«Тимоти, ты у нас — самый главный. Старина Эл в твоем полном распоряжении».
Даже Хамфри Осмонд появился на горизонте. Он приезжал на конференцию по психологии и заодно пообедал с Хаксли и Лири. Лири вскоре ушел. Хаксли сообщил Осмонду, что Лири — отличный парень, и высказал надежду на то, что связь с человеком из Гарварда поможет им в распространении психоделиков. Осмонда же смутили официальный костюм и короткая стрижка психолога. Он заметил, что, возможно, профессор и впрямь приятный парень, но не кажется ли Олдосу, что он немного слишком «правильный»? «Может, ты и прав, — ответил Хаксли. — Но, в конце концов, разве мы сами не этого хотели?»
Годом позже Осмонд рассказывал эту историю в качестве примера, как могут ошибаться люди в человеческом характере. Алану Уоттсу, который встретился с Лири несколько месяцев спустя в Нью-Йорке, сразу стало ясно, что Хаксли просто не понял Лири. Слушая, как Олдос «беспристрастным научным языком» рассказывает о работе профессора, Уоттс представлял себе серьезного, может, даже немного педантичного ученого, «а Лири, с которым мы встретились в нью-йоркском ресторане, оказался просто обаятельным ирландцем. Он носил слуховой аппарат с таким непринужденным изяществом, словно это был монокль». Уоттс сразу почувствовал в нем родственную душу.
Было неизбежно, что Тим, как сторонник идеи взаимопроникновения различных социальных слоев, взбунтуется против того, чтобы психоделические эксперименты остались уделом избранных. В какой-то мере этот бунт ускорил Осмонд. Он приехал в Бостон в основном для участия в симпозиуме, который финансировало ГАП (Общество развития психиатрии). Люди, собиравшиеся на подобные симпозиумы, в основном не страдали предрассудками и занимались действительно актуальными проблемами. На прошлых встречах поднимались такие смелые вопросы, как проблемы негритянской преступности или ассимиляции иммигрантов. На этот раз, в 1960 году, они обратили внимание на битников и, среди прочих, пригласили выступить Аллена Гинсберга. Последний только что вернулся из Южной Америки, где вслед за Берроузом исследовал вызывающую галлюцинации виноградную лозу «айахуаска».
Гинсберг был удивлен, что психиатры заинтересовались его написанной под наркотиками поэзией. Однако он выступил на симпозиуме и разъяснил им, что такое «веселящий газ», «меска-лин» и «лизергиновая кислота». Реакция была печальной. Некоторые старые психоаналитики старшего поколения действительно заинтересовались — возможно, на это повлияло то, что они были воспитаны еще на Фрейде и Юнге, когда исследования феноменов сознания не успели обрасти множеством догм. Большинство же молодых психиатров сошлись на том, что Гинсберг сумасшедший: он точно — психопат, а, может, даже и шизофреник. Это в очередной раз подтвердило правоту известной максимы «подчиняйтесь правилам, а не то…». Однако среди заинтересовавшихся был Осмонд. Возможно, думая помочь Гинсбергу расширить поэтический кругозор, он предложил ему познакомиться с психологом Тимоти Лири — и попробовать псилоцибин.
Аллен Гинсберг, появившийся в «Программе исследования псилоцибина», казалось, воплощал наяву то, что творилось у Лири в подсознании. Он действительно с высокомерным презрением относился к буржуазной морали. «Генеральный секретарь поэтов / битников / анархистов / социалистов и сторонников свободной любви всего мира», — так с симпатией описал его Лири. Он приехал вместе с любовником, Питером Орловски. Сидя за чаем, он, поблескивая глазами из-под черной оправы очков, начал рассказывать о своих недавних приключениях в перуанских джунглях. Он провел весь июнь в деревушке Пукалльпа, где под руководством курандеры, «скромной простой женщины лет тридцати восьми», пил по ночам напиток, приготовленный из «айахуаски» и листьев местного дерева, «мескла» Эффект был потрясающий. «Сильнее и страшнее этого я еще ничего не встречал», — писал потом Гинсберг Берроузу. Это были классические переживания темных сторон души. Сначала его тело обвило множество змей. Затем появилась Смерть: «таинственная сущность, которая рано или поздно настигает любого человека». Это было не абстрактное ощущение пустоты, нет — это была сильная страшная смерть, которая словно накрыла тяжелым одеялом. И он внезапно понял, что сейчас умрет — просто покинет свое тело и сознание и не будет больше на свете мелющего чепуху старины Гинсберга. Но затем он представил, как будут страдать друзья, если он умрет, — и это вернуло его на землю. И он остался жить.
