– опять поддразнил Лавцов, зная болезненное Сережино отношение к своему прозвищу. – Ведь это онополагает, Тимофей Степаныч, что мы его не иначе как на сто пятьдесят с прицепом приглашаем!
Прицеп в данном случае означал обыкновенное пиво, прибавок к более существенному для быстрейшего воздействия на организм.
– Полно, полно... чего ты перед ним пятачок задираешь? Тоже паровозник без году неделя, – степенно оборвал его Титов, и Сережа благодарно взглянул в лицо машиниста, розоватое в отблесках вдруг поднявшегося огня, близ которого как раз проходили.
– Еще посмотрим, как сам-то себя в деле покажешь, – опять где-то высоко над головой сказал Самохин.
Некоторое время шли молча; ледяной ветер дул им в спину, срывал шапки.
– Видать, из поездки воротился, Вихров? – начал машинист Титов, явно стремясь смягчить неуместную выходку Лавцова. – Ну, нагляделся поди, как люди-то живут.
– Голодно они, в общем, живут, Тимофей Степаныч. Правда, мы дальше Ладоги и не заходили... – стал докладывать Сережа, волнуясь, потому что впервые тот удостаивал его личным разговором. – Из-за неудобного строения берега приходится грузы до озера на лошадях подтаскивать... вот и мы пошли тоже посмотреть. Там незадолго до нашего прихода баржа с пшеницей затонула от бомбежки! Ну, раздеваются тут же, на снежку у прогалинки, ныряют в ледяную воду с бадейками. Черпанет зерна по силе возможности – и наверх... Зато уже который для Ленинграда груз, так хоть бы и мешок порванный был, горстки никто не возьмет. – Кстати, он едва не соблазнился сказать порватый. –Правда, нашлась и там одна воровская душа... – Он сбился, догадавшись, что занятый своими мыслями Титов почти не слушает его.
– Цены тому грузу нет, – сказал наверху артиллерист Самохин. – Не открывали еще дорогу-то?
– Сбираются... тонок пока ледок. – Речь шла об открывшейся лишь двадцать шестого ноября того же года знаменитой Дороге жизнина Ленинград через Ладожское озеро.
– А еще слух дошел по селектору, будто стуканули вас с воздуха на обратном-то пути? – спросил Титов.
Рассказа об этом происшествии хватило бы на добрых полчаса, но Сережа мужественно подавил в себе соблазн похвастаться, как на рассвете третьего дня юнкерсотцепил у них с хвоста две платформы, словно автогеном срезал, как одновременно с обрывом тормозной магистрали поезд почти замер на месте и как, повалившись от толчка, ждали второго удара, уж в голову, да на их удачу вражеский летчик порожняком возвращался домой: обошлось.
Сережа сдержался.
– На то и война, Тимофей Степаныч, – и сквозь зубы, со сноровкой, сплюнул на снежок.
– Лихо! Привыкаешь к солдатской долюшке? – снова колюче пощекотал его Лавцов. – Значит, причитается с тебя, Сергей Иваныч, за боевое-то крещенье.
Опять никто его не поддержал, с полминутки шли молча.
– Конечно, у советской власти и без нас найдется чем неприятеля отразить: все эти годы партия дремать нам не давала. А все же, Сергеи Вихров, большое мы дело с бронепоездом задумали, наше рабочее дело, – не сбавляя шагу, подбирался к самому главному Титов. – Оно вроде бы и всемирное дело-то, потому как и другим державам не сахар будет, если мы в драке с фашизмом не устоим... но наше оно в особенности! Никто, брат, сюда, – и обвел рукой пространство вкруг себя, – никто столько силов в землицу эту не всадил, как мы, рабочий класс. Иной раз на ходу паровоза глянешь этак в окошко через правое-то плечо, – голова закружится... Ведь каждую песчинку через ладони пропустили, на каждой по кровинке нашей осталось. Вдвойне она нонче стоит, советская-то земля. – Он остановился, и все встали вкруг Сережи, который поставил на снег свой походный сундучок, шарманкуна деповском языке. – Согласовано, одним словом: старшим машинистом на бронепоезде пойду я, Титов... При мне из вашего брата трое подручных на левом крыле. Двоих-то я уж подобрал, побоевитее каких, вот Лавцов в том числе. Да и третьего только свистнуть, тыща ко мне набежит, однако... – Он положил тяжелую руку на Сережино плечо. – Так вот, сынок, видя от тебя всегдашнее твое усердие, и надумали мы оказать тебе наше доверие, взять тебя помощником машиниста в свою бригаду на бронепоезд... Смекаешь теперь?
– Комсомол твою кандидатуру тоже поддерживает, – заключил Лавцов. – Ну, кричи ура, Серега, давай согласье в нашу тройку!
