- Никого там не было, смотрел я.
Потревоженный старшиной, худой большеголовый недопес немецкой овчарки, поскуливая, отполз в дальний угол.
- Как попала сюда эта тварь? - возмутился Шимбуев.
- У тебя надо спросить, тетеря бесхвостая. Вот сниму с ординарцев, определю на кухню вместо Бабьева,- напустился на Алеху сердитый Тимофей Григорьевич.
Злость дядьки Тимофея Алеха переадресовал собаке.
- У-у, какая зверюга. Она покусала вас, товарищ комбат?
Тимофей Григорьевич сел рядом с собакой, стал поглаживать с причитанием:
- Песик, дурашка, сиротинка животная...
- Дядька Тимофей,- испуганно предостерег Шимбуев,- смотри, цапнет!
- Ты в уме? Щенок еще.
- Хорош щеночек. С теленка,- все никак не мог настроиться Алеха на дружелюбное к собаке.
Старшина задрал голову, показал непробритую шею, прошипел сердито:
- Уйди со своим настроением, не действуй на собачонку.
Пятницкий, застегивая нижнюю рубашку, строго остановил Шимбуева:
- Почему не разбудил как велено? - И к старшине: - А вы? Пользуетесь, что комбат дрыхнет. Где баня? Кто людей мыть будет?
Тимофей Григорьевич поднялся, колыхнул брюшком, соединил голые пятки и послушно ответил:
- Сейчас все будет сделано.
Добродушно морща губы, он вышел.
Подавая Пятницкому гимнастерку, Шимбуев укоризненно сказал:
- Дядька Тимофей только что прилег. Всю ночь с Липатовым возились, сделали в этом... Ну, где свиньям жратву варят. Выскоблили, соломы настелили. Фрицы, наверное, в корытах моются, ни одной бани в деревне. Свою сделали. Хорошая баня получилась. Хозотделение и взвод управления уже моются. Вон, слышите? Визжат, может, чего поросячьего налопались.
Пятницкий прислушался. Восторженный стон, хохот, уханье, тонкое прерывистое повизгивание, смачные шлепки по мокрым ягодицам... Разделяя голоса, Пятницкий с душевной болью отличал девчоночье повизгивание повара Бабьева, гулкий, как в бочку, хохот Горькавенко, певучие картавинки Сизова... Но тут надсадный, с задыхом, подвизг замученного щекоткой сменился безостановочной матерной бранью - и сгинули голоса мертвых. Пятницкий, окончательно отгоняя наваждение, больно подпер лицо и явственно услышал Васина в его нетленном репертуаре, Липатова с подвальным уханьем, Женю Савушкина с заливистым голоском...
Пятницкий глянул в окно, увидел старшину Горохова, который, хлябая надернутыми на босу ногу сапогами, тащил узел с бельем, и ощутил неприятную подавленность своей неправотой. Принимая гимнастерку, заметил свежий подворотничок. С повинной расположенностью обнял ординарца.
- Спасибо, Алеха, за заботу твою. За немца того - особо.
- Нашли о чем вспоминать,- отмахнулся растроганный Шимбуев.
- ...ревела бы сейчас Настенька, умывалась слезами...
Шимбуев посмотрел на затосковавшего комбата и, проникаясь состраданием, спросил:
- Карточку покажете?
Роман вспомнил заплаканное лицо Настеньки, ее теплые руки с протянутой фотографией. Фотографию она держала так, как держали икону в старину, благословляя уходящих на войну служивых.
- Я тут плохо вышла,- говорила она,- никому не показывай. Только для тебя.
Вспомнив это, грустно ответил Шимбуеву:
- Настенька не любит, когда на нее посторонние смотрят.
Алеха растерянно помигал, вернулся к своим обязанностям:
- Сейчас умыться принесу, потом завтракать. Коломиец из ПФС кое-что трофейного прихватил. У него земляк там.
Высказав это, Шимбуев проворно покинул спальню Пятницкого.
Разглядывая себя в не выпавшем из рамы клинышке разбитого зеркала, криво висевшего на стене, увидел позади поднятую в любопытной настороженности морду потревоженной и забытой теперь собаки. Она лежала на прежнем месте и присматривалась к происходящему.
В жизни Романа был один-единственный четвероногий дружок - Бобик, дворняжка, хвост крендельком. Завел, кажется, в девятом классе. На книжку выменял.
Еще в училище написали из дома, что окривел Бобик. Кто-то вышиб глаз палкой. Позже собачники поймали на петлю из проволоки. Как давно это было! Сто лет назад.
Пятницкий перебирал шерсть за ухом покорно лежащего пса - исхудавшего, шейные позвонки как трубка противогазная - и разговаривал с ним:
- Что, набрался страху, как я завопил? То-то, не лезь в постель, не лижись... Сколько же тебе месяцев? Три? Пять? Где хозяева? Нас испугались, удрали? Как тебя звать? Бобик, Шарик? Кабыздох? Э-эх ты...
Пятницкий поднялся. Встал и пес. Хо-орош пес! Подкормить - матерый вырастет.
Вернулся Тимофей Григорьевич.
