.. А тебе интересно это знать?
— Да... Нет... Будь она здесь, я поговорил бы с ней, во-первых, чтобы получить от нее сведения об этих каучеро, а во-вторых, чтобы приказать ей быть осторожней и осмотрительней.
— В чем осмотрительней? Почему?
— Я не могу быть доверчивым с той, кто мне не доверяет.
— Скажи! Скажи! Разве у меня были секреты от тебя?
Тогда я поставил вопрос ребром:
— Сораида, я хотел бы отблагодарить женщину, подарившую мне свои ласки. И я ни в коем случае не допущу, чтобы ты рисковала собой, неосторожно доверившись мне. Сораида, здесь все знают, что ты по ночам переправляешь каучук из складов Кайенца на свою баржу...
— Ложь! Все это подлая ложь твоих товарищей! Они меня ненавидят!
— И что женщина по имени Грисельда написала моим товарищам письмо...
— Ложь! Ложь!
— И что Кайенца предупредили о том, что здесь происходит...
— Твои товарищи? Так вот чем они занимаются! И ты позволил им это?
— И что несколько гомеро нашли место, где спрятана твоя пиратская баржа...
— Аллах! Что мне делать? Меня теперь ограбят.
Она с плачем схватила меня за руку, но я оттолкнул ее и ушел, повторяя с язвительным смехом:
— Ложь! Ложь!
Я побывал в хижине Кабана. Вакарес валялся в гамаке, куда его уложил приступ белой горячки. Вокруг него, свидетельствуя о щедрых дарах турчанки, были разбросаны пустые плетеные бутылки, распространявшие запах дегтя, свойственный недавно просмоленным лодкам. Рамиро Эстебанес, обязанный своим отдыхом снисходительности надсмотрщика, не мог не заподозрить внезапно возникшей близости этой парочки. Услышав, как они, запершись на складе, обменивались медовыми речами: «Моя сеньора!» — «Мой генерал!» — Эстебанес пришел за мной по приказу Кабана и предупредил меня, что он и мадонна подозрительно относятся к исчезновению моих товарищей. Кабан, тяжело дыша, казалось, дремал. Он давился слюной и отвергал все лекарства, кроме кашасы.
— Не давай ему пить, — сказал я Рамиро, — а то он лопнет!
Пьяница, бессмысленно уставившись на меня осоловевшими глазами, выговаривал мне:
— Управы на вас нет! Довольно безобразий! Довольно безобразий!
— Генерал, я почтительнейше прошу разрешения объяснить вашему превосходительству...
— Вы арестованы! Приведите мне ваших товарищей, и сами ступайте под арест.
В эту минуту Сораида призналась Эстебанесу, что Пройдоха Лесмес может в любую, минуту вернуться с Кайенцем и что над нами тяготеют серьезные подозрения.
— Какие? — ответил я с притворным спокойствием. — Пройдоха Лесмес клевещет на меня за мою преданность генералу Вакаресу! Пусть тогда на мою голову падут все беды, потому что я никогда не перестану признавать заслуги генерала и буду утверждать, что шпага всегда ставит своего обладателя выше всех остальных людей. Здесь и где угодно.
— Что правда, то правда! — пробормотал Кабан, приподнимаясь в гамаке.
— Если мои друзья, — продолжал я, — передали мои слова пеонам и те сделали неверный вывод, будто я в заговоре против Кайенца, то виноват не тот, кто дельно говорит, а тот, кто плохо понимает. Если же меня укоряют в том, что я отправил товарищей работать вместе с каучеро, стыдясь за их безделье и стараясь в какой-то мере отплатить за щедрую поддержку приютившего меня хозяина и возместить трудом моих товарищей отдых, предоставленный генералом Рамиро Эстебанесу, пусть я буду наказан за то, что предварительно забыл попросить разрешения у начальства, если только нужно спрашивать разрешения на проявление деликатности...
— Что правда, то правда! — опять промычал Кабан.
— Если ты, Сораида, повторяешь, будто я никогда не был в Манаос, и заключила об этом из моих сбивчивых ответов на твои вопросы насчет зданий, площадей, банков и улиц, то ты сама запуталась в своем недоверии ко мне. Я никогда не говорил тебе, что знаю этот город. Быть клиентом фирмы Росас можно и не переступая порога ее складов, — мне по крайней мере этого не потребовалось. Честью быть агентом этой богатейшей фирмы я обязан консулу нашей страны. Консулу, слышишь, консулу! Сейчас он поднимается по Рио-Негро и едет приостановить своею властью злоупотребления, он сам говорит об этом в своем последнем письме.
Мадонна и Кабан разом воскликнули:
— Консул! Консул!
— Да, мой друг, консул. Узнав, что я отправляюсь в Сан-Фернандо дель-Атабапо, он поручил мне тайно собрать сведения о преступлениях и убийствах, совершенных Фунесом на колумбийской территории.