Дыхание стеснилось в Сережиной груди. В сущности, это и было то самое, чего ему так недоставало: великое посвящение, – и как раз из рук строгого, неулыбчивого человека, который в его глазах отождествлялся со всем рабочим классом. Сережа странно молчал... но нет, вовсе не от грозной внезапности приглашения. Сейчас от него требовалось нечто большее, чем при обычном призыве в армию или при таком естественном для советского молодого человека вступлении в комсомол: быть одним из тройки несравнимо трудней, чем одним из миллиона. Если и пугало его сейчас что-нибудь, то не случайности войны, а сознание ответственности за весь порядок в мире, в этом несчастном, потрясенном мире, которую он неминуемо возлагал на себя своим согласием... Тут Самохин стал закуривать, И Лавцов тоже потянулся к нему за папироской; Титов вовсе не курил. Так получалось, что все Сережины раздумья и должны были уложиться в тот кратчайший отрезок времени, пока закурят. По счастью, одна за другой гасли спички на ветру.
– Конечно, вояки мы с тобой неопытные, да и то возьми в толк, что солдатами люди не родятся, – прибавил тем временем Титов. – Они, так сказать, из столкновенья взаимной жизни образуются... Вот Самохин тоже поможет нам своим наставлением.
– Нам только мигни, моментально в нашу веру произведем, – подтвердил артиллерист Самохин, пуская поверх его головы дымок из раскуренной папироски. – А уж как осерчаешь да размахаешься, так, помяни мое слово, и силком не оттащишь тебя тогда...
– Однако, – продолжал старый машинист, освобождая Сережино плечо от тяжести своей руки, – ты с ответом не стесняйся, Сергей Вихров. В военном деле все возможно, в том числе и телесное повреждение, не без того: глядишь, танцевать-то и нечем!.. Словом, ехать не завтра, расписки с тебя не берем. Подумай, рассуди, с родными посовещайся-посоветуйся.
Больше медлить было нельзя. Сережа глубоко вдохнул жгучий воздух, подтравленный сернистым паровозным дымком из депо. Да, он принимал на себя защиту жизни и, следовательно, ненависть бесчисленных ее врагов; да, он отрекался от чего-то привычного и дорогого и прежде всего от воли распоряжаться своим временем и телом по личному усмотрению – в обмен на дружбу и признание бесчисленного рабочего множества, на громадный простор будущего, на право без укоров совести глядеть на любое человеческое горе. Свой ответ он дал в ту последнюю дольку минуты, когда и крохотное промедление повлекло бы уже неизгладимые следствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237
Прицеп в данном случае означал обыкновенное пиво, прибавок к более существенному для быстрейшего воздействия на организм.
– Полно, полно... чего ты перед ним пятачок задираешь? Тоже паровозник без году неделя, – степенно оборвал его Титов, и Сережа благодарно взглянул в лицо машиниста, розоватое в отблесках вдруг поднявшегося огня, близ которого как раз проходили.
– Еще посмотрим, как сам-то себя в деле покажешь, – опять где-то высоко над головой сказал Самохин.
Некоторое время шли молча; ледяной ветер дул им в спину, срывал шапки.
– Видать, из поездки воротился, Вихров? – начал машинист Титов, явно стремясь смягчить неуместную выходку Лавцова. – Ну, нагляделся поди, как люди-то живут.
– Голодно они, в общем, живут, Тимофей Степаныч. Правда, мы дальше Ладоги и не заходили... – стал докладывать Сережа, волнуясь, потому что впервые тот удостаивал его личным разговором. – Из-за неудобного строения берега приходится грузы до озера на лошадях подтаскивать... вот и мы пошли тоже посмотреть. Там незадолго до нашего прихода баржа с пшеницей затонула от бомбежки! Ну, раздеваются тут же, на снежку у прогалинки, ныряют в ледяную воду с бадейками. Черпанет зерна по силе возможности – и наверх... Зато уже который для Ленинграда груз, так хоть бы и мешок порванный был, горстки никто не возьмет. – Кстати, он едва не соблазнился сказать порватый. –Правда, нашлась и там одна воровская душа... – Он сбился, догадавшись, что занятый своими мыслями Титов почти не слушает его.
– Цены тому грузу нет, – сказал наверху артиллерист Самохин. – Не открывали еще дорогу-то?
– Сбираются... тонок пока ледок. – Речь шла об открывшейся лишь двадцать шестого ноября того же года знаменитой Дороге жизнина Ленинград через Ладожское озеро.
– А еще слух дошел по селектору, будто стуканули вас с воздуха на обратном-то пути? – спросил Титов.
Рассказа об этом происшествии хватило бы на добрых полчаса, но Сережа мужественно подавил в себе соблазн похвастаться, как на рассвете третьего дня юнкерсотцепил у них с хвоста две платформы, словно автогеном срезал, как одновременно с обрывом тормозной магистрали поезд почти замер на месте и как, повалившись от толчка, ждали второго удара, уж в голову, да на их удачу вражеский летчик порожняком возвращался домой: обошлось.
