Она зашла в кухню поторопить Салли и помочь сделать тосты и разложить хлеб с маслом, сказала Сьюзен, не то она уж и не знает, когда был бы готов чай… А ведь сестре, наверно, чего-то хочется с дороги.
Фанни от души ее поблагодарила. Она не могла не признать, что с наслаждением выпьет чаю, и Сьюзен тотчас принялась за дело, словно радуясь, что всем может заняться сама; и лишь слегка без надобности посуетясь и несколько раз напрасно попытавшись образумить братьев более, нежели ей было по силам, она со всем справилась отлично. Фанни взбодрилась и телом и душою; от этой своевременной услуги очень быстро головная боль унялась и на сердце полегчало. У Сьюзен было открытое, умное лицо; она походила на Уильяма, и Фанни понадеялась, что, как и он, сестра будет расположена и добра к ней.
Итак, в гостиной все поуспокоилось, и тут воротился Уильям и вслед за ним маменька и Бетси. В лейтенантской форме Уильям был великолепен, казался еще выше, крепче, изящнее; со счастливой улыбкой он направился прямо к Фанни, а она встала и с минуту смотрела на него в безмолвном восхищении, а потом обхватила его за шею и зарыдала от переполнявших ее чувств, от страданья и радости.
Боясь показаться огорченной, она быстро овладела собой, и, утерев слезы, могла уже заметить все поразительные особенности его костюма и повосхищаться ими, и, воспрянув духом, слушала его веселые планы — каждый день до отплытия бывать на берегу и даже свозить ее в Спитхед и показать свой шлюп.
Но вот опять поднялась суета, и в гостиной появился мистер Кэмпбел, корабельный врач, молодой человек с отменными манерами, который зашел за своим приятелем и для которого не сразу исхитрились раздобыть стул, а юная устроительница чая поспешно вымыла чашку и блюдце; мужчины серьезно побеседовали с четверть часа, и вновь поднялся шум, разноголосица, суета, суматоха, мужчины и мальчики разом вместе пришли в движение, настала пора отправляться; все было готово, Уильям попрощался, и все они вышли — ибо трое мальчиков, вопреки настойчивым просьбам матери, решили проводить брата и мистера Кэмпбела до военной пристани, а мистер Прайс в это же время пошел возвращать соседу газету.
Теперь как будто можно было надеяться на подобие тишины и покоя, а тем самым, когда удалось уговорить Ребекку унести чайную посуду и миссис Прайс походила по комнате в поисках рукава от рубашки, который под конец Бетси выудила из ящика буфета в кухне, небольшая женская компания расположилась поудобней, и мать, снова посокрушавшись, что никак невозможно вовремя подготовить все необходимое для Сэма, удосужилась подумать о старшей дочери и о родных, от которых та приехала.
И пошли расспросы; но очень скоро миссис Прайс поинтересовалась, «как ее сестра Бертрам управляется с прислугой? Так же ли, как она, мучается, подыскивая сносную прислугу?», и это отвлекло ее от Нортгемптоншира и приковало к своим домашним неурядицам; ужасающая портсмутская прислуга, среди которой ее две служанки, конечно же, хуже всех, безраздельно поглотила ее мысли. Совершенно позабыв Бертрамов, она принялась подробно рассказывать о провинностях Ребекки, против которой было что сказать и Сьюзен, и того более маленькой Бетси, и которая и вправду, казалось, была так явно лишена каких-либо достоинств, что Фанни не удержалась и робко спросила, не намерена ли маменька с ней расстаться, когда минет ее год.
— Ее год! — воскликнула миссис Прайс. — Ну, надеюсь, я сумею избавиться от нее раньше, ведь год кончится только в ноябре. В Портсмуте, душенька, прислуга так себя ведет, что прямо чудо, если какую-нибудь служанку продержишь более полугода. Нет у меня никакой надежды найти подходящую. И если придется уволить Ребекку, другая скорей всего окажется и того хуже. Но я вовсе не думаю, будто такая уж я хозяйка, что мне трудно угодить… и само место у нас довольно легкое, ведь у ней есть помощница, и половину работы я часто делаю сама.
Фанни молчала, но не потому, что согласилась, будто нельзя найти лекарства от иных из этих зол. Она сидела и смотрела на Бетси и поневоле думала больше о другой сестренке, прелестной девчушке, которая была немногим моложе этой, когда она, Фанни, уехала в Нортгемптоншир, а несколько лет спустя умерла. Было в той малышке необыкновенное обаяние. В те ранние дни она была ей милее Сьюзен, и, когда весть о ее смерти наконец достигла Мэнсфилда, несколько времени Фанни очень о ней горевала. Вид Бетси пробудил у ней в памяти образ крошки Мэри, но ни за что на свете не стала бы она мучить мать разговором о ней. Пока Фанни была занята этими мыслями. Бетси, сидя неподалеку, протягивала что-то, желая привлечь ее внимание, но старалась загородить это от Сьюзен.
