Совершенно бессознательно. Впрочем, неизвестно, на самом ли деле правая половина вашего мозга полна сокровищ.
– Это значит, что…
– Каллотомия не могла быть делом случая.
– А чем?
– Отвлекающим маневром.
– Чьим? Лунным?
– Вполне возможно.
– А разве это так важно? – спросил я. – Ведь Агентство может послать новых разведчиков.
– Разумеется. Вы вернулись шесть недель назад. Сразу по установлении диагноза – я имею в виду каллотомию – были поочередно посланы трое других людей из резерва.
– И у них не получилось?
– Им удалось вернуться. Всем. Увы, это удалось им слишком хорошо.
– Не понимаю.
– Их впечатления не совпадают с вашими.
– Ни в едином пункте?
– Вам лучше не знать подробностей.
– Но если вы их знаете, мистер Шапиро, то и с вами могут произойти неприятности, – сказал я с усмешкой. Он глубокомысленно покивал головой.
– Конечно. Эксперименты породили множество противоречивых гипотез. Результаты их анализа примерно таковы. Теледубли классического образца не были для Луны неожиданностью. Сюрпризом для них оказался только молекулярный теледубль, то есть ваше последнее воплощение. Но после этого и он не составляет для них тайны.
– И какое отношение это имеет ко мне?
– Думаю, вы уже догадались. Вы вторглись туда глубже, чем ваши последователи.
– Луна устроила для них спектакль?
– Похоже, что так.
– А для меня нет?
– Вы пробили декорацию, по крайней мере частично.
– Почему же я смог возвратиться?
– Потому, что со стратегической точки зрения это было оптимальным решением дилеммы. Вы вернулись, выполнив задание, но в то же время не вернулись и не выполнили его. Если бы вы не вернулись вообще, в Совете Безопасности взяли бы верх противники дальнейших разведок.
– Те, кто хотят уничтожить всю Луну?
– Не столько уничтожить, сколько нейтрализовать.
– Это для меня новость. Как это можно сделать?
– Есть такой способ. Правда, неимоверно дорогой, как всякая новая технология при зарождении. Подробности мне неизвестны – так лучше для всех нас и для меня самого.
– Но что-то вы наверняка слышали… – пробормотал я. – Во всяком случае, наверное, какая-нибудь послеатомная технология? Не водородные заряды, не баллистические ракеты, что-нибудь более тонкое. Нечто такое, чего Луна не сумела бы вовремя заметить…
– Для человека, лишенного половины мозга, вы соображаете совсем неплохо. Но вернемся к делу, то есть к вам.
– Вы хотите, чтобы я согласился на обследования? Под контролем Агентства? Чтобы допросили мою правую сторону?
– Все это гораздо сложнее, чем вы думаете. Кроме вашего рапорта и записей базы, мы располагаем несколькими гипотезами. Вот самая достоверная из них: на Луне все-таки произошли столкновения между секторами. Но секторы не объединились, не уничтожили друг друга и не создали плана нападения на Землю.
– Что же тогда произошло?
– Если бы это можно было установить сколько-нибудь точно, я не стал бы вас беспокоить. Несомненно: межсекторная защита оказалась не на высоте. Военные игры вступили в противоборство друг с другом. Возникли беспрецедентные эффекты.
– Какие?
– Я не эксперт в этой области, но, насколько известно, компетентных экспертов в ней нет вообще. Мы обречены на догадки по принципу ceterum censeo humanitatem preservandum esse. Вы знаете латынь, не так ли?
– Немного. Скажите, чего вы от меня хотите?
– Пока еще – ничего. Вы, извините, находитесь в ситуации зачумленного в эпоху, когда не было антибиотиков. Я посетил вас, потому что настаивал на этом и получил неохотное согласие. Скажем – ultimum refugium. Вы, к несчастью, увеличили число версий того, что произошло на Луне. Попросту говоря, теперь, после вашего возвращения, известно меньше, чем до вашей миссии.
– Меньше?
– Разумеется, меньше. Ведь неизвестно даже, содержится ли в правой половине вашего мозга какая-нибудь существенная информация. Количество неизвестных возросло, как только оно сократилось.
– Вы говорите, как пифия.
– Лунное Агентство перевезло на Луну и разместило в секторах то, что должно было перевезти согласно Женевскому соглашению. Но программы компьютеров первого лунного поколения остались тайной каждого отдельного государства. Агентство не имело к ним доступа.
– То есть в самом зародыше крылась эта опасная бессмыслица?
– Естественно, как неизбежное следствие глобальных антагонизмов. Да и можно ли отличить программу, которая через десятки лет самопроизвольно обошла наложенные на нее ограничения, от программы, которая должна была неким заранее заданным образом освободиться от ограничения?
