Но, видимо, тогда я плохо умел выразить свои чувства, или бедная девушка не поверила мне. Но только она покинула меня, пропала, исчезла из моей жизни. И с той поры дня не проходило, чтобы я не думал о ней. Не страдал, не обвинял себя, не искал её. Где я только не был. Я обшарил все столичные гостиницы, меблированные комнаты, больницы, приюты. Я давал объявления в газетах. Каждый день я ждал, что она откликнется, отзовется, услышит мои мольбы. Но, увы, она пропала. Пропала бесследно. Я погрузился в отчаяние. Постепенно я оставил попытки её искать, и вот вдруг мне говорят, что, возможно, подозреваемая в убийстве женщина и есть Розалия Киреева. Что ж, говорю я. Она изменилась ужасно. Но это вполне возможно, ведь удар о камни был очень силен, и боли в спине могли заставить согнуться. Изменилось лицо, страдания изменят кого угодно. Она не признает меня, чтобы не осложнять мою жизнь. Но я готов принять любые трудности ради неё, ради обретения снова своей Розалии. Пусть только она даст мне знак, пусть не мучает сомнениями. Я тот же, я прежний Сережа Желтовский. А где прежняя Розалия?
– Прежней Розалии нет, она умерла, – последовал глухой ответ.
– Умерла? – в отчаянии воскликнул Желтовский. – Но тогда кто вы?
– Лишь её тень.
– Тень! – Сергей закрыл руками лицо. – Тени прошлого мучают меня. Я вижу, как она плывет по реке, я чувствую тяжесть её тела и намокшего платья.
– Острые камни невыносимо впиваются в тело, а холодная вода заливает лицо, – продолжила горбунья, едва слышным голосом и прикрыв глаза. – Уже вышла луна, и над водой парит сова.
– Розалия, – прошептал Сергей и осторожно взял её за руки. – Помнишь, как мы сидели подолгу на веранде и читали, говорили о всякой всячине, спорили о книгах. Ты любила «Собор Парижской богоматери».
– Увы, теперь я сама уподобилась безобразному Квазимодо! – слабо улыбнулась женщина.
– Нет, ты моя Эсмеральда! – он прикоснулся губами к её руке. По её телу пробежала дрожь, которая передалась и ему.
– Полно, – она усмехнулась. – Скорее её тень, воспоминание.
– Но ведь это ты, ты, моя ненаглядная, моя бесценная Розалия? Я нашел тебя, скажи!
Он сжал её руки в своих. Все его существо трепетало от радости обретения.
Горбунья осторожно высвободилась и отодвинулась.
– Иногда мы очень сильно хотим чего-либо и поэтому ошибаемся, принимаем желаемое за действительное. Вы ошиблись.
И она ушла в себя, точно внутри погас свет.
– Черт побери! – Желтовский вскочил с места. – Ты думаешь, что я выманиваю из тебя правду, чтобы обвинить в убийстве и послать на виселицу? Да я сам пойду на эшафот, только откройся мне и дай возможность защитить тебя!
– К чему все это? – она пожала плечами. – Пусть будет как будет.
– С ума сойти можно! – Желтовский заметался по комнатенке. Но горбунья оставалась безучастной.
Видя, что все бесполезно, что более она ничего не скажет, он решил уйти.
– Если вдруг вам понадобится моя помощь или вы захотите мне сказать нечто важное, вот вам моя карточка, мой адрес. Сердюков, я знаю, позволит вам написать мне или послать за мной. Прощайте.
Понуро он двинулся к двери и взялся за ручку.
– А Боровицким передайте, что деньги их я не возьму, – раздалось вслед.
Глава двадцать девятая
Сердюков цепким взглядом окинул фасад дома и вошел. Небрежно кивнул швейцару и приказал доложить. Через несколько минут поспешно выпорхнула горничная:
– Ваше высокоблагородие, барыни дома нет, и барышни нет, в церкви они.
– Что ж, неужто никто не принимает? – подивился следователь.
– Барин разве что, – медленно, неуверенно, с расстановкой, ответила горничная.
Сердюкову стоило больших усилий скрыть удивление от этих слов. Вот это новость! Интересно, интересно!
– Отлично, я давненько намеревался с ним переговорить по важному делу. Доложи немедля.
Услышав о визите полицейского следователя, полковник стал мрачнее тучи. Вот, пришла расплата за грехи. Стало быть, прознали про Толькино двоеженство! Делу дали ход! Полицейского прислали! Вот позор-то! И где он сам-то, где его черти носят!
Старик попытался приподняться и придать своей ослабевшей фигуре более внушительную позу. Вошедший посетитель поклонился и сделал несколько шагов в сторону кровати хозяина дома.
– Извините, сударь, что принимаю вас в таком виде. Увы, хворь скрутила меня так, что стал немощен, совершенно немощен, – он говорил с трудом, но вполне разборчиво и уже быстрее, чем в тот момент, когда впервые речь снова вернулась к нему.
– Это вы простите меня за вторжение, – последовал учтивый ответ. – Но дело мое не терпит отлагательства. Вернее, оно не мое, а ваше, вашей семьи. И требует некоторых разъяснений…
Сердюков не успел продолжить, как Боровицкий весь напрягся и покраснел:
– Чего уж тут объяснять! Со мной, господин следователь, не надо церемониться. Я хоть и старый, и инвалид, но понятия о чести и достоинстве человеческом еще сохранил. Ясное дело, подлец мой сын Анатолий, подлец. Я знал о его тайном венчании на этой девице, горничной, имя опять запамятовал. Он сам мне признался. Я сказал ему тогда, что по всем божеским и человеческим законам она теперь тебе законная жена и веди её в дом. А невесте, Таисии то есть, выходит от ворот поворот. Только я так решил, да шагу не успел шагнуть, в глазах все померкло, и тьма наступила египетская. Вот, оказывается, десять лет провалялся бревном бессловесным. А сынок-то мой слаб оказался душой. Уж куда он прежнюю жену подевал, не знаю, мне пока не сказывали, да только на Таисии он женился, ничего ей не сказав о прежнем браке. Что теперь делать, не знаю, как тут поступить, чтобы детей ни в чем не повинных не обидеть. Не знаю. Я вину свою признаю. И сына своего не оправдываю. Что полагается за двоеженство по закону? Каторга? Лишение всех прав и состояния? Вы ведь его в тюрьму посадите теперь? Вот где позор мне, старику!
– Помилуйте, какая же тюрьма… – начал было следователь и осекся.
Старик не оправился и не понимает, что говорит. Тогда его слова – бред нездорового человека. Или – а, ему не сказали о смерти сына, и тогда понятно, что произошло в семействе, почему им вдруг понадобилось менять показания.
– Ефрем Нестерович, я вижу, что разговор наш дается вам с превеликим трудом. Мне бы не хотелось своим присутствием усугублять ваше состояние. Я, собственно, намеревался переговорить с вашей супругой, почтенной Полиной Карповной, да не застал её. Что касается вашего дела, то история чрезвычайно неприятная и сложная для вашего семейства. Впрочем, я вижу, вы утомлены беседой, я откланиваюсь.
И Сердюков стремительно покинул комнату больного, боясь продолжения разговора. По выражению лица старика Боровицкого следователь понял, что догадался правильно. Полковник не ведает правды о смерти сына.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55