- Идемте завтракать, товарищ комбат. Шимбуев стол изладил, как в ресторане. Где только видел такое, мамкин сын. Вилку, говорит, слева, ножик - справа...
Перехватив направленный на собаку взгляд Пятницкого, Тимофей Григорьевич потер переносицу. В самый раз бы скуластому лейтенанту с собачкой возиться, книжки читать, с девчонками обниматься, а он - подумать только! - батареей командует, дивизионом стрелять доверяют. Шутка ли, сидеть под носом у немцев и бить по ним из орудий, которые черт знает где! Такое на финской повидал, но думал, что это под силу только тем, у кого ромбы в петлицах...
- Командирам взводов сказали про завтрак? - спросил Пятницкий.
- Младший лейтенант Коркин придет, а новенький занят. Просит туда принести. Кабель перематывают, побитого да голого много... Пойдемте. Собаку не хотите оставлять? Забирайте с собой.
- Дайте ваш ремешок,- кивнул Пятницкий на потертую до кирпичного цвета кобуру Горохова.
Тимофей Григорьевич, привыкший к нагану еще по работе в заводской охране, а потом на финской войне, не захотел иметь другое оружие и теперь носил эту древность в кобуре из толстой кожи, пристегнув рукоятку к кольцу на командирском ремне. Старшина отцепил карабинчики, подал ремешок Пятницкому.
- Это правильно, у него ошейник есть.
Пятницкий защелкнул пружинящий крючок за колечко ошейника, потянул собаку к дверям.
- Пойдем, песик, пойдем. По-русски не понимаешь? Ну, ком, ком, коммен... Пойдем, значит.
- Нихт ферштеен кобелек,- засмеялся Горохов и поманил щенка: - Иди сюда, иди, собачка. Ком... Камка ты, Комка... Глядите-ко, хвостом завилял, на Комку отзывается...
Глава двадцать пятая
Даже не верилось - десять километров от передовой! В бане отменно помылся, отоспался, кинопередвижка приезжала, в сарае для ансамбля помост сколачивают, военторг торгует, гимнастерку можно ушить у портного, сапожник молотком постукивает... Курорт, да и только! Правда, со временем не как на курорте - успевай поворачиваться. Артмастер Васин, с утра и до ночи хлопотавший со своими и не своими пушками, так обстановку обрисовал:
- Как у той хозяйки поутру: печку топить надо, корова недоена, квашня убежала, поросята голодные, ребенок обмарался и сама ... хочу.
Туго было со временем. Все же в полдень вырвался из артмастерской, чтобы кое-что сверх запланированного сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Потревоженный старшиной, худой большеголовый недопес немецкой овчарки, поскуливая, отполз в дальний угол.
- Как попала сюда эта тварь? - возмутился Шимбуев.
- У тебя надо спросить, тетеря бесхвостая. Вот сниму с ординарцев, определю на кухню вместо Бабьева,- напустился на Алеху сердитый Тимофей Григорьевич.
Злость дядьки Тимофея Алеха переадресовал собаке.
- У-у, какая зверюга. Она покусала вас, товарищ комбат?
Тимофей Григорьевич сел рядом с собакой, стал поглаживать с причитанием:
- Песик, дурашка, сиротинка животная...
- Дядька Тимофей,- испуганно предостерег Шимбуев,- смотри, цапнет!
- Ты в уме? Щенок еще.
- Хорош щеночек. С теленка,- все никак не мог настроиться Алеха на дружелюбное к собаке.
Старшина задрал голову, показал непробритую шею, прошипел сердито:
- Уйди со своим настроением, не действуй на собачонку.
Пятницкий, застегивая нижнюю рубашку, строго остановил Шимбуева:
- Почему не разбудил как велено? - И к старшине: - А вы? Пользуетесь, что комбат дрыхнет. Где баня? Кто людей мыть будет?
Тимофей Григорьевич поднялся, колыхнул брюшком, соединил голые пятки и послушно ответил:
- Сейчас все будет сделано.
Добродушно морща губы, он вышел.
Подавая Пятницкому гимнастерку, Шимбуев укоризненно сказал:
- Дядька Тимофей только что прилег. Всю ночь с Липатовым возились, сделали в этом... Ну, где свиньям жратву варят. Выскоблили, соломы настелили. Фрицы, наверное, в корытах моются, ни одной бани в деревне. Свою сделали. Хорошая баня получилась. Хозотделение и взвод управления уже моются. Вон, слышите? Визжат, может, чего поросячьего налопались.
Пятницкий прислушался. Восторженный стон, хохот, уханье, тонкое прерывистое повизгивание, смачные шлепки по мокрым ягодицам... Разделяя голоса, Пятницкий с душевной болью отличал девчоночье повизгивание повара Бабьева, гулкий, как в бочку, хохот Горькавенко, певучие картавинки Сизова... Но тут надсадный, с задыхом, подвизг замученного щекоткой сменился безостановочной матерной бранью - и сгинули голоса мертвых. Пятницкий, окончательно отгоняя наваждение, больно подпер лицо и явственно услышал Васина в его нетленном репертуаре, Липатова с подвальным уханьем, Женю Савушкина с заливистым голоском...