— Что там у тебя, милая? — спросила Фанни. — Иди сюда, покажи.
То был серебряный ножик. Тотчас вскочила Сьюзен, утвержая, что ножик ее, и пытаясь его отобрать; но малышка кинулась под защиту маменьки, и Сьюзен оставалось только упрекать ее, что она делала с большим жаром и явно надеялась привлечь на свою сторону Фанни. Это несправедливо, что она не может получить свой ножик, это ее собственный ножик, сестрица Мэри оставила его ей, когда умирала, и уже давным-давно ножик должен был храниться у ней. Но маменька не отдает его ей и всегда позволяет Бетси брать его, и кончится тем, что Бетси его испортит и оставит себе, а ведь маменька обещала, что Бетси не будет брать его в руки.
Фанни была потрясена. Ее чувство долга и чести, ее чуткое сердце были оскорблены словами Сьюзен и ответом маменьки.
— Да что ж это, Сьюзен! — воскликнула миссис Прайс жалобно и недовольно. — Что ж это ты, разве можно так злиться? Ты всегда скандалишь из-за этого ножа. Нехорошо быть такой скандалисткой. Бедняжка Бетси, как зла на тебя Сьюзен! Но не надо было брать ножик, душенька, когда я послала тебя к буфету. Ты же знаешь, я не велела тебе его трогать, ведь Сьюзен из-за этого так злится. В другой раз придется мне его спрятать, Бетси. Когда бедняжка Мэри отдавала его мне на хранение всего за два часа до смерти, она и думать не думала, что он станет яблоком раздора. Бедняжка моя! у ней голосок уж был едва слышный, а она сказала так славно: «Когда я умру и меня похоронят, маменька, пускай сестра Сьюзен возьмет мой ножик себе». Бедная крошка! она так его любила, Фанни, всю болезнь держала его подле себя на кровати. Это был подарок ее доброй крестной матери, старой адмиральши Максуэл, всего за полтора месяца до того, как Мэри прибрал Господь. Бедная милая крошка! Что ж, Господь прибрал ее, чтоб она не увидала грядущего зла. Ах ты, моя Бетси. — продолжала миссис Прайс, лаская дочку, — тебе вот не повезло, нет у тебя такой доброй крестной матери. Тетушка Норрис слишком далеко живет, где ж ей подумать о малышке вроде тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Фанни от души ее поблагодарила. Она не могла не признать, что с наслаждением выпьет чаю, и Сьюзен тотчас принялась за дело, словно радуясь, что всем может заняться сама; и лишь слегка без надобности посуетясь и несколько раз напрасно попытавшись образумить братьев более, нежели ей было по силам, она со всем справилась отлично. Фанни взбодрилась и телом и душою; от этой своевременной услуги очень быстро головная боль унялась и на сердце полегчало. У Сьюзен было открытое, умное лицо; она походила на Уильяма, и Фанни понадеялась, что, как и он, сестра будет расположена и добра к ней.
Итак, в гостиной все поуспокоилось, и тут воротился Уильям и вслед за ним маменька и Бетси. В лейтенантской форме Уильям был великолепен, казался еще выше, крепче, изящнее; со счастливой улыбкой он направился прямо к Фанни, а она встала и с минуту смотрела на него в безмолвном восхищении, а потом обхватила его за шею и зарыдала от переполнявших ее чувств, от страданья и радости.
Боясь показаться огорченной, она быстро овладела собой, и, утерев слезы, могла уже заметить все поразительные особенности его костюма и повосхищаться ими, и, воспрянув духом, слушала его веселые планы — каждый день до отплытия бывать на берегу и даже свозить ее в Спитхед и показать свой шлюп.
Но вот опять поднялась суета, и в гостиной появился мистер Кэмпбел, корабельный врач, молодой человек с отменными манерами, который зашел за своим приятелем и для которого не сразу исхитрились раздобыть стул, а юная устроительница чая поспешно вымыла чашку и блюдце; мужчины серьезно побеседовали с четверть часа, и вновь поднялся шум, разноголосица, суета, суматоха, мужчины и мальчики разом вместе пришли в движение, настала пора отправляться; все было готово, Уильям попрощался, и все они вышли — ибо трое мальчиков, вопреки настойчивым просьбам матери, решили проводить брата и мистера Кэмпбела до военной пристани, а мистер Прайс в это же время пошел возвращать соседу газету.