Сережа сдержался.
– На то и война, Тимофей Степаныч, – и сквозь зубы, со сноровкой, сплюнул на снежок.
– Лихо! Привыкаешь к солдатской долюшке? – снова колюче пощекотал его Лавцов. – Значит, причитается с тебя, Сергей Иваныч, за боевое-то крещенье.
Опять никто его не поддержал, с полминутки шли молча.
– Конечно, у советской власти и без нас найдется чем неприятеля отразить: все эти годы партия дремать нам не давала. А все же, Сергеи Вихров, большое мы дело с бронепоездом задумали, наше рабочее дело, – не сбавляя шагу, подбирался к самому главному Титов. – Оно вроде бы и всемирное дело-то, потому как и другим державам не сахар будет, если мы в драке с фашизмом не устоим... но наше оно в особенности! Никто, брат, сюда, – и обвел рукой пространство вкруг себя, – никто столько силов в землицу эту не всадил, как мы, рабочий класс. Иной раз на ходу паровоза глянешь этак в окошко через правое-то плечо, – голова закружится... Ведь каждую песчинку через ладони пропустили, на каждой по кровинке нашей осталось. Вдвойне она нонче стоит, советская-то земля. – Он остановился, и все встали вкруг Сережи, который поставил на снег свой походный сундучок, шарманкуна деповском языке. – Согласовано, одним словом: старшим машинистом на бронепоезде пойду я, Титов... При мне из вашего брата трое подручных на левом крыле. Двоих-то я уж подобрал, побоевитее каких, вот Лавцов в том числе. Да и третьего только свистнуть, тыща ко мне набежит, однако... – Он положил тяжелую руку на Сережино плечо. – Так вот, сынок, видя от тебя всегдашнее твое усердие, и надумали мы оказать тебе наше доверие, взять тебя помощником машиниста в свою бригаду на бронепоезд... Смекаешь теперь?
– Комсомол твою кандидатуру тоже поддерживает, – заключил Лавцов. – Ну, кричи ура, Серега, давай согласье в нашу тройку!
Дыхание стеснилось в Сережиной груди. В сущности, это и было то самое, чего ему так недоставало: великое посвящение, – и как раз из рук строгого, неулыбчивого человека, который в его глазах отождествлялся со всем рабочим классом. Сережа странно молчал... но нет, вовсе не от грозной внезапности приглашения. Сейчас от него требовалось нечто большее, чем при обычном призыве в армию или при таком естественном для советского молодого человека вступлении в комсомол: быть одним из тройки несравнимо трудней, чем одним из миллиона. Если и пугало его сейчас что-нибудь, то не случайности войны, а сознание ответственности за весь порядок в мире, в этом несчастном, потрясенном мире, которую он неминуемо возлагал на себя своим согласием... Тут Самохин стал закуривать, И Лавцов тоже потянулся к нему за папироской; Титов вовсе не курил. Так получалось, что все Сережины раздумья и должны были уложиться в тот кратчайший отрезок времени, пока закурят. По счастью, одна за другой гасли спички на ветру.
– Конечно, вояки мы с тобой неопытные, да и то возьми в толк, что солдатами люди не родятся, – прибавил тем временем Титов. – Они, так сказать, из столкновенья взаимной жизни образуются... Вот Самохин тоже поможет нам своим наставлением.
– Нам только мигни, моментально в нашу веру произведем, – подтвердил артиллерист Самохин, пуская поверх его головы дымок из раскуренной папироски. – А уж как осерчаешь да размахаешься, так, помяни мое слово, и силком не оттащишь тебя тогда...
– Однако, – продолжал старый машинист, освобождая Сережино плечо от тяжести своей руки, – ты с ответом не стесняйся, Сергей Вихров. В военном деле все возможно, в том числе и телесное повреждение, не без того: глядишь, танцевать-то и нечем!.. Словом, ехать не завтра, расписки с тебя не берем. Подумай, рассуди, с родными посовещайся-посоветуйся.
Больше медлить было нельзя. Сережа глубоко вдохнул жгучий воздух, подтравленный сернистым паровозным дымком из депо. Да, он принимал на себя защиту жизни и, следовательно, ненависть бесчисленных ее врагов; да, он отрекался от чего-то привычного и дорогого и прежде всего от воли распоряжаться своим временем и телом по личному усмотрению – в обмен на дружбу и признание бесчисленного рабочего множества, на громадный простор будущего, на право без укоров совести глядеть на любое человеческое горе. Свой ответ он дал в ту последнюю дольку минуты, когда и крохотное промедление повлекло бы уже неизгладимые следствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237