– Не знаю, но это, наверное, могут выяснить специалисты.
– Нет, это никому не под силу, кроме тех, кто составлял программы.
– Знаете что, профессор, – сказал я, подойдя к окну. – У меня ощущение, что вы опутываете меня тонкой сетью. Чем дольше мы разговариваем, тем темнее становится дело. Что произошло на Луне? Неизвестно. Почему я подвергся этой чертовой каллотомии? Неизвестно. Знает ли правая половина моего мозга что-нибудь об этом? Неизвестно. Поэтому будьте любезны вкратце разъяснить мне, что вам от меня нужно.
– Вам не следовало бы так саркастически говорить о любезности. До сих пор мы были с вами очень, даже слишком любезны.
– Потому что этого требовали интересы Агентства, а может быть, и чьи-то другие. Или меня спасали и охраняли просто по доброте сердечной?
– Нет. О добросердечии речи быть не может. Я сказал вам об этом сразу. Слишком высока ставка, так высока, что, если бы можно было вытянуть из вас необходимые данные смертельной пыткой, это давно было бы сделано.
Вдруг меня осенила неожиданная догадка. Я повернулся спиной к темному окну и, широко улыбаясь, скрестив руки на груди, заметил:
– Спасибо, профессор. Только теперь я понял, кто на самом деле защищал меня все это время.
– Но я же вам говорил.
– Но теперь я знаю лучше – они. Или, вернее, она… – Отворив окно, я показал на восходящий над деревьями серп Луны, резко обрисованный на темно-синем небосклоне.
Профессор молчал.
– Это, должно быть, связано с моей посадкой, – добавил я. – С тем, что я решил собственными ногами встать на лунный грунт и взять то, что нашел там последний теледубль. И я смог это сделать, потому что в трюме был скафандр с посадочным устройством. Его запихнули туда на всякий случай, я им воспользовался. Правда, я не помню, что происходило со мной, когда я высадился самолично. Помню и не помню. Теледубля я нашел, но, кажется, другого, не молекулярного. Помню, что я знал, зачем спускаюсь: не для того, чтобы спасти его – это было и невозможно, и бессмысленно, – но чтобы взять что-то. Какие пробы? Чего? Этого я никак не могу вспомнить. И хотя самой каллотомии я не почувствовал или не заметил, как при амнезии от сотрясения мозга, но, вернувшись на корабль, затолкал свой скафандр в контейнер и припоминаю теперь, что он весь был покрыт тонкой пылью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Это значит, что…
– Каллотомия не могла быть делом случая.
– А чем?
– Отвлекающим маневром.
– Чьим? Лунным?
– Вполне возможно.
– А разве это так важно? – спросил я. – Ведь Агентство может послать новых разведчиков.
– Разумеется. Вы вернулись шесть недель назад. Сразу по установлении диагноза – я имею в виду каллотомию – были поочередно посланы трое других людей из резерва.
– И у них не получилось?
– Им удалось вернуться. Всем. Увы, это удалось им слишком хорошо.
– Не понимаю.
– Их впечатления не совпадают с вашими.
– Ни в едином пункте?
– Вам лучше не знать подробностей.
– Но если вы их знаете, мистер Шапиро, то и с вами могут произойти неприятности, – сказал я с усмешкой. Он глубокомысленно покивал головой.
– Конечно. Эксперименты породили множество противоречивых гипотез. Результаты их анализа примерно таковы. Теледубли классического образца не были для Луны неожиданностью. Сюрпризом для них оказался только молекулярный теледубль, то есть ваше последнее воплощение. Но после этого и он не составляет для них тайны.
– И какое отношение это имеет ко мне?
– Думаю, вы уже догадались. Вы вторглись туда глубже, чем ваши последователи.
– Луна устроила для них спектакль?
– Похоже, что так.
– А для меня нет?
– Вы пробили декорацию, по крайней мере частично.
– Почему же я смог возвратиться?
– Потому, что со стратегической точки зрения это было оптимальным решением дилеммы. Вы вернулись, выполнив задание, но в то же время не вернулись и не выполнили его. Если бы вы не вернулись вообще, в Совете Безопасности взяли бы верх противники дальнейших разведок.
– Те, кто хотят уничтожить всю Луну?
– Не столько уничтожить, сколько нейтрализовать.
– Это для меня новость. Как это можно сделать?
– Есть такой способ. Правда, неимоверно дорогой, как всякая новая технология при зарождении. Подробности мне неизвестны – так лучше для всех нас и для меня самого.
– Но что-то вы наверняка слышали… – пробормотал я. – Во всяком случае, наверное, какая-нибудь послеатомная технология? Не водородные заряды, не баллистические ракеты, что-нибудь более тонкое. Нечто такое, чего Луна не сумела бы вовремя заметить…
– Для человека, лишенного половины мозга, вы соображаете совсем неплохо. Но вернемся к делу, то есть к вам.