Теперь как будто можно было надеяться на подобие тишины и покоя, а тем самым, когда удалось уговорить Ребекку унести чайную посуду и миссис Прайс походила по комнате в поисках рукава от рубашки, который под конец Бетси выудила из ящика буфета в кухне, небольшая женская компания расположилась поудобней, и мать, снова посокрушавшись, что никак невозможно вовремя подготовить все необходимое для Сэма, удосужилась подумать о старшей дочери и о родных, от которых та приехала.
И пошли расспросы; но очень скоро миссис Прайс поинтересовалась, «как ее сестра Бертрам управляется с прислугой? Так же ли, как она, мучается, подыскивая сносную прислугу?», и это отвлекло ее от Нортгемптоншира и приковало к своим домашним неурядицам; ужасающая портсмутская прислуга, среди которой ее две служанки, конечно же, хуже всех, безраздельно поглотила ее мысли. Совершенно позабыв Бертрамов, она принялась подробно рассказывать о провинностях Ребекки, против которой было что сказать и Сьюзен, и того более маленькой Бетси, и которая и вправду, казалось, была так явно лишена каких-либо достоинств, что Фанни не удержалась и робко спросила, не намерена ли маменька с ней расстаться, когда минет ее год.
— Ее год! — воскликнула миссис Прайс. — Ну, надеюсь, я сумею избавиться от нее раньше, ведь год кончится только в ноябре. В Портсмуте, душенька, прислуга так себя ведет, что прямо чудо, если какую-нибудь служанку продержишь более полугода. Нет у меня никакой надежды найти подходящую. И если придется уволить Ребекку, другая скорей всего окажется и того хуже. Но я вовсе не думаю, будто такая уж я хозяйка, что мне трудно угодить… и само место у нас довольно легкое, ведь у ней есть помощница, и половину работы я часто делаю сама.
Фанни молчала, но не потому, что согласилась, будто нельзя найти лекарства от иных из этих зол. Она сидела и смотрела на Бетси и поневоле думала больше о другой сестренке, прелестной девчушке, которая была немногим моложе этой, когда она, Фанни, уехала в Нортгемптоншир, а несколько лет спустя умерла. Было в той малышке необыкновенное обаяние. В те ранние дни она была ей милее Сьюзен, и, когда весть о ее смерти наконец достигла Мэнсфилда, несколько времени Фанни очень о ней горевала. Вид Бетси пробудил у ней в памяти образ крошки Мэри, но ни за что на свете не стала бы она мучить мать разговором о ней. Пока Фанни была занята этими мыслями. Бетси, сидя неподалеку, протягивала что-то, желая привлечь ее внимание, но старалась загородить это от Сьюзен.
— Что там у тебя, милая? — спросила Фанни. — Иди сюда, покажи.
То был серебряный ножик. Тотчас вскочила Сьюзен, утвержая, что ножик ее, и пытаясь его отобрать; но малышка кинулась под защиту маменьки, и Сьюзен оставалось только упрекать ее, что она делала с большим жаром и явно надеялась привлечь на свою сторону Фанни. Это несправедливо, что она не может получить свой ножик, это ее собственный ножик, сестрица Мэри оставила его ей, когда умирала, и уже давным-давно ножик должен был храниться у ней. Но маменька не отдает его ей и всегда позволяет Бетси брать его, и кончится тем, что Бетси его испортит и оставит себе, а ведь маменька обещала, что Бетси не будет брать его в руки.
Фанни была потрясена. Ее чувство долга и чести, ее чуткое сердце были оскорблены словами Сьюзен и ответом маменьки.
— Да что ж это, Сьюзен! — воскликнула миссис Прайс жалобно и недовольно. — Что ж это ты, разве можно так злиться? Ты всегда скандалишь из-за этого ножа. Нехорошо быть такой скандалисткой. Бедняжка Бетси, как зла на тебя Сьюзен! Но не надо было брать ножик, душенька, когда я послала тебя к буфету. Ты же знаешь, я не велела тебе его трогать, ведь Сьюзен из-за этого так злится. В другой раз придется мне его спрятать, Бетси. Когда бедняжка Мэри отдавала его мне на хранение всего за два часа до смерти, она и думать не думала, что он станет яблоком раздора. Бедняжка моя! у ней голосок уж был едва слышный, а она сказала так славно: «Когда я умру и меня похоронят, маменька, пускай сестра Сьюзен возьмет мой ножик себе». Бедная крошка! она так его любила, Фанни, всю болезнь держала его подле себя на кровати. Это был подарок ее доброй крестной матери, старой адмиральши Максуэл, всего за полтора месяца до того, как Мэри прибрал Господь. Бедная милая крошка! Что ж, Господь прибрал ее, чтоб она не увидала грядущего зла. Ах ты, моя Бетси. — продолжала миссис Прайс, лаская дочку, — тебе вот не повезло, нет у тебя такой доброй крестной матери. Тетушка Норрис слишком далеко живет, где ж ей подумать о малышке вроде тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131