Рассказ был сильный. В нем было много героики, которую так любил Лири. И было в нем кое-что еще — подтверждение одной из его гипотез. Еще с той поры, когда Браун в Мехико рассказывал ацтекские легенды о теонанакатле, в душе Лири зародились подозрения, что только шаманы и мистики знают, как пользоваться этими наркотиками, но не психологи. И в данном случае — скромная индианка блестяще обеспечивала необходимую обстановку и атмосферу. Пришла пора учиться у старых индейских целителей и тибетских мистиков. Лири нутром чуял, что это так. И в то же время был вынужден соглашаться с Хаксли и Бэрро-ном в том, что пока необходимо держаться в рамках традиционной медицины.
Гинсберг и Орловски приняли дозу псилоцибина на следующий день. Лири, устроив их поуютнее в верхней спальне, спокойно удалился в кабинет, чтобы обсудить кое-что с Бэрроном, полагая, что сейчас пройдет еще одна из тех мирных созерцательных сессий, к которым они уже привыкли. То, что произошло далее, оказалось для них полной неожиданностью. Внезапно с треском распахнулась дверь, и голые поэты, пританцовывая, ввалились в кабинет. «Я — мессия, — объявил Гинсберг изумленным профессорам. — Я спустился в мир, чтобы проповедовать любовь! Мы выйдем на улицы и пойдем по городу! Мы будем учить любви, люди должны отказаться от ненависти!» Бэррон спешно принялся убеждать их, что сейчас не самый лучший момент для прогулки по улицам Ньютона с проповедью любви
Ему удалось предотвратить выход голой парочки на улицы, но тогда Гинсберг решил, что раз так, то надо срочно позвонить Хрущеву и Кеннеди и «просто раз и навсегда решить проблему с ядерной угрозой». Ему не удалось связаться по телефону с главами могущественных сверхдержав, зато он смог застать Керуака, который страдал и пил в одиночестве в деревушке на северном побережье Лонг-Айленда. После затянувшегося спора, во время которого Лири с ужасом подсчитывал про себя размер будущего счета за междугородные переговоры, Джек Керуак согласился принять участие в программе по изучению псилоцибина. И так продолжалось целый день — одни странные поступки следовали за другими.
Аспиранты, забежавшие к Лири поболтать, обнаружили, что в доме ходят какие-то голые бородатые мужики, которые хихикают и целуются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
Даже Хамфри Осмонд появился на горизонте. Он приезжал на конференцию по психологии и заодно пообедал с Хаксли и Лири. Лири вскоре ушел. Хаксли сообщил Осмонду, что Лири — отличный парень, и высказал надежду на то, что связь с человеком из Гарварда поможет им в распространении психоделиков. Осмонда же смутили официальный костюм и короткая стрижка психолога. Он заметил, что, возможно, профессор и впрямь приятный парень, но не кажется ли Олдосу, что он немного слишком «правильный»? «Может, ты и прав, — ответил Хаксли. — Но, в конце концов, разве мы сами не этого хотели?»
Годом позже Осмонд рассказывал эту историю в качестве примера, как могут ошибаться люди в человеческом характере. Алану Уоттсу, который встретился с Лири несколько месяцев спустя в Нью-Йорке, сразу стало ясно, что Хаксли просто не понял Лири. Слушая, как Олдос «беспристрастным научным языком» рассказывает о работе профессора, Уоттс представлял себе серьезного, может, даже немного педантичного ученого, «а Лири, с которым мы встретились в нью-йоркском ресторане, оказался просто обаятельным ирландцем. Он носил слуховой аппарат с таким непринужденным изяществом, словно это был монокль». Уоттс сразу почувствовал в нем родственную душу.
Было неизбежно, что Тим, как сторонник идеи взаимопроникновения различных социальных слоев, взбунтуется против того, чтобы психоделические эксперименты остались уделом избранных. В какой-то мере этот бунт ускорил Осмонд. Он приехал в Бостон в основном для участия в симпозиуме, который финансировало ГАП (Общество развития психиатрии). Люди, собиравшиеся на подобные симпозиумы, в основном не страдали предрассудками и занимались действительно актуальными проблемами. На прошлых встречах поднимались такие смелые вопросы, как проблемы негритянской преступности или ассимиляции иммигрантов. На этот раз, в 1960 году, они обратили внимание на битников и, среди прочих, пригласили выступить Аллена Гинсберга. Последний только что вернулся из Южной Америки, где вслед за Берроузом исследовал вызывающую галлюцинации виноградную лозу «айахуаска».