– Вы хотите, чтобы я согласился на обследования? Под контролем Агентства? Чтобы допросили мою правую сторону?
– Все это гораздо сложнее, чем вы думаете. Кроме вашего рапорта и записей базы, мы располагаем несколькими гипотезами. Вот самая достоверная из них: на Луне все-таки произошли столкновения между секторами. Но секторы не объединились, не уничтожили друг друга и не создали плана нападения на Землю.
– Что же тогда произошло?
– Если бы это можно было установить сколько-нибудь точно, я не стал бы вас беспокоить. Несомненно: межсекторная защита оказалась не на высоте. Военные игры вступили в противоборство друг с другом. Возникли беспрецедентные эффекты.
– Какие?
– Я не эксперт в этой области, но, насколько известно, компетентных экспертов в ней нет вообще. Мы обречены на догадки по принципу ceterum censeo humanitatem preservandum esse. Вы знаете латынь, не так ли?
– Немного. Скажите, чего вы от меня хотите?
– Пока еще – ничего. Вы, извините, находитесь в ситуации зачумленного в эпоху, когда не было антибиотиков. Я посетил вас, потому что настаивал на этом и получил неохотное согласие. Скажем – ultimum refugium. Вы, к несчастью, увеличили число версий того, что произошло на Луне. Попросту говоря, теперь, после вашего возвращения, известно меньше, чем до вашей миссии.
– Меньше?
– Разумеется, меньше. Ведь неизвестно даже, содержится ли в правой половине вашего мозга какая-нибудь существенная информация. Количество неизвестных возросло, как только оно сократилось.
– Вы говорите, как пифия.
– Лунное Агентство перевезло на Луну и разместило в секторах то, что должно было перевезти согласно Женевскому соглашению. Но программы компьютеров первого лунного поколения остались тайной каждого отдельного государства. Агентство не имело к ним доступа.
– То есть в самом зародыше крылась эта опасная бессмыслица?
– Естественно, как неизбежное следствие глобальных антагонизмов. Да и можно ли отличить программу, которая через десятки лет самопроизвольно обошла наложенные на нее ограничения, от программы, которая должна была неким заранее заданным образом освободиться от ограничения?
– Не знаю, но это, наверное, могут выяснить специалисты.
– Нет, это никому не под силу, кроме тех, кто составлял программы.
– Знаете что, профессор, – сказал я, подойдя к окну. – У меня ощущение, что вы опутываете меня тонкой сетью. Чем дольше мы разговариваем, тем темнее становится дело. Что произошло на Луне? Неизвестно. Почему я подвергся этой чертовой каллотомии? Неизвестно. Знает ли правая половина моего мозга что-нибудь об этом? Неизвестно. Поэтому будьте любезны вкратце разъяснить мне, что вам от меня нужно.
– Вам не следовало бы так саркастически говорить о любезности. До сих пор мы были с вами очень, даже слишком любезны.
– Потому что этого требовали интересы Агентства, а может быть, и чьи-то другие. Или меня спасали и охраняли просто по доброте сердечной?
– Нет. О добросердечии речи быть не может. Я сказал вам об этом сразу. Слишком высока ставка, так высока, что, если бы можно было вытянуть из вас необходимые данные смертельной пыткой, это давно было бы сделано.
Вдруг меня осенила неожиданная догадка. Я повернулся спиной к темному окну и, широко улыбаясь, скрестив руки на груди, заметил:
– Спасибо, профессор. Только теперь я понял, кто на самом деле защищал меня все это время.
– Но я же вам говорил.
– Но теперь я знаю лучше – они. Или, вернее, она… – Отворив окно, я показал на восходящий над деревьями серп Луны, резко обрисованный на темно-синем небосклоне.
Профессор молчал.
– Это, должно быть, связано с моей посадкой, – добавил я. – С тем, что я решил собственными ногами встать на лунный грунт и взять то, что нашел там последний теледубль. И я смог это сделать, потому что в трюме был скафандр с посадочным устройством. Его запихнули туда на всякий случай, я им воспользовался. Правда, я не помню, что происходило со мной, когда я высадился самолично. Помню и не помню. Теледубля я нашел, но, кажется, другого, не молекулярного. Помню, что я знал, зачем спускаюсь: не для того, чтобы спасти его – это было и невозможно, и бессмысленно, – но чтобы взять что-то. Какие пробы? Чего? Этого я никак не могу вспомнить. И хотя самой каллотомии я не почувствовал или не заметил, как при амнезии от сотрясения мозга, но, вернувшись на корабль, затолкал свой скафандр в контейнер и припоминаю теперь, что он весь был покрыт тонкой пылью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67