Когда я вышел из барака с притворной гордостью влиятельного человека, Кабан и мадонна не переставали бормотать:
— Консул! И они — друзья!
— Скажите, пожалуйста, — спрашивал меня Кабан, — не могут ли выйти у меня неприятности из-за этого индейца Фунеса?
— Но разве вы, генерал, принимали активное участие в событиях роковой ночи?
— Против воли! Против воли!
Мадонна прервала нас:
— Не может ли сеньор консул помочь мне собрать долги? Ты сам видишь, Кайенец не признает долга и уехал из фактории, чтобы не платить ничего. Запиши у себя в книге...
— Но разве каучук, который ты забрала со склада...
— Это сернамби низшего сорта. Снаружи ком такого каучука гладкий и твердый, а внутри — один песок, тряпки и мусор. Вся партия этого каучука пропала. Он не выдержал испытания: когда его бросали в воду, он шел ко дну. Если бы консул выслушал мои жалобы...
— Надо ехать на место его стоянки.
— А если он еще не приехал...
— Он едет, он едет, он уже на Ягуанари. Женщина, по имени Грисельда, сообщает в своих письмах много разных вещей. Надо допросить ее.
— Я боюсь ее. Она злая. Кто-то из них, она или другая, поранил лицо бедному Баррере.
— Бедному Баррере?
— Поэтому-то я и не подпускаю ее к себе.
— Надо немедленно допросить ее.
— А ты не побоишься?
— Нет!
И нинья Грисельда пришла.
Никогда в жизни я больше не испытаю таких томительных минут ожидания, какие я пережил в тот вечер, когда мадонна Сораида Айрам с наступлением сумерек повесила фонарь в дверях своей комнаты, выходившей на реку. Это был условный знак. По дрожащим струям Исаны бежали отблески света, вызывая сюда баржу, на которой гребцы уже готовились к отплытию.
Я не могу с уверенностью сказать, в какой момент я убедил мадонну бежать вместе со мной. Мозг мой пылал сильней, чем фонарь на притолоке, пылал, как маяк, зовущий корабль войти в гавань. Одна фраза, только одна фраза неистово стучала у меня в мозгу, вызывая перед глазами отчетливые образы: «Кто-то из них, она или другая, поранил лицо бедному Баррере». Кто же, кто же эта другая? И за что она его ранила? Из ревности, из мести или готовясь бежать? Была ли это Алисия? Которая из двух опередила меня и слабой рукой оставила на лице негодяя смертельный рубец, который предстояло углубить моей руке, гневной руке мужчины?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
— Да... Нет... Будь она здесь, я поговорил бы с ней, во-первых, чтобы получить от нее сведения об этих каучеро, а во-вторых, чтобы приказать ей быть осторожней и осмотрительней.
— В чем осмотрительней? Почему?
— Я не могу быть доверчивым с той, кто мне не доверяет.
— Скажи! Скажи! Разве у меня были секреты от тебя?
Тогда я поставил вопрос ребром:
— Сораида, я хотел бы отблагодарить женщину, подарившую мне свои ласки. И я ни в коем случае не допущу, чтобы ты рисковала собой, неосторожно доверившись мне. Сораида, здесь все знают, что ты по ночам переправляешь каучук из складов Кайенца на свою баржу...
— Ложь! Все это подлая ложь твоих товарищей! Они меня ненавидят!
— И что женщина по имени Грисельда написала моим товарищам письмо...
— Ложь! Ложь!
— И что Кайенца предупредили о том, что здесь происходит...
— Твои товарищи? Так вот чем они занимаются! И ты позволил им это?
— И что несколько гомеро нашли место, где спрятана твоя пиратская баржа...
— Аллах! Что мне делать? Меня теперь ограбят.
Она с плачем схватила меня за руку, но я оттолкнул ее и ушел, повторяя с язвительным смехом:
— Ложь! Ложь!
Я побывал в хижине Кабана. Вакарес валялся в гамаке, куда его уложил приступ белой горячки. Вокруг него, свидетельствуя о щедрых дарах турчанки, были разбросаны пустые плетеные бутылки, распространявшие запах дегтя, свойственный недавно просмоленным лодкам. Рамиро Эстебанес, обязанный своим отдыхом снисходительности надсмотрщика, не мог не заподозрить внезапно возникшей близости этой парочки. Услышав, как они, запершись на складе, обменивались медовыми речами: «Моя сеньора!» — «Мой генерал!» — Эстебанес пришел за мной по приказу Кабана и предупредил меня, что он и мадонна подозрительно относятся к исчезновению моих товарищей. Кабан, тяжело дыша, казалось, дремал. Он давился слюной и отвергал все лекарства, кроме кашасы.
— Не давай ему пить, — сказал я Рамиро, — а то он лопнет!
Пьяница, бессмысленно уставившись на меня осоловевшими глазами, выговаривал мне:
— Управы на вас нет! Довольно безобразий! Довольно безобразий!
— Генерал, я почтительнейше прошу разрешения объяснить вашему превосходительству...