Гинсберг был удивлен, что психиатры заинтересовались его написанной под наркотиками поэзией. Однако он выступил на симпозиуме и разъяснил им, что такое «веселящий газ», «меска-лин» и «лизергиновая кислота». Реакция была печальной. Некоторые старые психоаналитики старшего поколения действительно заинтересовались — возможно, на это повлияло то, что они были воспитаны еще на Фрейде и Юнге, когда исследования феноменов сознания не успели обрасти множеством догм. Большинство же молодых психиатров сошлись на том, что Гинсберг сумасшедший: он точно — психопат, а, может, даже и шизофреник. Это в очередной раз подтвердило правоту известной максимы «подчиняйтесь правилам, а не то…». Однако среди заинтересовавшихся был Осмонд. Возможно, думая помочь Гинсбергу расширить поэтический кругозор, он предложил ему познакомиться с психологом Тимоти Лири — и попробовать псилоцибин.
Аллен Гинсберг, появившийся в «Программе исследования псилоцибина», казалось, воплощал наяву то, что творилось у Лири в подсознании. Он действительно с высокомерным презрением относился к буржуазной морали. «Генеральный секретарь поэтов / битников / анархистов / социалистов и сторонников свободной любви всего мира», — так с симпатией описал его Лири. Он приехал вместе с любовником, Питером Орловски. Сидя за чаем, он, поблескивая глазами из-под черной оправы очков, начал рассказывать о своих недавних приключениях в перуанских джунглях. Он провел весь июнь в деревушке Пукалльпа, где под руководством курандеры, «скромной простой женщины лет тридцати восьми», пил по ночам напиток, приготовленный из «айахуаски» и листьев местного дерева, «мескла» Эффект был потрясающий. «Сильнее и страшнее этого я еще ничего не встречал», — писал потом Гинсберг Берроузу. Это были классические переживания темных сторон души. Сначала его тело обвило множество змей. Затем появилась Смерть: «таинственная сущность, которая рано или поздно настигает любого человека». Это было не абстрактное ощущение пустоты, нет — это была сильная страшная смерть, которая словно накрыла тяжелым одеялом. И он внезапно понял, что сейчас умрет — просто покинет свое тело и сознание и не будет больше на свете мелющего чепуху старины Гинсберга. Но затем он представил, как будут страдать друзья, если он умрет, — и это вернуло его на землю. И он остался жить.
Рассказ был сильный. В нем было много героики, которую так любил Лири. И было в нем кое-что еще — подтверждение одной из его гипотез. Еще с той поры, когда Браун в Мехико рассказывал ацтекские легенды о теонанакатле, в душе Лири зародились подозрения, что только шаманы и мистики знают, как пользоваться этими наркотиками, но не психологи. И в данном случае — скромная индианка блестяще обеспечивала необходимую обстановку и атмосферу. Пришла пора учиться у старых индейских целителей и тибетских мистиков. Лири нутром чуял, что это так. И в то же время был вынужден соглашаться с Хаксли и Бэрро-ном в том, что пока необходимо держаться в рамках традиционной медицины.
Гинсберг и Орловски приняли дозу псилоцибина на следующий день. Лири, устроив их поуютнее в верхней спальне, спокойно удалился в кабинет, чтобы обсудить кое-что с Бэрроном, полагая, что сейчас пройдет еще одна из тех мирных созерцательных сессий, к которым они уже привыкли. То, что произошло далее, оказалось для них полной неожиданностью. Внезапно с треском распахнулась дверь, и голые поэты, пританцовывая, ввалились в кабинет. «Я — мессия, — объявил Гинсберг изумленным профессорам. — Я спустился в мир, чтобы проповедовать любовь! Мы выйдем на улицы и пойдем по городу! Мы будем учить любви, люди должны отказаться от ненависти!» Бэррон спешно принялся убеждать их, что сейчас не самый лучший момент для прогулки по улицам Ньютона с проповедью любви
Ему удалось предотвратить выход голой парочки на улицы, но тогда Гинсберг решил, что раз так, то надо срочно позвонить Хрущеву и Кеннеди и «просто раз и навсегда решить проблему с ядерной угрозой». Ему не удалось связаться по телефону с главами могущественных сверхдержав, зато он смог застать Керуака, который страдал и пил в одиночестве в деревушке на северном побережье Лонг-Айленда. После затянувшегося спора, во время которого Лири с ужасом подсчитывал про себя размер будущего счета за междугородные переговоры, Джек Керуак согласился принять участие в программе по изучению псилоцибина. И так продолжалось целый день — одни странные поступки следовали за другими.
Аспиранты, забежавшие к Лири поболтать, обнаружили, что в доме ходят какие-то голые бородатые мужики, которые хихикают и целуются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150