Пятницкий глянул в окно, увидел старшину Горохова, который, хлябая надернутыми на босу ногу сапогами, тащил узел с бельем, и ощутил неприятную подавленность своей неправотой. Принимая гимнастерку, заметил свежий подворотничок. С повинной расположенностью обнял ординарца.
- Спасибо, Алеха, за заботу твою. За немца того - особо.
- Нашли о чем вспоминать,- отмахнулся растроганный Шимбуев.
- ...ревела бы сейчас Настенька, умывалась слезами...
Шимбуев посмотрел на затосковавшего комбата и, проникаясь состраданием, спросил:
- Карточку покажете?
Роман вспомнил заплаканное лицо Настеньки, ее теплые руки с протянутой фотографией. Фотографию она держала так, как держали икону в старину, благословляя уходящих на войну служивых.
- Я тут плохо вышла,- говорила она,- никому не показывай. Только для тебя.
Вспомнив это, грустно ответил Шимбуеву:
- Настенька не любит, когда на нее посторонние смотрят.
Алеха растерянно помигал, вернулся к своим обязанностям:
- Сейчас умыться принесу, потом завтракать. Коломиец из ПФС кое-что трофейного прихватил. У него земляк там.
Высказав это, Шимбуев проворно покинул спальню Пятницкого.
Разглядывая себя в не выпавшем из рамы клинышке разбитого зеркала, криво висевшего на стене, увидел позади поднятую в любопытной настороженности морду потревоженной и забытой теперь собаки. Она лежала на прежнем месте и присматривалась к происходящему.
В жизни Романа был один-единственный четвероногий дружок - Бобик, дворняжка, хвост крендельком. Завел, кажется, в девятом классе. На книжку выменял.
Еще в училище написали из дома, что окривел Бобик. Кто-то вышиб глаз палкой. Позже собачники поймали на петлю из проволоки. Как давно это было! Сто лет назад.
Пятницкий перебирал шерсть за ухом покорно лежащего пса - исхудавшего, шейные позвонки как трубка противогазная - и разговаривал с ним:
- Что, набрался страху, как я завопил? То-то, не лезь в постель, не лижись... Сколько же тебе месяцев? Три? Пять? Где хозяева? Нас испугались, удрали? Как тебя звать? Бобик, Шарик? Кабыздох? Э-эх ты...
Пятницкий поднялся. Встал и пес. Хо-орош пес! Подкормить - матерый вырастет.
Вернулся Тимофей Григорьевич.
- Идемте завтракать, товарищ комбат. Шимбуев стол изладил, как в ресторане. Где только видел такое, мамкин сын. Вилку, говорит, слева, ножик - справа...
Перехватив направленный на собаку взгляд Пятницкого, Тимофей Григорьевич потер переносицу. В самый раз бы скуластому лейтенанту с собачкой возиться, книжки читать, с девчонками обниматься, а он - подумать только! - батареей командует, дивизионом стрелять доверяют. Шутка ли, сидеть под носом у немцев и бить по ним из орудий, которые черт знает где! Такое на финской повидал, но думал, что это под силу только тем, у кого ромбы в петлицах...
- Командирам взводов сказали про завтрак? - спросил Пятницкий.
- Младший лейтенант Коркин придет, а новенький занят. Просит туда принести. Кабель перематывают, побитого да голого много... Пойдемте. Собаку не хотите оставлять? Забирайте с собой.
- Дайте ваш ремешок,- кивнул Пятницкий на потертую до кирпичного цвета кобуру Горохова.
Тимофей Григорьевич, привыкший к нагану еще по работе в заводской охране, а потом на финской войне, не захотел иметь другое оружие и теперь носил эту древность в кобуре из толстой кожи, пристегнув рукоятку к кольцу на командирском ремне. Старшина отцепил карабинчики, подал ремешок Пятницкому.
- Это правильно, у него ошейник есть.
Пятницкий защелкнул пружинящий крючок за колечко ошейника, потянул собаку к дверям.
- Пойдем, песик, пойдем. По-русски не понимаешь? Ну, ком, ком, коммен... Пойдем, значит.
- Нихт ферштеен кобелек,- засмеялся Горохов и поманил щенка: - Иди сюда, иди, собачка. Ком... Камка ты, Комка... Глядите-ко, хвостом завилял, на Комку отзывается...
Глава двадцать пятая
Даже не верилось - десять километров от передовой! В бане отменно помылся, отоспался, кинопередвижка приезжала, в сарае для ансамбля помост сколачивают, военторг торгует, гимнастерку можно ушить у портного, сапожник молотком постукивает... Курорт, да и только! Правда, со временем не как на курорте - успевай поворачиваться. Артмастер Васин, с утра и до ночи хлопотавший со своими и не своими пушками, так обстановку обрисовал:
- Как у той хозяйки поутру: печку топить надо, корова недоена, квашня убежала, поросята голодные, ребенок обмарался и сама ... хочу.
Туго было со временем. Все же в полдень вырвался из артмастерской, чтобы кое-что сверх запланированного сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58