— Вы арестованы! Приведите мне ваших товарищей, и сами ступайте под арест.
В эту минуту Сораида призналась Эстебанесу, что Пройдоха Лесмес может в любую, минуту вернуться с Кайенцем и что над нами тяготеют серьезные подозрения.
— Какие? — ответил я с притворным спокойствием. — Пройдоха Лесмес клевещет на меня за мою преданность генералу Вакаресу! Пусть тогда на мою голову падут все беды, потому что я никогда не перестану признавать заслуги генерала и буду утверждать, что шпага всегда ставит своего обладателя выше всех остальных людей. Здесь и где угодно.
— Что правда, то правда! — пробормотал Кабан, приподнимаясь в гамаке.
— Если мои друзья, — продолжал я, — передали мои слова пеонам и те сделали неверный вывод, будто я в заговоре против Кайенца, то виноват не тот, кто дельно говорит, а тот, кто плохо понимает. Если же меня укоряют в том, что я отправил товарищей работать вместе с каучеро, стыдясь за их безделье и стараясь в какой-то мере отплатить за щедрую поддержку приютившего меня хозяина и возместить трудом моих товарищей отдых, предоставленный генералом Рамиро Эстебанесу, пусть я буду наказан за то, что предварительно забыл попросить разрешения у начальства, если только нужно спрашивать разрешения на проявление деликатности...
— Что правда, то правда! — опять промычал Кабан.
— Если ты, Сораида, повторяешь, будто я никогда не был в Манаос, и заключила об этом из моих сбивчивых ответов на твои вопросы насчет зданий, площадей, банков и улиц, то ты сама запуталась в своем недоверии ко мне. Я никогда не говорил тебе, что знаю этот город. Быть клиентом фирмы Росас можно и не переступая порога ее складов, — мне по крайней мере этого не потребовалось. Честью быть агентом этой богатейшей фирмы я обязан консулу нашей страны. Консулу, слышишь, консулу! Сейчас он поднимается по Рио-Негро и едет приостановить своею властью злоупотребления, он сам говорит об этом в своем последнем письме.
Мадонна и Кабан разом воскликнули:
— Консул! Консул!
— Да, мой друг, консул. Узнав, что я отправляюсь в Сан-Фернандо дель-Атабапо, он поручил мне тайно собрать сведения о преступлениях и убийствах, совершенных Фунесом на колумбийской территории.
Когда я вышел из барака с притворной гордостью влиятельного человека, Кабан и мадонна не переставали бормотать:
— Консул! И они — друзья!
— Скажите, пожалуйста, — спрашивал меня Кабан, — не могут ли выйти у меня неприятности из-за этого индейца Фунеса?
— Но разве вы, генерал, принимали активное участие в событиях роковой ночи?
— Против воли! Против воли!
Мадонна прервала нас:
— Не может ли сеньор консул помочь мне собрать долги? Ты сам видишь, Кайенец не признает долга и уехал из фактории, чтобы не платить ничего. Запиши у себя в книге...
— Но разве каучук, который ты забрала со склада...
— Это сернамби низшего сорта. Снаружи ком такого каучука гладкий и твердый, а внутри — один песок, тряпки и мусор. Вся партия этого каучука пропала. Он не выдержал испытания: когда его бросали в воду, он шел ко дну. Если бы консул выслушал мои жалобы...
— Надо ехать на место его стоянки.
— А если он еще не приехал...
— Он едет, он едет, он уже на Ягуанари. Женщина, по имени Грисельда, сообщает в своих письмах много разных вещей. Надо допросить ее.
— Я боюсь ее. Она злая. Кто-то из них, она или другая, поранил лицо бедному Баррере.
— Бедному Баррере?
— Поэтому-то я и не подпускаю ее к себе.
— Надо немедленно допросить ее.
— А ты не побоишься?
— Нет!
И нинья Грисельда пришла.
Никогда в жизни я больше не испытаю таких томительных минут ожидания, какие я пережил в тот вечер, когда мадонна Сораида Айрам с наступлением сумерек повесила фонарь в дверях своей комнаты, выходившей на реку. Это был условный знак. По дрожащим струям Исаны бежали отблески света, вызывая сюда баржу, на которой гребцы уже готовились к отплытию.
Я не могу с уверенностью сказать, в какой момент я убедил мадонну бежать вместе со мной. Мозг мой пылал сильней, чем фонарь на притолоке, пылал, как маяк, зовущий корабль войти в гавань. Одна фраза, только одна фраза неистово стучала у меня в мозгу, вызывая перед глазами отчетливые образы: «Кто-то из них, она или другая, поранил лицо бедному Баррере». Кто же, кто же эта другая? И за что она его ранила? Из ревности, из мести или готовясь бежать? Была ли это Алисия? Которая из двух опередила меня и слабой рукой оставила на лице негодяя смертельный рубец, который предстояло углубить моей руке, гневной руке мужчины?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70