотно.
Он пожал плечами:
– Когда моя жена хочет меня оставить – я готов на все.
Она покачала головой:
– Нино? – позвал Эймос.
– Да, мистер Композитор?
– Твоя карточка… Там сказано, что ты гид…
– Во всем Риме не найдется более потрясающего гида, чем я. Я правильно сказал?
– Molto bene, – ответил Эймос, – хочешь отвезти нас в собор Святого Петра после того, как мы заедем в отель?
– Воскресенье – не лучший день для собора Святого Петра.
– А куда мы должны пойти?
– Вы будете удивлены и довольны.
– Ладно. Мы только зарегистрируемся в отеле и сразу поедем.
– Но после того, как я позвоню маме, – сказала Лайла. После разговора с мамой они поехали осматривать Рим.
Сначала, разумеется, Колизей, хотя Эймос был против, считая это слишком банальным, ведь изображения Колизея смотрели со всех открыток и туристических реклам. Но когда они подъехали, был сражен наповал. Потом осмотрели сады Борджии, проехали вдоль Виа-Венето, Эймос умирал от желания увидеть эту улицу с тех пор, как ее снял Феллини. Впрочем, улица состояла из двух-трех кварталов маленьких кафе, где было полно туристов – одни сидели в кафе, другие проходили мимо, и те, и другие смотрели друг на друга и думали, какого дьявола, куда запропастилась Софи Лорен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30